Владимир Детков - Свет мой светлый
Серега представил себе эту картину и с улыбкой подумал, что у него тоже нередко «умная мысля приходит опосля». Фразу эту долдонил сегодня Иван Баракин, проигрывая ему в шахматы партию за партией. Теперь вот Серега словно сам себе проиграл. И ему стыдно стало перед Борькой, на техническом иждивении которого частенько приходилось бывать. Ведь даже с «Вихрем» больше возился друг, нежели он сам, хоть и купил мотор на свои трудовые. Борька себе такой роскоши позволить не мог — обувку-одежку покупал. Но зато все техуходы и ремонты, которые нередко следовали один за другим, проводил собственноручно. Серега не ревновал, ему больше нравилось владеть мотором в движении, к чему, кстати, технарь Борька относился довольно равнодушно, а вернее сказать — побаивался, потому что терялся, когда любимая техника вдруг сдвигала его с места. Он был врожденным бортмехаником (Серега его так и звал — «Борькмеханик»).
Все это как раз и прояснилось летом после девятого класса, когда они работали в станичном совхозе помощниками комбайнеров. Борька буквально не отходил от комбайна: все подмазывал, подкручивал, разбирал-собирал. Умаял своего комбайнера, добродушного дядьку, вопросами и предложениями. Тот терпеливо разъяснял ему, полностью доверяя уход за машиной, но воздерживался доверять управление ею.
Позже, когда Борька поступит в машиностроительный институт, Серега ему напишет из армии: «Ты нашел себя под комбайном». Самому же Сереге еще предстояло «искать себя». До сих пор вот ищет. К технике он, в общем, тоже относился уважительно, с интересом, но не вожделел, как Борька, над всяким болтом. Ухватив общий принцип действия узлов и механизмов того же комбайна, Серега не копался в нем без надобности, теряя интерес к деталям, но жаждал «порулить». И к концу страды убрал-таки свой первый гектар хлеба.
Зато к деталям человеческих отношений и характеров в нем таился неиссякаемый интерес. Он мог часами просиживать в компании взрослых и слушать, о чем они говорят. И поражаться: как люди похожи друг на друга и насколько они разные!
О каждом однокласснике, учителе, товарище по службе он мог бы многое оказать, в то же время дивясь, как порой емко и точно выражает суть человека и отношение к нему одно-единственное слово, пожалованное ему в кличку или прозвище. Об учителях что и говорить — их «звания» передаются из поколения в поколение. Сереге больше памятны армейские, рожденные у него на глазах.
Своего командира роты, например, капитана Сомова, они звали коротко и ясно: «Мужчина»! Произносилось это с неизменным оттенком восхищения и почитания. Рослый, стройный, мужественный… Все превосходные эпитеты безошибочно ладились к нему. И не только к внешности. В роте он был прежде всего лучшим солдатом-десантником. Все, чему учили их, он знал и умел лучше других и выполнял не просто отлично, а с естественной легкостью человека, влюбленного в свое дело. Спокойный и уравновешенный, размышляющий как обыкновенный учитель в часы занятий и отдыха, он строжал до суровости перед строем, был взрывной и стремительный в бою, в учебном конечно… Однако, когда на тебя мчатся «живые» танки и земля, как испуганная лошадь, вздрагивает под тобой от щедрой пиротехники, это уже далеко не кино. С непривычки чумеешь будто. Сжимаешься весь в недвижимость, и, кажется, ничто не способно тебя разжать в человека, пока стоит вокруг этот гул, лязг и грохот. Но отрывистый, пронзительный голос капитала игловым импульсом отыскивает в твоем сознании именно ту точку, от которой все в тебе приходит в движение, — и ты почти автоматически, с какой-то неведомой ранее неистовостью следуешь точно его приказу. И казалось в ту минуту, прикажи он обломать черту рога, ты исполнишь это не задумываясь, появись только бесенок на горизонте…
Ну как с таким командиром не станешь «достойным представителем»?
Лейтенант — комвзвода — был тоже, по оценке ребят, «мужик ничего, свойский». Но уже не то… Он явно и не всегда умело подражал капитану, а это хоть и понималось и прощалось ребятами, но не поощрялось. В общем, «художественная самодеятельность», как снисходительно выразился однажды Яшка по этому поводу, и «звание» приклеилось в сокращенном виде «худсам».
Неуязвимее других оказался старшина. Хоть с ним-то как раз у каждого было связано больше всего неудобств и конфликтных ситуаций армейской службы. Каких только кличек-ярлыков не лепили ему гораздые на выдумки ротные Теркины, все они держались не больше дня. Но каждый, пожалуй, увез домой последнее слово, сказанное о нем при расставании. Капитан и комвзвода простились перед строем, а старшина вышел проводить до автобуса, навсегда увозящего их из части. И когда они расселись по местам и водитель запустил мотор, старшина совсем не по-уставному, без единой металлинки в голосе сказал им: «Дай бог вас больше в форме не видеть, ребята. Не поминайте лихом!» — и, спрыгнув с подножки, взял под козырек. Автобус тронулся, все оглянулись на старшину, и кто-то из ребят растроганно обронил: «Человек!» Серега не смог ничего добавить к сказанному, он глотал слезы…
Самостоятельно с первой публичной оценкой личности Серега выступил еще в восьмом классе. Правда, вся публика состояла лишь из самой оцениваемой личности, но все же это был качественный скачок, очередная ступенька прозрения. Накануне экзамена по математике Борька застал его над старым, отцовским еще, учебником «Психологии». «Псих энд псих», — прокомментировал он это событие. Но Серега не среагировал на язвительность.
— Борька, знаешь, кто ты? — опросил он таинственно.
— Кто? — сторожась подначки, переспросил друг.
— Ты необыкновенная личность! — произнес Серега в раздумье, как открытие.
— ?!
Но Серега, не дав ему и слова сказать, стал обосновывать свою гипотезу, расцвечивая друга перьями всех достоинств. И чем больше и вдохновеннее он говорил, тем подозрительнее щурилось Борькино конопушное лицо. В конце концов, желая упредить розыгрыш, друг перебил его:
— Ты лучше все это Люське пропой, а то она не знает, что рядом с нею живет герой нашего времени, и все на тебя лупатится…
— А что, идея! Пошли! — воскликнул Серега, все еще находясь на волне своего прозрения, и встал, чтобы идти к Люське.
Но Борька, сразу посерьезнев, суетливо «тормознул на все подошвы»:
— Ладно, ладно тебе, психолог. Ты вот лучше скажи мне: хочешь гармонически развивать личность?
— Учись играть на гармони, да? — уже соскальзывая на хохму, отреагировал Серега, потому что Борька заговорил еще серьезнее и высокопарнее его.
— Не-ет, пошли… пошли в «грузию»! — вдруг оживившись, сказал Борька.
— А я туда и так еду, мать обещала достать путевку в альплагерь.
— Да нет, — Борька сник, — я говорю в «грузию» от слова грузить. Вагоны разгружать.
Серега растерянно смотрел на друга и чувствовал себя не совсем уютно — где-то внутри него довольно явственно похрюкивал свиненок: об альплагере он ничего еще не говорил другу.
— А может, вовсе и не будет путевки или мама две достанет, — пытался он еще оправдаться, но свиненок все хрюкал, потому как вторая путевка ничего не решала: Серега отлично знал, что Борька собирается в свою «грузию» отнюдь не за гармоническим развитием… — Так бы прямо и говорил, что грузить, — наконец нашел он верный ход, — на Кавказ мы и без путевок поспеем — турпоход же намечается в конце лета, — заключил Серега облегченно, и свиненок умолк.
А Борька взахлеб затараторил.
— Представляешь, придем осенью в школу: плечи — во! — следовал красноречивый жест руками в стороны. — Грудь — во! — руки соответственно сошлись впереди. — Ну и карман, само собой, поправим…
Это уже выражение Борькиного отца, вольного плотника, который после каждого крупного дела столь же крупно гулял, а потом брался за топор и, оказав свое «надо бы карманы поправить», уходил со двора.
XI
Карман они, конечно, поправили. Для Борьки это было существенно, хоть он и не показывал виду. Сереге же спортивного интереса ради, ну и с Борькой за компанию. Мать даже настаивала на путевке: мол, успеешь, наработаешься. Она, фельдшерица, много лишнего о человеческих слабостях знала и частенько полошилась попусту — не надорвись, не простудись. Хотя самой-то хорошо было известно — почем фунт лиха и поту…
Отец, будучи преподавателем физики, подходил к этому вопросу философски.
— Аксиома, — говорил он, — что человека в общественном смысле породил труд. Труд, изначально самый примитивный и жизненно необходимый. И как в эмбриональном цикле человеческий зародыш проходит эволюционные стадии общего развития жизни, так и, рождаясь общественно, каждый из нас, кем бы он ни стремился быть, обязан обрести как можно больше навыков того изначального труда, который передние конечности в руки преобразил! Труда охотника, старателя, землекопа, строителя, подельщика. О грузчике и говорить не приходится. Переноска тяжестей — это занятие, пожалуй, самое древнее. И всех богатырей-силачей мира, легендарных и сущих, история может с чистой совестью приписать к профсоюзу грузчиков. Сколько тяжестей им поднимать пришлось!
