Альберт Мифтахутдинов - Совершенно секретное дело о ките
— Самолет на базовый аэропорт по средам… Только оттуда можно попасть на Остров.
— Успею…
— Да и мне надо собираться…
— Куда? — спросил Варя.
— На Остров!
— Как на Остров?!
— Так на Остров! В командировку!
Варфоломей, с удивлением смотрел на Глорию. Но по-настоящему удивиться ему еще предстоит.
— Очередной комплексный выезд. Каждый год к весне одно и то же. У нас товары приготовлены с той недели. Нет добровольца-товароведа, все наши бабы с детьми, им надолго нельзя…
— А ты?
— Мне стесняются предлагать, ведь я уже три раза была на Острове…
— Три раза?!
— Ну да. Три раза. Сопровождала товары и общепит. И каждый раз торчала там чуть ли не по два месяца. Из-за погоды.
— С Черновым там познакомилась?
— Конечно. В прошлом году.
Варя помнил, как он по пьянке рассказывал с чужих слов про Остров, как уговаривал Глорию, как плел несусветно восторженную чушь о земле, на которой не был. Ему стало стыдно, он покраснел. Еще один урок преподала ему эта женщина.
«Да что же это такое? Когда же это кончится?»
Глория работала в комбинате «СБ». Так называлась служба быта. Но иногда сокращение расшифровывали как «северные блондинки». Возможно, из-за Глории, которая руководила развозторгом. В развозторг включалось все: товары, только что привезенные самолетом, продукты местного мясо-молочного комбината и сласти из Магадана в Ленинграда, весь импорт, доставленный по линии торгмортранса, приморской торговли с Японией и доставленный из Москвы системой Североторга. Кроме того, в экспедицию развозторга всегда включались фотограф, модельер, портной, парикмахер. Весь этот могучий универмаг на вездеходах и вертолетах обслуживал тундру, отдаленные бригады и очень далекие острова.
Будь Варфоломей расторопней и более информирован, он сразу уцепился бы за идею создать фильм именно о развозторге; одну из глав этой документальной ленты он мог бы назвать «Дефицит или неликвиды?», и камера панорамировала бы груду товаров — костюмы от Диора, испанскую обувь, югославские дубленки, песцовые шапки-магаданки — товары, которые неохотно брали в тундре.
«Вот уж нехорошо как вышло, — думал Варфоломей. — И эти неуклюжие приставания… Добро бы хоть весной, весной это понятно…»
В размышлениях о разбуженной плоти он был несколько неправ. По весне его обычно неудержимо тянуло «налево», но, правда, туда же его тянуло и зимой, и в жаркой духоте лета, с первыми дождями осени. Но весной особо, полагал он, — и был неправ, если уж его не могли остудить и сугроб и морозно-тридцатиградусный ночной ветерок.
«Нехорошо-то как…» — подумал он и загрустил.
Она разлила чай, остатки коньяка, бросила в стакан много сахару.
— Сахар помогает…. по утрам, — улыбнулась она.
— Спасибо. Я по утрам не болею…
«Завидное здоровье», — подумала она и чихнула.
Он покраснел. Молча размешивал ложкой сахар.
— Останемся друзьями?
— А куда ж мы денемся? — весело ответила она.
— Ничего не было, все забыто? а?
— Конечно!
— Спасибо…
— Не за что… я пойду…
Он смотрел, как она прибирала на столе, ушла на кухню, вернулась уже в шубе.
— Пока!
— Сик транзит Глория мунди…[7] — тихо сказал он.
— Не ругайся!
— Это не я… так говорили древние…
— Эскимосы?
— Римляне…
— Эк хватил! Выспись лучше, потом будешь собираться. Так будет лучше.
— Хорошо.
Он встал, проводил ее до двери и, вернувшись в комнату, завалился на постель.
Глава шестаяОстров уже отметил Приход Большого Солнца, а Чернову с Игнатьичем так и не удалось разыскать берлог. Три раза выезжали они на рекогносцировку, разведывали места прошлогодних залеганий, но безуспешно.
Потом были две затяжные пурги — предвестницы солнечных морозных весенних дней. С помощью Нанука Чернов и Игнатьич определили преобладающее направление ветров, выехали на вездеходе к северным отрогам островных хребтов и тут легко обнаружили по комьям снега вокруг взлома первую берлогу. В семидесяти метрах от нее нашли вторую, а через полчаса и третью берлогу.
Вездеход вернулся в поселок, и решено было наутро выйти с полным снаряжением на отлов. Чернов пригласил Машкина, своего давнего помощника, тот охотно согласился.
— Собаку бы, собаку… — вздыхал Чернов.
В прошлом году хорошая медвежатница лайка Пальма была сильно помята зверем и сейчас доживала свои дни у детсадовской столовой. Дети играли с ней, кормили, а взрослые построили калеке будку и не пускали к ней злых упряжных псов.
— Лучше Пальмы не будет, — махнул рукой Игнатьич, — а другой и не надо…
В планы длительной экспедиции Чернова входила не только помощь Игнатьичу в отлове — это дело скорее всего было второстепенным. Просто, используя отлов, можно было производить научные наблюдения по изучению «хозяина Арктики», а основное в экспедиции было определить место строительства балка прямо в зоне берлог, дождаться прилета двух своих коллег чуть позже и вести наблюдения, мечение медведиц и весь комплекс по программе «Полярный медведь» непосредственно на северном побережье, вдали от островного поселка, до тех пор, пока медведицы не покинут места залегания и не уйдут в океанские льды.
Тогда Чернов планировал свернуть экспедицию и уйти на западную оконечность острова, длинный узкий мыс, где осенью постоянно лежбище моржей. Это место — медвежья столовая. Обычно в конце сентября — октябре моржи покидают лежбище, оставляя остатки трупов старых моржей, больных, задавленный молодняк. Все это входит в рацион весеннего питания медведей, перед тем как им уйти на север.
С техникой безопасности группа была знакома, так что Чернову лишний раз не пришлось растолковывать азы. Осталось лишь распределить обязанности.
Машкин должен был щупом проверять толщину снежного потолка берлоги, отыскивать камеру, где располагалась мамаша с медвежатами, а затем раскапывать берлогу.
Чернов взял на себя обязанности обездвиживать зверя, стреляя в него из «кеп-чура», американского ружья, заряженного наркотическим препаратом — серниланом.
Страховать людей на случай внезапного нападения медведицы — это дело Игнатьича, самого меткого охотника.
Приезжал он всегда со своим карабином, не доверяя чужому оружию.
Нанук занимался малышами. Ему должны помогать все остальные, когда медведица будет обездвижена.
— Самое главное — мух не ловить и вовремя отрываться, — напутствовал Чернов.
— Это мы умеем, — смеялся Машкин.
Вездеход оставили внизу у самого склона. Склон был почти вертикальным, и в спрессованном, чуть ли не каменной твердости снегу пришлось отрывать ступени.
— Не надо торопиться, — сказал Чернов Машкину. — Очень хороший склон. Чуть что — всем лететь вниз на пятой точке.
— Вас понял, — ответил Машкин, идущий первым. За ним по ступеням поднимались одновременно Чернов и Игнатьич. Последним не спеша шел в гору Нанук.
Берлога хорошо была видна на гладкой поверхности склона по комьям снега вокруг выходного отверстия. Игнатьич встал в стороне, чтобы хорошо видеть и Машкина и берлогу, и опустил предохранитель.
Первым делом Чернов засыпал входное отверстие, чтобы медведица не выскочила неожиданно. Машкин щупом пробовал снег, его толщину, искал камеру. Потолок берлоги был толстым, и медведю его не сломать.
Одна из опасностей, подстерегавших ловцов, — разная толщина потолков берлог. Приходилось ходить, как по минному полю. Неожиданно под ногами мог оказаться тонкий, десятисантиметровый, снежный потолок, а что будет, если человек провалится и окажется в снежной яме вместе со зверем, оставалось лишь предполагать.
Но на этот раз потолок был толстым. Машкин нащупал камеру и начал раскапывать залежку. Работал он быстро, вернее, торопливо.
— Не спеши, — шепотом успокаивал его Чернов.
Он держал раскоп на прицеле. Туда же настороженно смотрел Игнатьич со взведенным карабином. Было тихо.
Вдруг из берлоги послышался вздох. Машкин отскочил в сторону. Все насторожились. Из берлоги слышалось шипение, недовольное рычание и клацание. Наконец зверь не выдержал, и тут все увидели над отверстием в снегу сначала черную точку носа, затем показалась голова на мощной шее. Было что-то змеиное в этой аккуратной небольшой голове и длинной гибкой шее. Чернов выстрелил. Шприц с красным стабилизатором воткнулся в шею, и зверь скрылся в берлоге.
Охотники на всякий случай торопливо скатились вниз.
— Подождем, — сказал Чернов и нервно закурил. Все тоже потянулись к его пачке.
— Засекай время, — сказал Чернов Игнатьичу, — минут на пятнадцать.
