Юрий Ефименко - Маленькая повесть о двоих
—◦Не завидуй!.. Девоньки, вы ему чем-то приглянулись. Вторая минута пошла — застыл!.. Валька, не смотри ему в глаза — не гипнотизируй!..
Закрывая за ними дверь, Любочка сказала возмущенно:
—◦Вот чокнутая! Вечно у нее что-нибудь!.. А где она, интересно, петуха раздобыла?
Петушиная история переменила настрой. Действительно, нельзя же все сидеть дома. Они с Любочкой пошли гулять.
И расстались возле главпочтамта. Купили новогодние открытки там. Их уже продавали вовсю, и можно было выбрать получше. Любочка еще справилась, нет ли ей писем, и заторопилась к одной из подруг-скрипачек. У той беда — оставила в «молочном» скрипку и так расстроена! Ведь не вернули! Кому она нужна? Зачем? Это ж не зонтик!
Гуляла Валя быстрым шагом. Чуть замедли — всякие типы начинают интересоваться, не слишком ли грустно одной.
Сегодня город был красив. Высоко и столбно поднимались дымы. В вышине, над крышами, зависла полупрозрачная дымка. За нею бирюзово светилось небо. Солнце рассеивало оранжевый свет и казалось теплее обычного. Может быть, даже слегка пригревало. Пожалуй, точно пригревало. Под бирюзовым куполом и в оранжевых лучах дома выглядели приветливее, уютнее и словно ниже, приземистее.
—◦Валька!◦— вынырнула из-за толпы Лутошина.◦— Ты что — слепая? Машу тебе, машу!.. Все гуляешь?»
—◦Свет, тебя успеешь разглядеть — летаешь как метеор!
—◦Что не заходишь? Договорились же!
—◦Да мы как-то вообще договорились. В принципе.
—◦В принципе сто раз уже можно было примчаться! У меня по выходным бабоньки толкутся до отбоя! Без всяких договоров. Ты скажи-ка — все не замужем?
—◦Ну, Свет! Две недели не прошло. Как же успеешь?
—◦Да брось ты! И даже разведешься при желании. Не выйдешь!.. Тебе что — на любовь обязательно печать загса требуется? Дуреха! У меня одна соседка года не прошло — третьего «гражданского» мужа меняет. Помоложе выбирает. Так даже лучше — квартира, имущество при себе, сколько их ни будет. А то прописывать надо. А пропишешь — выгони-ка, такое может начаться!.. Слушай, ты что — ждешь, женихов раздавать будут? Застынешь!.. Друг-то у тебя хоть есть?
Валя задумалась.
—◦Есть, пожалуй.
—◦Ну — куда ни шло! Сразу на человека стала похожа. Ты его только не жалей: гони без разговора, как опору найдешь. Наладится на свадьбу — так и гони. Прямо скажи ему: знаешь, дорогой, дружба дружбой, а служба супружеская службой!.. Неженатый?
—◦Женат.
—◦А-а!.. Тут-то похуже. Это он не от хорошей жизни. Да все равно — пусть отваливает! Любил бы тебя — развелся! Или там дети?
—◦Не знаю.
—◦Да как это — не знаю? Не говорит? Тоже мне — друг! Если друг, все должно быть начистоту!.. Слушай, а где он работает? Может, у меня там кто-нибудь есть. Разузнаем!
—◦В Ленинграде.
—◦Что? Что?.. Да какой же это — друг? Просто любовник!.. Ну, в общем, так — приходи, обсудим все как надо! Будь спокойна — разберемся!.. Ты прости. Жених вон дожидается. Замерзнет стоять в туфельках. Он у меня такой — замерзнет, а не пикнет, не пожалуется! Так и станет гибнуть — без звука. Мужчина!.. А на свадьбе будь! Обижусь! Я тебе еще позвоню!
Валя посмотрела им вслед. Меховая шапка подруги и головной убор ее нового жениха, интеллигентная шапочка-дубленка, показывались из-за спин и голов все время склоненные друг к другу. Будто они разговаривали только шепотом.
Просто любовник! Хоть стой, хоть падай!.. Как все четко расставлено у Светки. Раз — два! Налево — направо! Черное — белое! И все у нее идет, получается. Даже в голову не приходит бояться одиночества. Не колеблется. Повернуть судьбу — что баранку автомобиля! И не опасается налететь на какой-нибудь вывернувшийся придорожный столб, покалечиться, а то и разбиться насмерть. И не гулена ведь — заботливая, домовитая. Да, ей без семьи нельзя… Только же — кому можно? Найдется ли хоть один нормальный, душевно здравый человек, кому было бы в охотку скорчиться в уголке, затаиться в малометражной конурке собственной души, закупоренной от всего белого света, и шарахаться, с негодованием отказываться от всякого теплого прикосновения, от порыва свежего воздуха и от искреннего движения к тебе соседних с тобой людей? А тем более — отрекаться (оправдания — уже не то!), не хотеть делить с кем-то свою жизнь, трястись над нею, будто над сундуком!
Любочка, Умник, Люська из Гражданпроекта — кого из них отнесешь в записные одиночки? А не теряется, не в проигрыше одна Лутошина. Эти думают, ищут, переживают, надеются и — словно в воздухе руками шарят. Эта (да-да, она хорошая, о том ли речь?) совсем как электронно-вычислительная машина: задача, исходные данные — готовый ответ! И в руках не синица — журавль!
Какими тропками пробраться к этой тайне? Как разгадать? Какие ледоходы преодолеть?
Валя спустилась на Уссурийский бульвар. Вышла на набережную. И река распахнулась перед ней. Дебаркадеры больше не заслоняли — их отвели в затон. Причальные мостки обрывались с высоких бетонных опор пропастью. Внизу неподвижно лежал береговой лед. Казалось, и река уже стояла. Но с середины доносился осторожный, еле слышный шорох, будто кто-то, огромный и невидимый, крался там, задевая ненароком льдины. Не высмотреть никакого движения, а шорох непрерывен!
Странно долгий ледоход. Впервые за жизнь. Ну и ладно, пусть себе! Счастью час не долог, летит — не заметишь, но и беды не навечно! Глупо отчаиваться!
Валя смотрела вдаль долго-долго. И может быть, ей показалось, а может, и на самом деле — кто-то медленно пробирался по льду от Чумки. Вдоль островов двигалась фигурка. Что погнало человека? Куда ему?
Вале виделась уже та тропа, уставленная, как маячками, вешками-прутиками, по которой не сегодня завтра потянется изо дня в день выносливый и крепкий народ. Кто из чумкинцев в городе работает, а кто из горожан — в мастерских на Чумке. Вот и ходят дважды на день, не меньше четырех верст под сильным, леденящим и жгучим ветром, бочком, прикрывшись воротником. Попробуй-ка так — не по всякому испытание. А ходят! Ничего.
А не сегодня завтра — это ведь совсем скоро. Это же рядышком, и куда ближе, чем неизвестно когда.
И глупо — киснуть, вянуть. Зачем позволять себе такое? Что же это с нами? Весной, глядишь, куда больше времени совсем впустую уйдет, без сердца и ума. Из-за неотвязных желаний, назойливых порывов и какого-то всеобщего гона!.. Зиме важно не поддаваться. Наладится дорога. Какому льду одолеть человеческую жизнь?
Из писем о городе детства
И сейчас я могу сказать: красоту, которая жила в твоем детстве, нельзя заменить ничем
А. КымытвальРека дышала спокойно и плескалась под лодкой размеренно, совсем как по метроному, то под носом, то под кормой, и покачивала ровно. Вода в августе пятьдесят седьмого года стояла так высоко, что, едва лодку приподнимало, борта оказывались вровень с помостом станции морского клуба. Обычно он возвышается на рельсовых сваях метрах в четырех над рекой. «Разъезднушкой», плоскодонкой клуба, нас с Ромой щедро, на целый час, одарил дежурный. Пяти минут не прокатались, крутясь перед Утесом, Рома попросил пристать и запропал. При его-то медлительности у него всегда обнаруживалась тысяча дел или ему не везло с одним-единственным. Сказал, на минуту, а дожидался я его уже долго.
Я держался за помост. Его разогретые доски, чисто промытые и выскобленные дождями, ветрами и брызгами волн, тонко припахивали проступающей под солнцем смолой.
От уютной, слабой качки, от звонкого хлюпа подлодкой и гулкого шороха под помостом, где волны прокатывались сквозь частую решетку рельсовых стоек, и от недосягаемо высокого, переполненного синевой неба, с которого на реку сливались ослепительные отблески, пляшущие, как лучики зеркалец,◦— от всего этого время то и дело словно исчезало. Я не замечал его и забывал о Роме, пропадай он там себе хоть век!
Пахло теплым речным настоем лета: мокрым песком, залитыми луговинами и полузатопленным ивняком, вымытыми из берега корневищами, растворенным илом, редкими масляными пятнами. Будто от колебаний волн, набегал слабый ветерок, трогал волосы и не подпускал жар оплавленного города, запахи размягченного асфальта и раскаленного железа.
Летняя, грузная и осыпанная солнцем, река завораживала, как ночной костер. И возле нее было хорошо: спокойно и ясно на душе, а вся накопленная к этому дню жизнь, от которой она сейчас, лишив времени, так легко освободила, казалась только самой предварительной, самой начальной, даже ненастоящей — во всем условной и временной.
Я думал лишь о том, чему быть.
Море мне встретится пять лет спустя, но я уже угадывал и любил его, понимал и ждал, будто давно не виденного друга. Только через десять лет я наконец поступлю в университет, без которого не представлял дороги в колючую вселенную знаний, но я уже твердо верил, что тому дню настать. Я еще не написал ни одной строчки (чтобы потом переделать не помню сколько раз) своей первой книги, а выйти ей и того пуще — почти через четверть века, и все же я уже представлял ее. И каждая подбегавшая волна казалась страницей, исписанной столетиями, ночными звездами, ливнями, льдинами, закатами и электрическими огнями, судами и лодками, взглядами поколений, о которых надо обязательно рассказать.
