Лев Правдин - Океан Бурь. Книга первая
— Хватит тебе врать-то.
Осторожно заглянув вниз, Васька увидел немолодого тощего и толстоносого мужчину. Рядом с ним сидела большая, полная женщина с таким белым лицом, словно непропеченный калач, густо обсыпанный мукой. И полные ее руки, обнаженные до локтей, тоже были белые и непропеченные.
Тощий мужчина басовито проговорил:
— Довольно врать-то. Вчерашняя выручка сто двадцать, а ты нам по десятке сунул. А где остальные?
Белотелая лениво ела булку, запивая чаем. Она равнодушно сказала:
— За десятку, Гуталин, сам аккомпанируй и сам пой цыганские романсы.
Гуталин — необыкновенное какое имя! На верхней полке напротив лежал совсем молодой парень, черноволосый и смуглый. Он только что проснулся и, потягиваясь, зевал во весь рот, вздрагивая при этом, как собака. У него было такое нечистое лицо, будто по нему и в самом деле прошлись сапожной щеткой. Он долго зевал, широко разевая большую розовую пасть с мелкими нездоровыми зубами. Кончив зевать, он сказал:
— Будете спорить — и этого не получите. — Улыбка вспыхнула и погасла на его темном лице.
— Мы больше не будем выступать, если так, — пригрозил тощий.
— Да, — подтвердила белотелая. — Такого нахальства мы не ожидали.
Гуталин пошевелил пальцами в продранных носках.
— Бунт? Смешно. Надоело мне с вами… Можете возвращаться в свой Дом культуры, выступать бесплатно, раз десятки вам мало.
Из дальнейшего разговора Васька понял, что эти двое — муж и жена. Он — баянист, она певица, исполнительница цыганских и русских романсов. А Гуталин у них главный. Он и администратор, и кассир, и конферансье. И, кроме того, он — главный жулик. Это Васька сразу определил. Насмотрелся на таких нахальных.
Белотелая допила чай и, облизывая ложку, неторопливо проговорила:
— В Доме культуры мы, по крайности, жили спокойно, как птички в клетке. Уговорил ты нас, завлек. Гуталин ты и есть. И душа у тебя гуталиновая.
Снова мгновенная улыбка пробежала по лицу жуликоватого администратора.
— Птички… — Увидев, что Васька поднял свою вихрастую голову, он спросил: — Видал канареек? А ты откуда взялся?
— Из цирка, — ответил тощий баянист. — Проводница ночью сказывала. От своих отстал.
Это сообщение почему-то очень заинтересовало Гуталина.
— Нет, правда? — спросил он. — Ты не акробат?
— Укротитель, — ответил Васька.
— Ну это ты, скорей всего, заливаешь.
— Слушать не заставляю.
— Ого! Самостоятельный, — проговорил Гуталин и глаза его переливчато блеснули. — Кого же ты укрощаешь, тигров?
— Обезьян. — Зная, что с таким по-хорошему нельзя, Васька грубо сказал: — Отожмись, дай человеку сойти. Высунулся, как змей…
Внизу хихикнули и притихли. Притаились. Ждут, что будет.
Гуталин засмеялся, ловко спрыгнул на пол.
— Вот, птички-канарейки, как настоящие-то люди разговаривают. Слыхали? А тебя, молодчик, как звать?
— А это тебе не надо знать.
— Законно. Занимательный ты парень. Жрать хочешь?
От еды Васька еще никогда не отказывался. Тогда Гуталин предложил:
— Ресторан тут есть. Живопырка. Но жрать можно, если, конечно, при деньгах.
Ну, это и младенцу ясно — прощупывает он Ваську, под его деньги подкапывается.
— Нет, — сказал он, — ресторан твой, живопырка, не по нашим деньгам.
— Ну, тогда давай чай с ситником пить… — Гуталин приказал белотелой певице: — Мадам, можно вас попросить…
На это Васька согласился и отправился умываться. По пути его перехватила проводница, не та, что дежурила вечером, а другая, постарше.
— Это ты цирковой мальчик? — спросила она.
— Я. А где тетя Нюра?
— Отдыхает твоя тетя. Накормить тебя велела.
— А чего меня кормить? У меня свои деньги есть.
— Деньги свои держи при себе. Вот тебе полотенце, умойся да заходи сюда.
Проводница накормила его вареной картошкой с огурцами, дала чаю и очень вкусную булку.
Аппетит у Васьки всегда был хороший, а за весь вчерашний день ему удалось наскоро проглотить лишь пару бутербродов на вокзале. Глядя, как он ест, проводница — женщина, видать, нежалостливая — расспрашивала Ваську про маму. Как это она не боится зверей. Васька и сам этого не знал и потому старался отвечать как можно туманнее.
— Привыкла.
— И не боится?
— Звери ее боятся. Как завидят — воют от страха.
— О, господи! Бьет она их?
— Нет. Этого у нас не полагается, — неохотно объяснял Васька. Вот ведь, не хотел врать, заставляют.
— А как же она с ними?
— Взглядом действует. Гипнозом. Посмотрит в глаза, они все и выполняют.
— Есть же на свете женщины… — завистливо вздохнула проводница. — Мне бы такую силу в глазах…
— Зверей укрощать?
— Каких зверей? — Она вздохнула и засмеялась. — Пассажиров. Такие, бывает, попадаются, что твои звери.
И Васька засмеялся так, что заблестели все его многочисленные веснушки. Даже неулыбчивая проводница вроде как бы просияла:
— Ох ты, конопатенький! Как тебе щеки-то позолотило к весне…
— А я и зимой такой же, — сообщил Васька и поблагодарил за угощение. — Спасибо, тетя, за хлеб, за кашу, за милость вашу…
— Ну, иди, отдыхай, веселенький. — Проводница погладила его рыжие волосы. — А с этим, с чернявым, соседом своим, поосторожнее. Жуликоватый он. Да и все они — грызутся все время. И чего это Нюрка тебя к ним сунула?
В купе ждал его Гуталин. На столике уже был приготовлен завтрак: белый хлеб, колбаса, чай.
— Давай садись. Угощаю, как артист артиста.
— Да я уж позавтракал, — сказал Васька. — Проводницу встретил знакомую. Так что благодарим за ваши старания.
Сказал и полез на свое место. Оттуда хорошо видно все, что делается за окном вагона, А делается там такое удивительное, что Васька забыл все на свете. Еще только вчера вечером он лег спать, покинув зимний город, прошла одна ночь, и вот уже поезд проносится через весну. Чернеет обнаженная земля, весело зеленеют озими, колышется под теплым ветром прошлогодняя бурая трава, и ветки пробегающих деревьев усыпаны темными почками. Ворона, блестя на солнце черным пером, гонится за поездом, каркает, как бы приветствует Ваську со скорым прибытием в Теплый город для новой жизни.
Новая жизнь. По пути к ней тоже разные встречаются люди и не со всеми можно разговаривать душа в душу. И вообще, никогда не мешает держать ухо востро.
Художник В. Аверкиев
