Сабир Азери - В тупике
Разговор этот, неожиданно больно задевший Кафара, напомнил ему вдруг последний его приезд домой, в деревню. Он поехал тогда на свадьбу младшего брата. И все было хорошо, пока ему вдруг не захотелось простокваши из буйволиного молока. Соседи послали домой — посмотреть, не осталось ли от вчерашней дойки. Увы, ничего не осталось. А в округе, сказали они, кроме, как у них, и искать больше не у кого — никто буйволов теперь не держит. Была еще одна буйволица у них в деревне, да яловая, а у соседей что ж — соседям самим еле-еле хватает…
— Да что же это с селом-то стало? — посетовал Кафар.
— Ай, сынок, — грустно закивала головой мать. — Только одно название и осталось, что село, а так и масло, и сыр — все мы в городе покупаем…
— Но почему? Почему? Вот чего я понять не могу!
— О, можно подумать, ты сам не знаешь почему. — Мать посмотрела на него с сомнением. — Да потому, что молодые бегут в город, а сюда возвращаться никто уже и не думает. Ну, и кто остается-то? Старики, да вот такие, как твой младший брат. А этим уж совсем со скотиной возиться неохота. Сколько раз я ему говорила: сынок, давай наскребем денег, корову купим. А он мне знаешь что? «А кто будет за ней ухаживать?» Наверно, в чем-то мы и сами, старики, виноваты: маленькие были — жалели вас. В молодости — тоже. Надо, мол, им красиво одеваться, гулять, а уж потом, когда станут самостоятельными, когда свои семьи появятся, дети — вот тогда они и скотиной займутся, и землю распашут… Ну и что? Одеваться чисто привыкли, все в магазине покупать привыкли, а работать — разучились, забыли совсем, как пахнут коровы, буйволы, овцы, лошади. Знаешь, как твой покойный отец говорил, подходя к яслям? «Для меня нет большего удовольствия, чем вдыхать запах теплого навоза, запах конского пота..» Вот как! А какой у него конь был всегда ухоженный! Шкура — как шелковая! Да он скотину ласкал, как все равно детей малых — то погладит, то потреплет… Коня даже в глаза целовал. И вот, знаешь, как он, бывало, идет — так скотина его еще издали чует, такой сразу шум поднимается — блеют, мычат — вот как рады были. А вы? Вот хоть брата твоего взять…
Младший брат сидел напротив в черном свадебном костюме, в белоснежной сорочке, при галстуке, рядом с ним сидела такая же красиво и торжественно одетая невеста. И оба они снисходительно усмехались, слушая этот разговор.
— Что-то не пойму, — сказал Кафар брату, — почему тебе, собственно, не обзавестись живностью? Ты теперь здесь хозяин, крестьянин, в город, вроде, не собираешься. Ну, а крестьянин тем и отличается от горожанина, что у него своя скотина, свой огород. Вон, смотри, из-за одной банки простокваши все село на ноги подняли, разве это дело? Сколько я себя помню, у нас никто и никогда в город за маслом или за мясом не ездил, как сейчас. Да что там в город — к соседям даже никогда не обращались. Вон, видишь, маслобойка на тутовом дереве висит — уж что-что, а молоко, сыр, масло — это у нас испокон века свое было… И двор наш — одно удовольствие утром посмотреть: коровы мычат, овцы блеют… Конь ржал…
Брат и его невеста снова усмехнулись. Брат положил ей руку на плечо и сказал:
— Об чем говорить, батя, — после смерти отца младшие звали Кафара «батей», — прошли те времена, нет уж тех героев, нету! Да если даже литр простокваши будет не рубль стоить, а десять — не буду я держать скотину, понял? Пусть хоть озолотят меня, а копаться в коровьем дерьме у меня интереса нету. Может, ты захочешь? — спросил он у невесты. Та скорчила гримасу.
— Еще чего не хватало! Я что, для того шесть лет на врача училась, чтобы за коровой навоз убирать? Да у меня руки всегда стерильными должны быть. — Невеста протянула свои тонкие, белоснежные ручки. — По двадцать раз на дню с мылом мою, да еще и спиртом дезинфицирую, а вы хотите, чтобы я этими руками за скотиной ухаживала? Да что вы хоть говорите-то! — Невеста с искренним возмущением посмотрела на Кафара.
— Видишь, батя? — снова усмехнулся брат. — Не хочет. И я не хочу — зачем эти хлопоты? Были бы у человека деньги — а молоко, простокваша всегда найдутся. Раз своего нет — у соседей можно купить, а не будет у соседей — найдется в городе, у государства. Были бы деньги, а масло хоть в самой Москве покупать можно. Главное — это теперь деньги, деньги, понял?
Он говорил, а глаза его блестели каким-то странным блеском, которого Кафар никогда до сих пор не видел в глазах младшего брата. Впрочем, никогда он и не слышал, чтобы брат говорил при нем о деньгах, да еще с такой жадностью, с таким вожделением…
Мать посмотрела на сыновей и вздохнула.
— Ну ладно, делайте, как знаете. Мне-то что, я свое уже отжила. А вот вы завтра сами обо всем пожалеете. Локти будете кусать, клянусь богом, будете кусать локти! Одного только себе не представляю, какими же будут ваши дети, если вы сами так жизнь начинаете.
Невеста вдруг оживилась, ударила в ладоши.
— А знаете что, мама Гюльсафа, у меня есть предложение!
Все трое посмотрели на нее с интересом, а мать с надеждой спросила:
— Какое предложение, моя родная?
— Хотите, я попрошу папу купить вам корову или даже буйвола? Хотите? В Гяндже можно отличную буйволицу купить.
— Мне?
— Да, да. Сама и будешь ухаживать…
— Деточка! Да, сейчас у нас в селе и пастухов-то не осталось, а те, у кого есть скотина — сами пасут, по очереди. Кто же вместо меня пасти-то будет?
— А зачем? У нас в Гяндже один продавец молока есть, так папа его всегда кормами снабжает. И для вас папа найдет, сколько нужно. Вот и все — привяжешь к стойлу, и пусть себе едят, сколько влезет…
Теперь все смотрели на Гюльсафу — что она скажет. «А что, — подумал Кафар, — ведь неплохое предложение делает невестка. Если все так пойдет — у матери и молоко будет, и масло и сыр…» Он чуть было не сказал это вслух, но мать его опередила.
— Ай, родная моя, если б я могла ухаживать за скотиной… Да где уж мне теперь…
— Да почему, мама? — горячо возразил Кафар. — Ты только посмотри, тебе ведь почти ничего делать не придется.
— Эх, сынок! Я ведь только теперь, как нашу Краснуху прирезали, и позабыла, как за ней ухаживать-то, за скотиной, только теперь отошла от всех этих забот: ночь, не ночь, буран, не буран, а ты ей корм задай, подои, навоз выгреби… Нет уж, детки, дайте мне спокойно мои последние дни дожить…
Невеста, а за ней и братья дружно расхохотались. Гюльсафа попробовала было осердиться, но махнула рукой и засмеялась вместе с ними…
«А как я сам, — подумал Кафар, — сам-то я смог бы держать скотину, если б снова в деревню вернулся?» Ответа на этот нежданный вопрос у него не было…
Он посмотрел на Фариду, на детей. Они уписывали долму и без простокваши. «Ко всему привыкает человек, — подумалось ему. — Конечно, они знают, что без простокваши с чесноком долма уже не та, а все равно едят с аппетитом. Интересно, что с их аппетитом станет, если в этой долме не окажется и мяса?»
Он снова посмотрел на Фариду и детей и грустно подумал: «Как о многом мы уже забыли, а удастся ли потом вспомнить, восстановить то, что ушло? Вряд ли… Во всяком случае, это будет очень трудно…»
Он так и не доел свою долму. И когда Фарида недовольно посмотрела на его тарелку, пробормотал:
— Что-то сегодня аппетита нет.
Фарида каждый раз возмущалась, когда кто-то оставлял еду на тарелке. «Ну что мне теперь с этим делать — кошкам скормить? Не класть же обратно в кастрюлю?» Но выбрасывать рука не поднималась, и в гонце концов Фариде приходилось, как она сама говорила, подметать со всех тарелок. Наверное, оттого-то она и полнела не по дням, а по часам…
— Махмуд, а ты помнишь свадьбу дяди Вахи-да? — спросил Кафар, озадачив сына этим неожиданным вопросом.
— Помню. А что?
— Помнишь, как ты закричал, когда привели бычков — а они тогда купили на свадьбу бычков, — помнишь, как ты закричал: «Папа, смотри, какие большие поросята!»?
Все весело рассмеялись. Смеялся и сам Кафар, хо тя думал при этом, что тут не смеяться бы надо, а плакать. Да, да, плакать: пятилетршй сын крестьянина Кафара не мог отличить бычков от свиней. «Да я в его возрасте… Да я в его возрасте в любом стаде овец мог с ходу своих найти. А отец умел на ощупь определить, кого принесет матка — барашка или ярочку…»
— А что такое эйдирме, ты знаешь? — опять спросил Кафар, и Махмуд, вытирая слезы с глаз, недоумевающе посмотрел на него. Фарида и Чимназ тоже смотрели на него с недоумением.
— Что, даже в книгах никогда не встречал? Махмуд отрицательно покачал головой.
— Да неужели же ни в одной книге по фольклору об этом не написано?
Чимназ спросила нетерпеливо:
— Ну, так что же это такое? Скажи, не мучь нас загадками, папа!
Кафар вспомнил мать, вспомнил их Краснуху. Каждый вечер и каждое утро мама брала подойник, шла к Краснухе, сначала привязывала теленка, потом садилась к корове, зажав подойник меж колен, и тихим, ласковым голосом начинала напевать эйдирме:
