Алексей Мусатов - Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
— А что отец все-таки про колхоз говорит? — допытывался Степа.
Афоня помялся.
— Ежели бы работящий народ подобрался, да с достатком, да еще бы трактор заиметь, тогда бы и в артели жить можно. А сейчас, говорит, все равно, что шило на мыло менять. Из десятков кляч трактора не соберешь.
— Это так... — вздохнул Шурка. — Хорошо бы нашей артели железного конягу завести!
— Где они — тракторы? — спросил Митя. — Помните, Матвей Петрович про завод в Сталинграде рассказывал. Чего ж машины так долго не едут к нам?
И мальчики принялись мечтать о железном коне.
Провести бы несколько субботников или собрать побольше железного лома, чтобы на вырученные деньги купить для артели трактор. Какой это был бы праздник в деревне! Смотришь, новенький трактор с броской надписью на радиаторе: «От кольцовской ШКМ — колхозу «Передовик» — с грохотом катится вдоль улицы, останавливается у дома Василия Хомутова: «Смотри, Барсук, смотри, рак-отшельник, какой теперь у нас железный коняга!» — потом проходит мимо изб других единоличников и выезжает в поле.
И «барсуки» выползают из своих нор и спешат записаться в члены артели.
В школе все мальчишки делились на многочисленные группы, в зависимости от того, как в эти дни вели себя их родители.
Были «артельщики-коллективисты» — Степа, Шурка, Митя, Нюшка; были «барсуки», «подлипалы-подкулачники», «КВД», что означало «куда ветер дует». В эту группу входили те ребята, отцы которых то записывались в члены артели, то выходили обратно.
По примеру взрослых мальчишки спорили азартно, до хрипоты, не скупясь на соленые словечки, били шапками о землю и порой хватали друг друга за грудки.
Нередко споры начинались даже на уроках. Школьники одолевали учителей многочисленными вопросами: как люди будут работать в артели, как станут делить хлеб, молоко, навсегда ли эти колхозы или только на время, будут ли покупать ребятам обновки и какие — одинаковые или разные?..
Учителя, сами еще многого не зная, пытались что-то отвечать, путались, сбивались и потом с ужасом обнаруживали, что на эти вопросы и ответы убита добрая половина урока.
Они шли к Федору Ивановичу и жаловались, что занятия превращаются в какие-то ребячьи сходки и они, педагоги, ничего не могут поделать со своими учениками.
— Прошу не отвлекаться... — требовал Савин. — Школа есть школа, и мы должны придерживаться программного материала.
— Школа есть школа, — соглашался с ним Матвей Петрович. — А раз так, мы должны объяснить ребятам, что сейчас происходит в деревне.
— Может, вы по этому вопросу обратитесь в органы народного образования? — снисходительно усмехнулся Савин. — А пока прошу вас не нарушать школьных порядков.
Но порядки все равно были уже не те, что раньше.
Смолкал последний школьный звонок, ребята бежали по домам или в общежитие, наспех обедали и затем вновь возвращались в школу. В зале собирали драмкружок. Школьники разучивали стих, репетировали пьесу, мастерили и расписывали красками декорации. В учительской уже были свалены притащенные ребятами из дому полушубки, шапки, пахнущие дегтем сапоги, лапти, глиняные миски, льняные усы и бороды — все, что необходимо для очередного спектакля.
В угловом классе раз в неделю занимался комсомольский политкружок. Руководил им Матвей Петрович.
Однажды на занятиях кружка Степа заметил преподавателя математики Георгия Ильича Шумова. Добродушный, мешковатый, в старомодной толстовке, с выбритой до воскового блеска головой, Георгий Ильич сидел рядом с Митей Гореловым и внимательно слушал рассказ Матвея Петровича о пятилетке, о коллективизации, о классовой борьбе, о том, что происходит сейчас в деревне.
Степа знал, что ребята звали преподавателя математики «Добряк Шум» и нередко проделывали на его уроках немало озорных шуток.
И верно, Георгий Ильич многого умел не замечать: шумели ребята в классе, а он продолжал невозмутимо вести урок; озорничали на улице — учитель спокойно шел своей дорогой.
Казалось, что он и очки носит только затем, чтобы поменьше видеть вокруг себя. Посмотрит учитель сквозь толстые стекла на какую-нибудь расшалившуюся компанию, улыбнется, словно хочет сказать: гуляйте, мол, бегайте, озоруйте, пока молоды, а у меня свои дела, — и пойдет дальше.
— Чего это Шум к комсомольцам присоединился? — вполголоса спросил Степа у Шурки.
— А он политуровень повышает, — улыбнулся Шурка и сообщил, что Георгий Ильич записался в артель — у него есть свое небольшое хозяйство: корова, несколько полосок земли, — и сейчас заделался самым рьяным агитатором за колхоз. Ходит с Матвеем Петровичем по деревням и убеждает мужиков записываться в артель.
— Ты заметил, что у дяди Матвея рука перевязана, а Георгий Ильич железной тростью обзавелся?
— Ну, заметил...
— А про грамотных собачек слыхал?.. Нет? Ладно, расскажу потом.
После политкружка Степа узнал историю с «грамотными собачками». Неделю назад Матвей Петрович и Добряк Шум проводили собрание в Малых Вяземах. Когда они возвращались обратно, за околицей на них напала свора собак. Собаки были лютые, цепные и, видимо, давно не кормленные. Учителя отбивались от них шапками, ногами, звали на помощь, но в селе никто не отозвался. Собаки порвали Георгию Ильичу шубу, Матвея Петровича укусили за руку, и им пришлось бы совсем худо, если бы не уполномоченный Крючкин, который возвращался из района. Тот выстрелил из револьвера в воздух, и собаки разбежались.
На другой день Крючкин зашел в школу и, собрав комсомольцев, рассказал им о том, как кулаки пытались затравить учителей собаками, и предложил ребятам организовать охрану агитаторов.
— Вот мы теперь и ходим за учителями следом, — сообщил Шурка. — Они на собрание, и мы за ними...
— А я что говорил! — обрадовался Степа. — Давно бы так надо.
— Вот только оружия маловато, — пожаловался Шурка. — Палки да свинчатки. Да еще один самопал.
Степа спросил, когда у учителей намечен следующий выход в деревню.
— Кажется, в субботу, — ответил Шурка.
И действительно, в субботу под вечер «сторожевой отряд», как комсомольцы называли сами себя, отправился в Торбеево, куда Матвей Петрович и Георгий Ильич ушли еще в сумерки.
Ради такого случая Степа положил в карман свинчатку, что ему подарил Афоня, а из плетня выломал здоровенную сучковатую палку.
Возглавлял отряд бывший ученик ШКМ, кряжистый, краснощекий здоровяк Ваня Селиверстов, секретарь деревенской ячейки комсомола.
Сейчас Селиверстов, окинув взглядом вооруженных палками ребят, с усмешкой заметил, что они похожи на повстанцев Емельяна Пугачева, не хватает лишь железных вил, кольев да рогатин.
— А ежели случится что... — заспорил было Шурка.
— Ладно, складывай дрова, там видно будет, — распорядился Селиверстов. — Чинно пойдем, тихо.
Через час пути они были в Торбееве.
Собрание крестьян проходило в просторной пятистенной избе.
Все было, как и в Кольцовке: из дверей валил пар, в сенях возились и схватывались бороться торбеевские мальчишки, в избе до хрипоты спорили мужики.
Матвей Петрович, как обычно, говорил горячо, возбужденно и потом, не сдержав себя, начал кричать, что на собрание затесались подкулачники и их необходимо удалить.
В избе загалдели.
К столу подошел Георгий Ильич.
Он заговорил размеренно, неторопливо, потом достал из кармана мелок и, как на классной доске, принялся писать на столешнице цифры и подсчитывать выгоды артельной жизни: «Нуте-с, решим задачку...»
Мальчишки из сторожевого отряда сидели у порога или разминались в сенях, дожидаясь конца собрания.
Оно закончилось около полуночи. Выйдя на улицу, учителя натолкнулись на знакомых школьников.
— Позвольте! — удивился Георгий Ильич. — И вы здесь? Что вам, собственно, нужно?
— А мы слушали... Интересно очень, — неуверенно пояснил Шурка.
— Непорядок это — по ночам не спать! Непорядок! И в какой уж раз... — сокрушенно покачал головой учитель и спросил Матвея Петровича, как он к этому относится.
Матвей Петрович промычал что-то неопределенное — он уже догадывался, зачем школьники ходят за ними следом.
— Идите-ка вы домой, — посоветовал он ребятам. — Да побыстрее. А мы с Георгием Ильичом прогуляемся, воздухом подышим...
Мальчишки покосились на Ваню Селиверстова. Тот махнул рукой и повел их к деревне. Шурка и Степа зароптали: какой же они сторожевой отряд, если оставляют учителей ночью одних?
Выйдя за околицу, Селиверстов свернул в сторону от дороги, к омету соломы, и только тогда объяснил, что незачем им мозолить глаза учителям. Охранять их, конечно, нужно, но не так назойливо.
Мальчишки присели за стогом.
Светила тонкая, зазубренная, как серп, луна. Поле было слегка припорошено снегом. Вдали смутно чернел лес.
