Анатолий Жуков - Дом для внука
— Нашел заступников, — проворчала Юрьевна.
— Погоди, дай я скажу, — поднялся Трофимов. — Заступники это разные, а все ж таки польза какая-то была. Иван Грозный, к примеру, государство расширял, укреплял. Или Петр Великий. Этот вправду великий. Русь империей сделал, флот морской создал, науки завел. Да, много они сделали, но народу сгубили еще больше. Запугали до седьмого колена, затуркали, и деваться стало некуда: от бога помощи нет и царевы холуи лютуют. А ведь все держалось на наших отцах и дедах. Что делать? Когда Николашку скинули, мой дед плакал и молился, не знал, как можно жить без царя — это он сам мне рассказывал. Отец тогда уж не молился, в гражданской участвовал, — а в двадцать четвертом году как осиротел. А я печалился в пятьдесят третьем.
— Во-первых, царя скинул не кто-то, а народ, — рассердился Баховей. — А во-вторых, нельзя ставить рядом разные события.
Трофимов посмотрел на него с искренним недоумением:
— Да не ставил я их рядом, что вы! И говорил я не об них — об отце, о себе, о дедушке я говорил. Каждый горевал о своем.
— А ведь правда! — воскликнула с удивлением и непосредственностью Зоя. — Мы на Севере были, а тоже все плакали. — И, поднявшись, возбужденно и сбивчиво рассказала, что тогда на митинге многие плакали, старые и молодые, школьники клятву давали учиться только на хорошо и отлично, вступали в пионеры, в комсомол. И она, Зоя, очень переживала.
— А отец ваш тоже плакал? — спросил Баховей.
И Зоя мгновенно замкнулась, ненатурально засмеялась, отбросив за плечи распущенные волосы. Ответила с вызовом:
— Мой отец не плакал. Он никогда не плакал и не заплачет.
В классе зашумели, и шумели и спорили долго, не слушая друг друга. Потом залился звонок, пришлось урок заканчивать, вернее, обрывать.
В коридоре его встретила Елена Павловна с кипой тетрадей — она вышла из соседнего восьмого класса.
— Ну как, Роман, с благополучным крещением тебя?
— Ка-кое благополучие, чуть не слопали, стервецы!
XIII
Межов, ожидая мать из школы, просматривал газеты. Областная публиковала итоги хозяйственного года, в общем скромные, и отчеты с двух колхозных собраний — один критический, другой положительный, из передового колхоза. Районная дала очень живой репортаж с совхозной молочной фермы, точный по деталям и характеристикам доярок, за подписью «Вадим Щербинин» и толковую статью Лидии Гундоровой, учительницы, о семье. Надо спросить мать о ней. И с журналистом познакомиться поближе. Старик Щербинин просил даже подружиться с его сыном — он не ладил с ним и, вероятно, надеялся, что Межов может повлиять на него благотворно. Мол, оба вы прошли столичную школу, вам будет легко сойтись. Справедливо, конечно, только школы у них разные. Гуманитарии все интеллигенты — искусство, литература, музыка, а тимирязевцы — ученые, колхозники, по колено в земле.
Межов подбросил в голландку дров, чтобы за ночь квартира не выстыла, и опять сел за стол. Двенадцатый час, а матери все нет. Не надо было ей соглашаться на вечерников, от дневной школы устает, а она снова не утерпела — это мой долг, Сережа, у меня большой опыт, стыдно не использовать, я взрослых учеников со времен ликбеза знаю.
Межов взял письмо от жены, которое читал уже дважды, развернул вчетверо сложенный листок.
«Милый, родной мой Сереженька! Мы с тобою не виделись уже целую вечность, а ты пишешь мне о своих крестьянских заботах и ни слова о том, когда ты приедешь. Ведь прошло уже четыре с лишним месяца со времени моих каникул, я исписала десятки листов твоими портретами — рисую по памяти и замечаю, что образ меняется, в зависимости от настроения, ты часто становишься непохожим, и это меня тревожит. Впрочем, шеф случайно увидел один из рисунков, самый непохожий, и расхвалил меня: «Это отличный эскиз, вы станете способным графиком, пишите больше с натуры». А я чуть не разревелась. Если бы ты знал, как мне трудно с твоей «натурой», вернее, без этой «натуры»! И какой же ты эскиз, Сереженька, когда я не могу без тебя, ты моя главная картина, единственная и главная, ты — «Явление Христа народу», и я, кажется, не дождусь, когда ты приедешь. Приезжай непременно, никаких отговорок я не признаю, а начальству своему объясни, что жена у тебя с повышенной эмоциональностью, и если будут тебе чинить препятствия, я их так разрисую, что «Крокодил» покажется сплошным комплиментом человечеству.
Вот видишь, и шутки у меня уже получаются плоскими. Приезжай, Сереженька, тоскливо мне. Как подумаю, что еще целый год, страшно становится. А что будет потом, когда закончу? Плакаты писать в вашем Доме культуры? Ужасно! Ужасно!
Приезжай скорее, родной. Маме передавай привет, по ней я тоже соскучилась. Крепко, крепко тебя целую. Людмила».
Сейчас снять бы телефонную трубку, послать сторожа за шофером — и часа через два-три в областном центре. Первый самолет на Москву уходит в семь утра, значит, в восемь он будет во Внуково, а в девять — «Здравствуй, Людка! Ты куда это собираешься? На лекции? Отставить!».
«Мальчишка! — скажет Щербинин по возвращении. — Надои падают, техника не отремонтирована, уткоферма в строительных лесах, а ты любовью заниматься! Ты это легкомыслие брось, по-отцовски относись и делу. Он личное никогда не ставил выше общественного».
А Баховей, будь он по-прежнему первым, поставил бы вопрос на бюро о его должностном соответствии. «Дезертир! Паникер! Трус! Испугался трудностей! Партия тебе больше не доверяет».
Первое время после возвращения Межовых в Хмелевку Баховей приходил к ним как товарищ отца, взял шефство над Межовым, и вообще он производил впечатление сильного, надежного человека. Такого можно не любить, можно даже ненавидеть, но нельзя не уважать.
И вот вся эта надежность и строгость была опрокинута Балагуровым, опрокинута как-то легко, словно Баховей был чем-то несерьезным, надоевшим, ненужным. Очень уж охотно принимали на конференции слова Балагурова о том, что не боги горшки обжигают, а люди, они их делают, и они лучше знают, какой огонь надо развести в печке. У Межова в совхозе дойное стадо на четверть только породное, но в среднем он получает по три с половиной тысячи литров, а в колхозах — по полторы. Так, Сергей Николаевич? И Межов подтверждает: так. Да и по сводкам в районной газете знаю, что именно так, никаких преувеличений.
Очевидные вещи, простые, любой это знает, как же он не поддержит. Охотно! И сделать, оказывается, легко, думай только о материальном эффекте — тогда и богатство придет, и денежную оплату ежемесячную введем, и работать колхозник будет лучше. Мы, мы, мы! И Балагуров развернул целую программу реорганизации хозяйства района. Все обоснованно, с цифрами, убедительно. Щербинин не поддержал его насчет ремесел и кустарей, но согласился, — да, надо учитывать изменившиеся местные условия и максимально использовать местные возможности, а самостоятельность колхозов не должна противоречить общерайонному плану, за выполнение плановых заданий будем строго спрашивать. Надо усилить личную и коллективную ответственность за общее дело, надо всегда помнить о цели, во имя которой мы живем и боремся — мы строим коммунизм, на нас смотрит весь мир, как на свое будущее, и во имя этой великой цели мы должна быть готовы к преодолению любых трудностей.
Искренне, справедливо, Щербинин имеет особое право говорить о трудностях, но пора бы и спокойно поработать.
Дня два или три спустя Межов зашел в райисполком, и Щербинин сказал с огорчением, что был удивлен атмосферой, заданной Балагуровым и утвердившейся на конференции — каждый гудит о своих нуждах, талдычит о корме, о стойле, о земле, о скоте.
А что бы сказал обо всем этом отец? Межову осталось от отца только ощущение теплых коленей да присутствие кого-то большого и спокойного.
— Не спишь, полуночник?
Межов обернулся: мать стояла в дверях его комнаты, румяная с мороза, теплый платок вокруг головы, брови и ресницы поседели от инея, руку оттягивает сумка с тетрадями и учебниками.
— Как ты неслышно вошла, я даже испугался.
— Я думала, спишь, боялась потревожить. Ничего не случилось?
— А что случится. В райкоме с Балагуровым просидел, а потом ужин готовил, газеты вот читал, письмо от Людки. Нашла жениха, приглашает на свадьбу.
Елена Павловна возвратилась в прихожую, стала раздеваться.
Межов вышел на кухню, поставил на электроплитку подогреть ужин.
— И найдет, — сказала Елена Павловна. — Такая молодая, веселая. Не договорился насчет отпуска?
— Балагуров настаивает на поездке к соседям за опытом.
— Поезжай проветрись. Наш Мигунов организует школьную кроличью ферму. И для твоего утятника планирует на лето бригаду старшеклассников. Предлагал Баховею возглавить, тот отказался, взял отряд юных следопытов — это-де ближе к его историческому предмету.
