Геннадий Семенихин - Летчики
— От гарный парубок, ты, Михайло… Яка обида, що дочки у меня больше нема. Ох, и добрый был бы ты зятек!..
А Михаил уже наливал себе и брату «Запеканку» в рюмки и, озорно блестя глазами, кричал:
— Держи, Кузя, штурвал покрепче, чтобы выше звезд и месяца летать, а мы, станкостроители, такую технику тебе на земле подготовим, что в обиде не будешь.
…По пути на вокзал «эмка» дважды садилась в кювет, к счастью неглубоко, и ее сравнительно легко удавалось вытаскивать. Ефимков едва поспел к московскому скорому. Он вбежал на перрон, когда к вокзалу подкатила длинная вереница вагонов. Михаил стоял на ступеньках, такой же высокий и плечистый, как и Кузьма. Только глаза у него были синие, материнские, да густые волнистые каштановые волосы красиво зачесаны назад. Но подбородок крутой, упрямый, как у старшего брата, и губа нижняя полная, вздрагивающая от усмешки.
Пальто с котиковым воротником было распахнуто, и Кузьма увидел под ним красивый коричневый костюм из дорогой шерсти.
— Жду, Кузя, жду, — приветствовал брат, — ты уже на целую минуту опоздал.
Они крепко обнялись, и Кузьма Петрович ощутил запах тонких духов.
— Ого, да мы, кажется, франтим!
Михаил спокойно встретил шутку.
— А по-твоему, токарь должен всегда в замасленном комбинезоне ходить? Я и учиться начал, Кузя, не только франтить. Можешь поздравить, уже на первом курсе института металлов.
Глаза капитана округлились.
— Вот как!
Младший брат довольно рассмеялся, показывая крепкие белые зубы.
— Удивил, а? Можешь сказать: «Дай бог нашему теляти да волка сжевати». Ничего, дело пойдет.
— Значит, у станка уже не работаешь?
— Это почему же?
— Ты сам сказал, что в институте.
— И что же? Нет, брательник, учусь и работаю.
— Молодец, Миша! — с восхищением одобрил капитан. — Я в тебя всегда верил. А теперь куда путь держишь?
— В Москву. Есть там знаменитый токарь-скоростник Быков. Слыхал? В своем деле он, что у вас называется, ас. Так вот дирекция и парторганизация вроде как на практику к нему посылают. По секрету тебе скажу, я и мой напарник дядя Федя Оленин уже на трех сменах его рекорд побивали. Вот и хочется силами с ним померяться. Таким, как Быков, стать, понимаешь.
— Ты станешь, Миша, ты упорный.
— Конечно, стану. Надо топать вперед, в двадцатом веке ведь обитаем. А ты чего такой вроде как грустный?
Капитан вяло улыбнулся.
— А что, разве заметно?
— Натурально.
— Устал немного, Миша, — соврал Кузьма, — ночные полеты были.
— Ну, проводишь меня и отоспишься. Галинка как, Вовка?
— Спасибо, все в порядке.
Раздался свисток дежурного по станции и под вагонами зашипели тормоза. Михаил ухватился за тонкие поручни, полез в тамбур. Из перестука колес донесся его тенор:
— На обратном пути жди в гости.
Поезд ускорял ход. Кузьма бежал за вагоном, постепенно отставая.
У края перрона остановился, в последний раз поднял руку, махнул.
«Вот и уехал Мишка». И он вдруг подумал о том, как, должно быть, светло сейчас и радостно на душе у этого парнишки, доводившегося ему родным братом, оттого, что едет он в столицу осуществить заветную свою мечту. «Он не только собирается «топать вперед». Он и топает, — подумал грустно Ефимков. — А я?»
И ему вдруг с нестерпимой остротой стало больно за ту первую в жизни потерю ориентировки в полете, которую допустил сегодня, за то, что в воздухе, в кабине истребителя, сегодня он впервые в жизни почувствовал себя каким-то неуверенным. На душе стало холодно и пусто.
— Нет, так дальше не пойдет, — тихо сказал Кузьма, — так нельзя.
Он медленно поднял голову. Сверху на него смотрели крупные фиолетовые звезды. Было безветренно, неправдоподобно ярко искрился снег. Впереди, насколько хватает глаз, стелилось пестрое множество огоньков. Это город начинал свою вечернюю жизнь.
Над одним из отстроенных заводских корпусов курилась тонкая, уходящая в небо труба, на привокзальной площади молодые голоса выводили «Калинушку», веселую и задорную, непонятно почему распеваемую в этот мороз.
Кузьма стоял и стоял и вдруг физически ощутил, как хорош этот вечер, как крепок и бодрящ сухой морозный воздух.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Человек, потерявший в полете минуты, подобен пассажиру, опоздавшему на поезд. С багажом в руках мечется такой пассажир по перрону, все еще не желая верить, что последний вагон скрылся из глаз за поворотом. Примерно с таким же чувством восстанавливал в памяти детали прошедшего полета на перехват воздушного «противника» Кузьма Ефимков. «Эх, вернуть бы этот полет, — тосковал он, — ни за что бы не стал выходить под облака. Я бы этого «синего» срубил первой очередью». От воспоминаний о неудаче портилось настроение. Дома он слышал горькие вздохи Галины, ловил ее укоризненные взгляды. Однажды она не выдержала и спросила:
— Ты как, с Сергеем помирился?
Он свирепо затряс головой.
— Не тревожь, Галю, дай душе выболеться!
На службе Ефимков избегал встреч с Мочаловым. Иногда догадывался: Сергей хочет подойти, заговорить. Кузьма хмуро сдвигал брови и сразу поворачивал дело так, что разговор по душам становился невозможным. Про себя он уже на третий день думал спокойно и холодно: «Правильно получил, по заслугам. Не знал теории, вот и не поверил приборам. Думаешь, не так? Так!» В самые трудные минуты Кузьма Ефимков любил мысленно разговаривать с самим собой. При этом к себе он обращался всегда с самыми обидными словами: «Ну что, Ефимков, прошляпил? Кричал, шумел, что всегда на уровне будешь, а сам… Тяжело в облаках летать? В войну этим заниматься тебе почти не приходилось. Самолеты сбивал в ясном небе, когда аэродром закрывало, взлетать и садиться не требовали. Новое все это для тебя. Эх, приятель, неужели ты уже ненужным для авиации становишься! Пальчиков и тот бы не стал на твоем месте выходить из облаков, а стрелкам поверил. А впрочем, все ерунда! — решительно обрывал себя капитан. — Одно интересно — сколько времени мне нужно, чтобы в приборах получше разобраться. Трое, четверо суток? Может, пять? Возьмусь!»
И Кузьма взялся. Он занимался упорно, с яростной настойчивостью, на какую только был способен. Два вечера капитан просидел у Скоробогатова над учебником физики, разбираясь с помощью старшего техника во всех теоретических основах.
Придя к старшему технику, он сказал:
— Вы, конечно, не поймите меня превратно, Аркадий Петрович. А то скажете, дескать, покритиковали Ефимкова, он и перелицевался. Теоретиком становиться не думаю. И знаний хватит мне, чтобы машину по синему небу водить. А вот прибор новый освоить помогите.
Потом три дня подряд оставался в опустевшем здании штаба и проводил вечера в штурманском классе.
Сегодня Ефимков тоже направился в учебный класс. Сам подготовил несколько маршрутов полета за облаками и, поставив стрелки в необходимое положение, засекая условно время и скорость, тренировался в полетах на «приводную» радиостанцию.
— Ты идешь вправо от нолика, — вполголоса повторял он, имея в виду длинный конец стрелки, — стало быть, я делаю доворот. Теперь мы с тобой идем к аэродрому и скоро будем пробивать облачность. Допустим, что летное поле закрыто туманом и даже с пятидесяти метров ничего не видать: ни финишера Петькина, ни «бати» Земцова, ни нашего мудреца Мочалова. Как будем поступать, а?
Тут происходила заминка. Полет на приводную Ефимковым был освоен полностью, а посадка вслепую с пробиванием облаков над совершенно невидимым аэродромом — недостаточно. Такая посадка представляла большую сложность.
Скрипнула дверь. Ефимков мгновенно обернулся: любой вошедший сейчас был бы только помехой. «Если даже Скоробогатов, все равно откажусь от его помощи, — решил Кузьма. — Разве только спрошу, как будет себя вести прибор». Но в класс вошел не старший техник, а подполковник Оботов.
— Добрый вечер, — сказал он радушно, — чем занимаемся?
Ефимков привстал и неохотно ответил на приветствие.
Но Оботов, не обращая внимания на недовольный вид офицера, подошел ближе. Бегло взглянул на листок бумаги, что лежал исписанный цифрами, и одобрительно кивнул.
— В пробивании облачности над аэродромом тренируетесь?
— Так точно, — подтвердил Кузьма.
— И как получается? — Оботов присел рядом.
— Да вот после четвертого разворота не все ясно… Как, например, тут быть? — Кузьма говорил нехотя, как человек, которого вынудили к этому.
— Давайте попробуем разобраться вместе, — предложил Оботов. — Значит, каковы условия «полета»? Над посадочной полосой ноль видимости в высоту и ноль по горизонту.
— Совершенно точно.
— И вы уже вышли к аэродрому?
— Да.
— Теперь нужно будет поступать таким образом…
