Владимир Мирнев - Нежный человек
Временами Марии, направлявшейся на работу, казалось, что ветер дует со всех сторон одновременно. Он набрасывался, словно собака, хватал и рвал полы ее демисезонного пальто, задувал в лицо. На автобусной остановке люди топтались на месте, хлопали руками, выбивая холод, уткнув подбородки в воротники пальто. С ярым свистом, с подвыванием на несколько голосов играл ветер в троллейбусных проводах, взвихривая облака жесткого снега вокруг проезжающих грузовиков. На улицах мелькали тени людей, несущихся спросонья на работу, да торопливые огоньки проезжающих автомобилей. От метельного шума тревожно становилось на душе у Марии; думалось, ветер так разгулялся, так свистит и стонет именно по той причине, что Маша одна.
Когда подошел заснеженный автобус, на стоянке скопилась большая толпа людей, и Мария в автобус попасть не смогла, пришлось ждать второго. С опозданием добралась до работы.
Мария в последние дни ни с кем не заговаривала, молча и аккуратно делала свою работу, молча уходила в общежитие. Девушки переглядывались и ничего не понимали. Галина, Шурина упивалась сладостным положением начальника, замещая мастера Коровкина, который все еще болел. Звонкий голос ее слышался то в одном месте, то в другом, где работали девушки из другого звена.
– Из-за проклятущего снега план не выполним, – выпалила она, чертыхнувшись. – А план, девочки, это все. При мастере Коровкине, скажет прораб, план выполнялся, а вот стоило ему заболеть, как план стал гореть синим огнем. Честное слово!
– Не увлекайся начальничать, – проговорила молчаливая Вера Конова.
– Я гоняюсь за орденом? – всплеснула руками Шурина. – Я?
– Мне, девочки, такая работа вот как надоела, если говорить серьезно, вот она у меня где сидит, – проговорила Мария, поглядывая на потолок и уж ругая себя за то, что сорвалось с языка.
– Чего ж ты, Машок, желаешь, дорогая? – справилась Шурина, поглядывая на Машу с недобрым сомнением в глазах, не без основания полагая, что такие нездоровые мысли – явный намек на неспособность Галины Эдуардовны Шуриной работать с коллективом. Мария не думала об этом, считая, что ей просто плохо на малярной работе и что нужно либо уезжать из Москвы совсем, либо срочно менять работу. И дело даже не в работе, как временами казалось, а в том, что к ней стали приходить мысли, приводившие в отчаяние. Много ли человеку надо? Оказывается, не много. Но для Марии вопросом жизни и смерти было, как на нее посмотрят подруги и что скажут.
Вскоре Коровкин снова прислал письмо с угрозой умереть в обнимку со Вселенной. Вроде пошутил человек, и подпись несерьезная: «Император Наполеон-Коровкин». Мария не ответила, решив наказать мастера, дала себе слово не думать о нем. Но все же пересилить себя не смогла, а вдруг на самом деле человеку больно и он действительно возьмет и умрет, ведь потом себе не простишь. Мария разыскала среди множества окон окно его комнаты, увидела Алешу Коровкина, сидевшего за столом в полушубке и о чем-то думавшего. Мария потянулась было постучать в окно, но удержалась.
Направляясь в грустной задумчивости на бурлящую автомобилями улицу Горького, остановилась, точно ее окликнул знакомый голос и сказал ей: «Что ты хочешь, Маша? Вот тот город, в который ты рвалась, перед тобою необозримые возможности, надо только не унывать, протянуть руки, как говорила Топоркова, и в таком столпотворении, в городе, как в большом государстве, можно иметь все, чего только твоя душа пожелает». Мария, как бы в укор этой пришедшей внезапно мысли, подумала: «Может быть, зайти к Алеше Коровкину и сказать: «Я тебя полюблю, ты добрый человек, и я буду тебе верная жена». Вот что пришло ей в голову, поразив своей неожиданностью именно сейчас.
Мария снова заспешила по улице: вот яркие, светящиеся витрины магазинов, уставленные манекенами; туфли, сапожки, перчатки, меховые шапки и всевозможные блузки светились нежным, ласковым блеском, а кругом роился народ, царило оживление. «Вот так тоже можно жить», – мелькнуло у Марии, когда она попыталась в неверном свете вечерних фонарей охватить взглядом спешащих людей, увидеть и понять их. Ей чудилось: все кругом ненастоящее, не имеющее отношения к ней, Маше, а эта толпа, эта чужая жизнь проходит стороной, не касаясь, хотя и подчиняя своим законам, и невезение Марии, видимо, в том, что она все-таки подпадает под влияние поля толпы, как земля находится под влиянием поля солнечной системы.
***
Мастер Коровкин появился на работе, когда уже вовсю разгулялась весна.
На улицах высились горы одряхлевшего снега; но уже разлилась талая вода на асфальте, отражая облачное небо и высоченные дома. На солнцепеке у новых, еще не принятых комиссией домов деловито и многообещающе курилась парком взрыхленная земля; волглый воздух, пронизанный живительными лучами света и напитанный ими, легко и охотно проникал в человека, обещая впереди жизнь неизвестную, но кипучую. Коровкин очень осунулся, отрастил себе бороду и целых два дня ходил при бороде, на нем красовалась новая японская куртка. За время болезни он потерял суетливость, ходил медленно, дышал глубоко, старался надышаться и все щурился и щурился на выглядывавшее из-за облаков солнышко, а когда набирал в достаточном количестве кислорода в легкие, начинал наблюдать за работой Шуриной, Марии и Коновой. С каким-то пристальным вниманием всматривался в лица. Однажды, когда Шурина и Конова отправились с носилками за краской, Коровкин подошел к Марии и взял ее за руку. Мария с испугу отдернула руку и закричала:
– Не дотрагивайтесь до меня!
– Ты чего? Чего? – испугался Коровкин, отходя в противоположный угол комнаты с какой-то больной и нелепой улыбкой, точно нечаянно украл что-то и его поймали за руку. Мария не ожидала от себя такой выходки, хотя и чувствовала, что словно накалена, наполнена электричеством и каждая в ней клетка пульсирует от напряжения. 3 присутствии Коровкина она терялась и не могла сделать одного – признаться себе, что любит этого неуклюжего человека и что мастер Коровкин – тот, кого Мария так долго ждала. Душа принимала мастера, но в то же время душа не могла успокоиться и признать за ним право на любовь. Мария, заплакав, выбежала в другую комнату, оставив совсем растерявшегося Коровкина в большом недоумении.
Было от чего недоумевать Коровкину, если он был уверен совсем в другом отношении, а сегодня даже предполагал встречу с Машей после работы, и не где-нибудь, а у себя дома, и слова, которые приготовил, были простые, но вечные, как вечен человек. Он должен был сказать Маше все, выразить его настоящее отношение к прекрасной женщине: «Машенька, я люблю тебя и без тебя жить на этом свете не могу». Вот те слова, которые мастер Коровкин, обладавший удивительно замечательной памятью, записал все-таки на листке блокнота, боясь забыть и не сказать в точности слово в слово ей.
Вернувшаяся Шурина спросила Коровкина:
– Куда делась Мария?
– Я за нею не пастух, – ответил вконец растерявшийся Коровкин, отвернувшись под колючим, подозрительным взглядом Шуриной. – Как я болел! Аспект! Сидел дома один, смотрел в окно и думал о вас всех.
– А, так мы плохие? – спросила Шурина, наливаясь сдержанной и утонченной злостью, ощущая, как вытягивается у нее лицо, суживаются глаза и чешутся руки. – Вот и болел бы на здоровье, чем видеть нас плохими, правда, Веруня?
Вера Конова по привычке промолчала.
– Ой, Шурина Галина Нехорошиевна, как ты остра на язык, – добродушно готовил себя на заклание Коровкин, ясно давая понять, что за время болезни многое продумал и все простил Шуриной. – В мою, помню, первую беседу с министром сам министр предложил мне высокую должность, а я вот отказался.
– Ты с ним на «ты»? – съязвила Шурина. – Может, ты у него чай пьешь и за дочкой ухаживаешь?
– Я же человек! Ничто, учти, человеческое, как говорили умные люди, мне не чуждо. Разве я не могу сказать, что могу приударить за дочкой министра? Смогу. Я вижу, Галина, ты меня любишь, как атомная бомба человечество!
– Сказать-то ты можешь, сказать все можно. Но с твоим-то рылом да в калашный ряд, а не за дочкой министра приударять, – на удивление спокойно и миролюбиво проговорила Шурина, тоном выказывая полное миролюбие. – Дочку ему подавай. И не чью, а – министра! Ха-ха! Ха-ха!
Шурина слыла большим специалистом нагнетать напряженность между девушками и Коровкиным, зачастую ставила его в такое положение, что вся бригада могла совершенно возненавидеть своего начальника, и если бы не Мария, то так бы оно и случилось. Вот и сейчас Шурина искусно создавала ситуацию «напряжения».
По своей душевной простоте Коровкин и не подозревал за нею змеиного коварства, считая такое к себе отношение проявлением обыкновенного мальчишества. Необходимо сказать, что Шурина умело вела задуманную игру. Но к сожалению, довести до необходимой точки, от которой до скандала меньше миллиметра, помешала вернувшаяся Мария. Она, ни слова не говоря, взялась за щетку и стала клеить обои. Клеить, каждый знает, одной несподручно, но она никого для помощи не приглашала.
