Сергей Снегов - В полярной ночи
5
Радость, с которой Дебрев встретил вернувшегося Сильченко поблекла уже на второй день. Начальник комбината не просто принял от него временно занятый им кабинет и директорские права, но подробно перечитывал каждый изданный им приказ и требовал объяснений и обоснований. Дебрев и сам не всегда контролировал свои поступки и не терпел придирчивого контроля со стороны. Он сидел насупленный и злой и следил сердитыми глазами за Сильченко который неторопливо перелистывал папку распоряжений. Папка была пухлая: нагоняи нерадивым работникам сменялись выговорами, выговоры превращались в угрозы, угрозы приобретали материальный облик следственных комиссий. — не было уголка в Ленинске, куда бы не заглянуло бдительное око Дебрева, не было работника, которого бы не настигла его карающая рука.
— «Авария на механическом заводе, — читал Сильченко. — Строгий выговор начальнику завода Прохорову с указанием на несоответствие должности». За что, Валентин Павлович? Неужели за опоздание на три дня с заказами Лесина? А как у него месячный план?
— Выполнили, — нехотя ответил Дебрев. — Прохоров не уходил с завода, пока полностью не рассчитался с Лесиным. И аварию ликвидировали на второй день.
— Вот видите, старик болеет за свое дело. Я с ним работаю уже второй год, по-моему, он должности своей соответствует.
Дебрев сказал, не скрывая раздражения:
— Выговор подстегнул их, заставил побегать. Вы думаете, что без нажима сверху они выправились бы так быстро?
— Насчет Прохорова могу сказать, что тут в нажиме надобности нет, — твердо сказал Сильченко.
Он перелистал еще несколько приказов и отложил папку в сторону.
— Крепко, крепко! — проговорил он, усмехаясь. — Между прочим, у вас маленькое несоответствие: пятнадцатого сентября Караматину строгий выговор с предупреждением за срыв графика, шестнадцатого — просто выговор за ошибку в каком-то чертеже.
— Ну и что же? За крупный проступок — строгий выговор, за маленький — простой. При чем здесь числа? — Дебрев подозрительно посмотрел на Сильченко. — Думаете отменять мои распоряжения? Предупреждаю — я не позволю…
Сильченко прервал его:
— Отменять я ничего не буду, в мое отсутствие вы были облечены всей полнотой власти. Я хочу предложить вам другое. Многие ваши выговоры и меры пресечения изжили себя — люди выправились, непорядки ликвидированы. Прошу вас, пересмотрите все это и выпустите за своей подписью еще один приказ — о снятии ненужных взысканий. Вам это удобнее. — Он протянул Дебреву папку и, сделав вид, что не замечает его мрачного лица, продолжал: — Еще одно, Валентин Павлович. В Ленинске, оказывается, строго скрывают, что на наш караван в Полярном море было совершено нападение. Никто толком не знает, что произошло и каковы размеры постигшего нас бедствия. Считаю это совершенно неправильным.
— А я считаю правильным! — резко возразил Дебрев. — Гибель морского каравана — военная тайна. И я не собираюсь выдавать эту тайну нашим врагам!
— Это для немцев, что ли, тайна, что наши суда Погибли! — усмехнулся Сильченко. — Вы преувеличиваете, Валентин Павлович.
Но Дебрев, взбешенный нападками Сильченко, упрямо стоял на своем:
— Положение наше незавидное, сами лучше всех знаете. Сообщите людям, сколько у нас продовольствия, кирпича и цемента, — сразу паника начнется. Этого, что ли, вы добиваетесь — паники? Нам нужно работать, бешено работать, чтобы оправиться с трудностями, а не слухи плодить. Руки у людей опустятся, если вы расскажете все начистоту.
— Вы не понимаете главного, — проговорил Сильченко с досадой. — Ведь не одни мы с вами патриоты, не одни болеем за наш успех. Меня неделю назад сердитый кочегар чуть лопатой не огрел: «Убирайся! — кричит. — Не один ты родину любишь!» Интересно, что бы вы ему ответили? Поймите, одни мы с трудностями не справимся, нужны объединенные усилия всего коллектива. А чтобы творчески работать, надо сообщить людям все — пусть они знают размеры беды, пусть почувствуют ответственность, падающую на каждого. Ведь это неуважение к своим друзьям и сотрудникам — скрывать от них правду. И вредно это, поймите. Конечно, кое-кто ударится в панику. Зато другие будут ломать голову, как выкрутиться, будут придумывать новое и важное, а это как раз то, что нам требуется.
— Звучит это гладко, — презрительно бросил Дебрев, — только вряд ли вам позволят рассказывать каждому встречному о всех наших неудачах. Сообщение поступило шифровкой — этого вы не забывайте. Я, например, даже и не запрашивал разрешения на опубликование.
— И напрасно, — возразил Сильченко. — В Пустынном я сам не распространялся — было ни к чему. А в пути запросил по радио разрешения. Вот ответ из Москвы.
Он протянул Дебреву радиограмму. Дебрев криво усмехнулся.
— Предусмотрительно, — оказал он, вставая. — Все же думаю, что больше сыграем на руку нашим врагам, чем принесем пользы. Разрешите идти, товарищ полковник?
Страшные слухи о морском бое в арктических водах давно уже ползли по поселку. Как это часто бывает, зерно правды тонуло в болоте лжи. Сперва говорили о гибели цемента, серной кислоты и железа. Потом передавали из уст в уста «почти достоверные» слухи о высадке вражеского десанта на побережье океана и о марше на Ленинск. И так как все это было до очевидности вздорно, то многие начали подумывать, что никакого морского боя не было, а грузов из Архангельска надо ждать со дня на день.
В сумятицу Слухов доклад Сильченко ворвался, как вспышка молнии, озаряющая тревожную тьму.
Доклад этот был необычен. Сильченко не клеймил тех, кто не выполнил плана, не призывал напрячь усилия, не угрожал, не требовал. Не было в докладе и того, что обычно называется презрительным словом «накачка». Это была скорее сжатая лекция, беспощадный анализ — больше цифр, чем слов. Сейчас, в Ленинске, Сильченко говорил всю правду, все то, о чем он умалчивал на совещании в Пустынном.
И правда эта своей жестокой обнаженностью действовала сильнее самых пламенных призывов. Сильченко не был оратором, но речь его произвела неотразимое впечатление. Он развернул перед работниками комбината истинное положение дел. Да, конечно, многое им удалось доставить из Пустынного, это позволяет избежать немедленной катастрофы. Но требующейся нормы нет ни в чем. Не хватает продовольствия, железа и арматуры, огнеупоров, строительного кирпича, цемента и кислоты. Пущенный недавно местный цементный заводик — ныне главная надежда строителей, но пока он работает плохо. Хуже всего с серной кислотой — все запасы ее, две тысячи тонн, погибли в море.
— Вы сами должны сделать для себя выводы, товарищи, — закончил Сильченко свой доклад. — Будем работать по старинке — провал неизбежен. Если не добьемся перелома, строительство будет сорвано. Нужно творить, изобретать, всюду искать замену дефицитных материалов, проводить во всем жесточайшую экономию.
После доклада Телехов со вздохом сказал, взяв Седюка под руку:
— Слухи были страшны, а правда страшнее всех слухов. Ну что ж… Надо работать…
С этой мыслью — нужно работать, придумывать новое — уходил с доклада не один Телехов. Караматин на другой день пригласил к себе Седюка и заговорил о кислоте. Как относится он, Седюк, к тому, чтобы наладить в Ленинске производство серной кислоты? В прошлом он, кажется, немного занимался этим делом, сейчас опыт пригодится. Надо смотреть в глаза реальности — две тысячи тонн утерянной кислоты самолетами не забросить, а кислота заводу необходима, как хлеб.
Седюк лучше всякого другого понимал, что без кислоты электролиз меди не пойдет, а следовательно, не будет и самой меди. Вместе с тем не было у него и чувства тревоги, ощущения нависающей катастрофы. Первая тонна кислоты должна была понадобиться только через полгода. Те вопросы, которыми он сейчас занимался, были несравненно более срочны, они наступали на пятки, от их немедленного решения зависело проектирование и строительство. Кроме того, это и впрямь были вопросы — для того, чтобы решить их, приходилось ломать голову. А производство серной кислоты не таит в себе ничего неясного: технология стандартная, сырья вдоволь, те же руды и рудные концентраты.
— Я тоже думаю, что с кислотой мы справимся, — сказал Караматин. — Итак решено: мы потихоньку приступаем к проектированию, а вы нам помогаете.
В это разумное и ясное решение Назаров внезапно внес путаницу. Взволнованный, он примчался в опытный цех и чуть ли не с порога закричал:
— Так что будем делать с кислотой, Михаил Тарасович? Слыхал положение: кислоты в Ленинске с гулькин нос, только для химических анализов — и все! Нужно самым срочным образом решать это дело.
Седюк с презрением пожал плечами. После обстоятельного и делового разговора с Караматиным шумная тревога Назарова казалась неуместной, наивной и попросту глупой. Она возмутила Седюка: к строительству завода Назаров был равнодушен, спокойно терпел недостатки и прямые провалы, а тут над проблемой далекого будущего раскудахтался, словно курица над яйцом…
