Иван Свистунов - Жить и помнить
Хотя все было истинной правдой, все же каким-то чутьем Осиков угадал, что говорить об этом Екатерине Михайловне не следует. Она не поверит его словам: все оставленные мужья обычно чернят своих жен. Сказал со вздохом:
— Вероятно, во всем виноват я. Может быть, в чем-то виновата и она. Одним словом, оба хуже. Могу только сказать, что ни ей, ни кому другому я в жизни не сделал ничего плохого. Впрочем, дело прошлое. Теперь хотя и на склоне лет, но приходится снова устраивать свою жизнь. Хочется, чтобы рядом был близкий, родной человек, который делил бы с тобой все житейские радости и горести…
Голос Алексея Митрофановича пресекся. Ему и вправду стало жаль себя. С горькой усмешкой рассказал Курбатовой о том, как накануне отъезда в Польшу ему ночью стало плохо, заколотилось о ребра готовое оборваться сердце. А рядом — ни одной живой души. Некому было даже в рюмку валокордина накапать или «неотложку» вызвать. Хорошо, что все благополучно окончилось. Сердце выдержало — сказался размеренный, уравновешенный образ жизни.
Рассказывая об этом ночном эпизоде, Осиков совсем расчувствовался, жалость к себе запершила в горле, и он едва не пустил слезу.
Екатерина Михайловна верила, что Осиков говорит правду, что он действительно одинокий и несчастливый человек, и, хотя он не нравился ей и она соглашалась с мнением Самаркина, что Осиков «осколок», но теперь жалела его, сочувствовала ему. Конечно, в этом не было логики, но ведь женское сердце тем и хорошо, что оно не признает логики!
— Почему же вы не женитесь, Алексей Митрофанович? — проговорила она, движимая сочувствием и даже состраданием к сидящему перед ней одинокому человеку.
Екатерина Михайловна совсем не подозревала, какие надежды в душе Осикова, привыкшего всякое лыко ставить в строку, пробудил ее вопрос.
Осиков был человек тонкий, умеющий во всем находить скрытое значение. Тайный смысл вопроса Курбатовой он постиг без труда. Значит, и она не прочь выйти замуж и, возможно, имеет виды на него?
«Что-то уж слишком быстро?» — пронзила пугливая мысль. Но все же был рад. Невольно взглянув на белую шею Курбатовой, подумал: «Неужели я буду целовать матовую, мягкую, «Красной Москвой» пахнущую кожу? От Полины осталось ожерелье. Сам его купил на Петровке накануне свадьбы. Полина не взяла ожерелье, как и все другие его подарки. И отлично. Теперь ожерелье пригодится. Как оно заиграет на белой шее Екатерины Михайловны, не то что на загорелой жилистой шее Полины».
Но осторожней! Осторожней! Не следует заходить слишком далеко. Надо еще все взвесить, обдумать. Шаг слишком серьезный. Осиков поднялся:
— Простите, Екатерина Михайловна! Дела. — Уже в дверях сказал многозначительно: — Над вашим советом я подумаю. Нашлась бы подходящая женщина — жениться я не прочь.
Цель посещения Осикова, тема его беседы и особенно последняя фраза: «Жениться я не прочь», естественно, были ясны Екатерине Михайловне. Она не наивная девочка и уже раньше замечала, что нравится руководителю делегации. Но не обращала на это внимания. Какое ей дело до несимпатичного, скучного, казенного человека?
Сейчас же, после его намека на свои чувства и серьезность своих намерений, призадумалась.
Не слишком ли ты требовательна и разборчива? Не слишком ли строго судишь о нем? Конечно, Осиков и нудный, и формалист, и сухарь. Правильно над ним потешаются Очерет и ребята из Воркуты. Но может, и он по-своему прав. Руководитель делегации отвечает за них всех. Правда, должно быть, и то, что он никому в жизни не сделал ничего плохого, а это уж не так мало, если сравнивать с другими. Есть у него и положительные качества. Он обо всех беспокоится, ведет себя скромно, не кричит, не говорит глупостей. К тому же человек выдержанный, не пьяница, не бабник. А что ты за царевна Несмеяна такая! Тебе уже под сорок. Бабий век! Каких принцев ты ждешь? Или решила так и куковать над своим горем до гробовой доски? Выходи замуж — будет рядом живой человек. Пусть и не любовь, но обыкновенная человеческая дружба между вами наладится, и то хорошо. Ведь и тебе, возможно, когда-нибудь надо будет накапать капель или подать стакан воды!
3. Никогда себе не прощу
Несмотря на строгое предупреждение Осикова никуда не отлучаться, Екатерина Михайловна и Очерет, покончив с гостиничными делами, пошли на могилу Сергея Курбатова. Завтра или послезавтра туда пойдет вся советская делегация: возложат венки, скажут речи. А сейчас они пошли вдвоем: не с каждым чувством хочется быть на людях.
Очерет шел и боялся. Вдруг спутается, не там повернет, пойдет не по той аллее и не найдет могилу. Но еще больше боялся, что могила окажется запущенной, забытой — разве мало могил и своих и чужих в Польше! Куда ни глянешь — могилы да могилы. Невольно пришли на память стихи, прочитанные еще в «дивизионке» в последний год войны:
Нам всех потерь не перечесть!
Их с каждым днем все больше, больше.
Везде могилы наши есть:
В болотах дружественной Польши…
Что верно, то верно: везде есть наши могилы!
Но все страхи оказались напрасными. Дорогу нашел сразу, словно только вчера прошел по аллее, посыпанной оранжевым песком, вдоль подстриженных кустов на вершину горы, окруженную старым парком. И могила была в порядке: аккуратно уложенный дерн, золотая надпись на мраморе обелиска, живые цветы в живой росе.
Внизу лежал городок: дымились трубы, бежали автомашины, на железнодорожной станции гудел паровоз. Тихо шумели кроны дубов.
Екатерина Михайловна опустилась на колени, положила руки на белый мрамор обелиска. Хотя солнце светило ярко и теплый воздух дышал разогретой сосной, мрамор оказался холодным: верно, таким и положено ему быть на могилах.
Очерет отошел в сторону, стоял понурый, комкая кепку в руках. Как всякий мужчина, он боялся женских слез. При виде плачущей женщины терялся, чувствовал себя виноватым, не знал, что делать.
Но Екатерина Михайловна не плакала. С лицом строгим и замкнутым склонилась над плитой, под которой лежал ее муж, ее молодость, ее любовь. Было только больно, что плита такая холодная. Как одиноко и тягостно лежать Сергею под такой холодной, тяжелой плитой!
Из сумочки достала маленький матерчатый мешочек. Рядом с букетом цветов высыпала горсть сухой сероватой русской земли — все, что могла сделать для мертвого.
Подняла голову и неожиданно прямо перед глазами — как только раньше не заметила! — венок из жестяных цветов и надпись на нем:
«Отцу от сына Славека».
Сразу до сознания Екатерины Михайловны не дошел смысл написанных на венке польских слов. Машинально прошептала:
— Отцу от сына!
Какому отцу? От какого сына? Кто такой Славек? Здесь похоронен ее муж! Он не был отцом. У него никогда не было сына. Что означает надпись?
Поднялась тяжело — какой новый удар приготовила ей судьба? Сразу почувствовала, как постарела она за минувшие годы, за эти секунды. Молча опустилась на скамью, молча указала Петру Очерету место рядом с собой:
— Рассказывайте!
Что рассказывать? Петр сидел хмурый. Глаза его, карие, обычно веселые, хитроватые, оказывается, могут быть тяжелыми и тоскливыми.
…Он никогда себе не простит! Он и сейчас в глубине души считает, что повинен в смерти Курбатова. Всю войну, за вычетом госпиталей и медсанбатов, провоевали вместе. Под Сухиничами, под Ленино, в Германии…
Взял его с собой Сергей Николаевич и тогда, когда получил назначение военным комендантом польского городка. Был он у майора шофером, советником, телохранителем и — чего бояться верного, пусть и не уставного, слова — другом, хотя по званию числился старшиной.
Сколько дорог — дневных и ночных — проехали они на трофейном «оппель-капитане», добытом в Штеттине! Только шипом шипели да с удивлением поглядывали вслед чинно выстроившиеся вдоль шоссе деревья, когда проносился их темно-вишневый громкоголосый «капитан».
И вот, как назло, в тот день, когда майор собрался по делам в Познань, забарахлил мотор «оппеля», чего раньше за ним не замечалось.
— Ты, Петро, давай налаживай, а я с директором шахты Болеславом Лещиньским поеду.
Не отпускать бы тогда Сергея Николаевича или, на худой конец, поехать с ним. А он только козырнул:
— Слушаюсь, товарищ майор!
Ночью привезли два трупа. Авария! Приехали следователи из Познани, из Лигницы. Наши и польские. Да что толку! Какая комиссия, какое начальство заставит снова забиться мертвое сердце, оживит мертвые глаза, раскроет улыбкой рот! Никогда уж больше не хлопнет его по плечу Сергей Николаевич Курбатов: «Давай закурим, Петро, чтоб дома не журились!»
Сидит Петр Очерет на скамье рядом с Екатериной Михайловной Курбатовой, смотрит на белый обелиск тяжелым взглядом.
![Вера Кауи - Любить и помнить [Демоны прошлого]](/uploads/posts/books/9379/9379.jpg)
