Аркадий Первенцев - Огненная земля
— Вон там, — указал красноармеец.
Красноармеец поплевал на ладони и покатил за собой пулемет. Номера вприпрыжку бежали по бокам, стараясь прижиматься к стенкам.
Горбань шел по средине улицы и, казалось ему, собирал восхищенные взоры. КП располагалось в погребе полуразрушенного дома. Тут же лежали раненые и возле них суетился доктор, чем‑то напоминавший утонувшего Фуркасова. Сестра с косами, достигавшими хлястика шинели, перевязывала оголенную ногу молоденького азербайджанца, поминутно вскидывавшего тонкими, смуглыми руками и с молящей тоской смотревшего на сестру. Девушку Горбань знал. Это была Зоя, подруга Тамары, из полка Степанова. Горбань кивком головы поздоровался с девушкой и спустился по завалившимся ступенькам в подвал.
Осмотревшись, Горбань увидел пехотного майора с телефонной трубкой в руках, с фуражкой, сбитой на затылок, и орденом на груди. На столике лежала полевая книжка и на ней пистолет. Сержант–радист полулежал на кирпичах и передавал радиограмму, иногда вопросительно посматривая на майора. На сержанте были надеты наушники, спина перекрещена желтыми ремнями, подмокшими по краям от пота. Рядом, на соломе, — две противотанковые гранаты. И пистолет, вынутый из кобуры, и эти приготовленные на случай гранаты свидетельствовали об очень близкой, непосредственной опасности и о том, что ее приготовились как следует встретить. Радист снял наушники. Потные волоски протянулись от волос до шеи.
— Требуйте пока одного, — прокричал майор, — огня! Огня с Тамани по указанным мной целям.
Заметив Горбаня, майор подозвал его кивком головы. Прочитав записку, бросил ее на стол.
— Расскажите, что там у вас и как? — майор наклонился к Горбаню и выслушал его, изредка резко перебивая и поторапливая.
Стрельба заглушала слова, приходилось говорить, близко наклонившись. Горбань видел, как подрагивала выгнутая бровь майора, и по виску одна за другой окатывались капли пота, прокладывая следы по пыльной щеке.
— Все ясно. Пятьдесят моряков сюда! — закричал майор, прижимая губы к уху ординарца. — А то прорвут немцы…
Он взял телефонную трубку и отдал несколько приказаний, из которых Горбаню стало ясно, что левый фланг отбивает атаку танков и самоходных пушек. Майор переложил пистолет, взял полевую книжку и написал приказание Батракову.
— Беги, парень, и… пятьдесят молодцов сюда. С гранатами. Автоматчиков. У меня никого нет за душой… Никого. Гол, как сокол. Если просочатся в глубину, нечем встретить. Беги!
Горбань зажал бумажку в кулак и быстро побежал обратно прежней дорогой. Все время, пока он перебегал поле, в голове билась сказанная майором фраза: «Гол, как сокол!» Запыхавшийся, измученный, но довольный собой, Горбань нашел «комиссара» и на его вопрос неожиданно выпалил только эту фразу.
— Что? — переспросил Батраков, придвигаясь ближе к ординарцу.
— Майор передал: гол, как сокол!
Батраков почти вырвал у Горбаня записку и несколько раз ее перечитал. Теперь в глазах его было раздражение, и губы подергивались в гневе. Знал бы, не посылал, дурья башка.
— Я… Я ничего…
— Пятьдесят человек! Ты знаешь, как отдать сейчас пятьдесят человек?
— Там тоже плохо, товарищ комиссар. Пистолет на книжке.
— Какой пистолет? На какой книжке?
— Из кобур уже вынули пистолеты…
— Сашка… Что ты? Отдохни, Саша…
Пятьдесят автоматчиков, по приказу Батракова, исчезли среди разрывов, как в высокоствольном лесу. Люди в окопах раздвинулись, чтобы заполнить место.
Танки поднялись над буграми и покатились. За ними шла пехота. Были заметны движения ног и колебания темной, пока еще неясной линии голов. По траншеям разбежались связные с приказом комиссара: «Открыть огонь изо всех видов оружия только по сигналу зеленой ракеты».
Чем ближе подходили немцы, тем понятнее становилось, что немцы решили применить свою тактику концентрации всех сил и средств, не считаясь ни с какими потерями. Известная старая тактика, воскресшая в густых колоннах германской пехоты первой мировой войны и неоднократно повторенная ими в эту войну от Фландрии до Сталинграда.
Батраков отметил рубежи, где нужно накрыть противника, и ожидал, сжимая до хруста в пальцах заряженную ракетницу… Когда‑то в Башкирии, прямо в степи, на колеблемом ветром парусиновом экране ему, молодому человеку, согретому еще комсомольским задором, пришлось смотреть кино–картину «Чапаев». Он пожирал глазами кадры, изображавшие каппелевскую психическую атаку и поразительную выдержку чапаевцев. Как все казалось и страшным и прекрасно–героическим, и в сердце горело преклонение перед первыми бойцами революции и зависть к ним: «самому не придется». И вот, так ясно, так близко, в крымской приморской степи, возникли образы далекой любимой картины. Его сегодняшние «чапаевцы», моряки, лежали, почти не шелохнувшись, устремив взоры туда, вперед. Возле длинных стволов противотанковых ружей — бескозырки, а ленточки по штормовой привычке крепко зажаты зубами. Вот краснофлотец Зубковский с «Червонной Украины», славного крейсера, слышавшего на своих палубах спокойные шаги Вождя. А чуть подальше Горленко — красивый офицер из бывших художников–керамистов. Говорят, он мечтал делать игрушки из какой‑то особой, голубой глины. Возле него, на потертом ободке колесика пулемета, где старшим комсомолец Шулик, прикреплена статуэтка, вылепленная Горленко из рыжей глины противотанкового рва. У Степняка полуоткрыт рот, обнажились хорошие зубы, нижняя губа немного отвисла. Порывисто дышит Степняк и на груди колышатся и сверкают под солнцем ордена и медали. Дядя Петро на локтях приподнялся из отлично вырытой и обложенной дерном ячейки, смотрит вперед, а потом опускается и устанавливает переводчик с одиночного на автоматический огонь. А чем не чапаевский Петька его верный Горбань?
На них шли немцы. Внезапно упавшая тишина донесла ревущий стон танковых моторов и скрежет траков, перетирающих попавшие за рубашки гусениц камни. Уже ясно видны фигуры людей, очертились головы, плечи, автоматы, прихваченные у магазинов руками. Впереди армейской пехоты, засучив рукава, шли матросы–автоматчики. Матросы портовых команд, снятые с бездействующих кораблей и разрушенных бомбардировщиками причалов морских крепостей и по воздуху переброшенные в Керчь.
Немецких моряков Батраков хорошо знал. С ними ему пришлось встречаться и под Севастополем и под Феодосией. Их песочные мундиры, принимаемые некоторыми за форму африканского корпуса Роммеля, были ему хорошо знакомы.
Батраков взглянул на Горбаня и их взгляды встретились. У Горбаня налились кровью глаза, вздулись вены на висках и шее, ворот расстегнут, видна тельняшка. Щупленький Батраков сейчас даже физически выглядел сильнее своего могучего ординарца.
На холме, освещенном фиолетовым сиянием, находился лейтенант Шумский с двумя пулеметными расчетами. Шуйскому можно верить, хотя Батраков только впервые наблюдал его в большом деле. Первые две атаки были отбиты при помощи косоприцельного, вынесенного на фланг огня высоты Шумского. Немцы обстреливали, бомбили высоту и, казалось, что там никого в живых не осталось. Но только недавно запрошенный Шумский прислал связного с запиской: «жив… держусь милостью неизвестного бога».
Пехота поравнялась с высотой, и танки медленно прошли мимо, лениво потряхивая гусеницами. Никто из немцев не мот предположить, чтобы на холме кто‑нибудь мог выжить.
Все напряжено настолько, что лишняя секунда промедления опасна. Время пришло. Батраков выстрелил. Линия светлого дыма как бы подняла вверх трескучий огонек ракеты и, загнувшись леской удочки, рассыпала вниз зеленые, яркие даже при солнечном свете, брызги.
И сразу все загрохотало и завыло. Пехота бежала вперед. Тонкие огоньки пулеметов Шумского почти не заглатывались. Лейтенант отсекал пехоту от танков. Было понятно — и по торжествующим выкрикам своих, и по метанию танков, и по залегшей пехоте, — что психическая атака расстроена. Часто били противотанковые ружья, но звука их выстрелов почти не было слышно; Батраков и Горбань стреляли короткими очередями. Танки рассредоточились. Один загорелся и из него выскочили танкисты в черных шлемах.
Перелом еще не наступил. Может 'быть нужна контратака? Батраков пожалел, что возле него нет рассудительного Букреева. Сейчас вся ответственность легла только на него; увлекшись стрельбой, он неожиданно увидел, как один из- танков, вероятно определивший ком- пункт по густоте ПТР и пулеметов, повернул и, мелькнув крестом на боковой броне, полетел на них, стреляя из пушки и пулеметов.
Секунда решила все. Теперь не могли помочь ни автоматы, ни пулеметы. Снаряд взвихрил песок и бурьян возле противотанкового ружья, и Батраков увидел забросанную землей спину Зубковского, отброшенное в сторону ружье и краснофлотца второго номера, зубоскала- весельчака с разорванным боком и лицом, залитым темной кровью. Танк был совсем близко. Зубковский зашевелился, отряхнулся и, схватив гранату, поднялся высокий, чуть ссутулившийся, как будто приготовившийся сразиться врукопашную. Потом он сразу упал. Неужели убит? Но нет… Зубковский быстро пополз навстречу танку к невдалеке от него поднялся, взмахнул рукой и упал.
