Зоя Богуславская - Посредники
«Лешка, ведь ты меня знаешь, — писал Михаил ровным крупным почерком, — знаешь, что я для других ничего не пожалею. Вот и в этом деле то же самое. Я думал о нашей встрече и о том, что на прощание я схлопотал от тебя дурака. Но иначе я поступить не мог. Жребий пал на меня».
Родион останавливается. Листок подрагивает в руке, «...иначе поступить не мог». В чем не мог? Что стоит за этим «жребий пал на меня»?
И Гетману, в сущности, то же самое. Вот:
«...как-никак, Вася, мне пришлось получить самый большой срок, а моя мать знает, что я виноват, но не в этом. Рассказать тебе обо всем не могу. Через много лет, когда совсем освобожусь, ты поймешь все. Она (мать) поверит, что иначе я поступить не мог. А мне, Васька, по правде сказать, все это надоело. Только и слышу в свой адрес — дурак да дурак. Ты же знаешь, что я стальной, если что решу твердо. И учти, Василий, ч т о б ы н и с л у ч и л о с ь, я буду стоять на своем. Передай это моей матери... Пусть она зря не тратится и не обивает пороги...»
Ну вот, в этом письме все обнажено до предела. И признание в какой-то д р у г о й вине, а не в этой. И ссылка на мать, что «она поверит», стало быть, она что-то знает. И убеждение, что невозможно было поступить иначе. И наконец, бесповоротное решение «стоять на своем» до конца.
— Спасибо, — прощаясь, сказал Родион Кате. — Разрешите мне оставить эти записки у себя?
Катя не возражала.
— А согласится ли мать выступить на суде? — спросила она, когда Васена Николаевна вышла.
— От этого, может быть, будет зависеть судьба ее сына, — пожал плечами Родион.
Через полчаса он стремительно шагает по Щербаковской, страстно веря в этот день, как игрок, начавший выигрывать. «Азарт тебя губит, Сбруев, — говорил, бывало, Федор Павлович, у которого он проходил институтскую практику. — Сильно он будет мешать тебе в жизни».
«Что поделаешь, каков есть!» — думает сейчас Родион.
У дома с палисадником он видит, как из углового подъезда выбегает парень в желтой куртке и джинсах. За ним девушка. Черные волосы, портативный магнитофон, перекинутый через плечо, широкий пояс, словно рассекающий надвое ее тонкую фигурку... Наташа! Ух ты, как переменилась... Он провожает глазами эту женщину, значившую так много для него прежде, остро ощущая свою непричастность к ее новой жизни. Да, конечно, он предполагал, что она к кому-то придет, но при этом она должна была мучиться, искать с Родионом встреч для объяснений и в конце концов только назло ему пойти за немилого. А она забыла, как его звали. Из жизни вычеркнула. И поделом. Не думал же он, что в любой момент стоит протянуть руку — и все вернется?.. «Волосы отрастила», — с досадой думает он, замедляя шаг.
VII
В прокуратуру Родион плетется, уже не надеясь застать Вяткина. Что ж, заявит ходатайство, а вечером позвонит, потом все же придется заглянуть в консультацию, внести дополнения в записи, узнать об ожидавших его клиентах. И сразу же домой. Авось от Олега уже есть что-нибудь.
Родион пересекает трамвайные линии, идет к метро. Пока эскалатор везет вниз, он раздраженно думает о законах, которые, как емко ни пиши, все равно не могут охватить все многообразие жизненных случаев. Каждое преступление, в сущности, обстригаешь под статью закона, как сучья деревьев под ровную линию проспекта. А дело Тихонькина и вовсе не укладывается в стереотипы «преступления и наказания». Вот и думаешь, что прав Порфирий Петрович у Достоевского, размышляющий над делом Раскольникова. Мол, подумаешь: так, частный случай, убийство старушки, а на самом-то деле о б щ е г о - т о случая, того самого, на который все юридические формы и правила примерены, вовсе н е с у щ е с т в у е т по тому самому, что всякое дело, как только оно с л у ч и т с я в д е й с т в и т е л ь н о с т и, тотчас же и обращается в совершенно частный случай... Ничего не возразишь. Природа позаботилась, чтобы у живых существ не было двух одинаковых носов, подбородков, отпечатков пальцев, а не то что поступков или их мотивов. Впрочем, по мнению милейшего Порфирия Петровича, работа следователя — это свободное художество, которое нельзя стеснять формой, а это уж, простите... Если стесненности формой не будет, можно оправдать и полнейшее беззаконие.
Когда Родион добирается до прокуратуры, начинает темнеть. И сразу холодает.
Конечно, Вяткина он уже не застает. Родион оставляет у него на столе ходатайство о допросе новых свидетелей и о приобщении к делу найденных писем Тихонькина.
В консультации он просматривает почту, приготовленную Клавочкой. Сзади слышится шорох, Родион оборачивается. В дверях мнется девушка. В руке лакированный чемоданчик, черная кожаная жакетка пузырится на бедрах.
— Можно к вам? Я по делу Тихонькина. — Она густо краснеет. — Меня зовут Римма Касаткина.
— Смелее, — приглашает Родион, с интересом наблюдая смену выражений на юном лице подруги Михаила. — Садитесь.
— У меня одно важное дело, но... — она настороженно прислушивается, — только я лучше вечером. И не здесь.
— Где же?
— Ну, в любом месте...
— Тогда назначайте сами. — Родион прячет улыбку.
— Я бы хотела, чтоб нас никто не увидел... Не в консультации. Ну хотя бы в сквере здесь часов в семь...
— Как вам угодно, — деловито соглашается Родион, — в сквере так в сквере. К семи я буду.
Минуты две он сидит, пережидая, пока Римма скроется. «Вот и не верь в удачу дня, — подумал. — Катя ее прислала или сама?»
На улице Родион снова вспомнил об Олеге. Пожалуй, стоит заглянуть к нему на Разгуляй. Хотя бы записку оставить.
Родион выскакивает у остановки на Разгуляе, видя, как Олег выныривает из своего подъезда.
— Ну молоток, ну удружил! — мямлит Родион в смущении. — А мордень-то отрастил.
— Да и ты не усох, — улыбается Олег. — Я уж к тебе вторые сутки наведываюсь. Ты что, дома не ночуешь?
Родион хмыкает.
— Часов пять ночую, — бурчит он, с изумлением отмечая, как странно выглядит в городе Олегов загар, белозубость, светлые до белизны волосы.
— Ну, пошли, что ли, ко мне?
В комнате Олега, необжитой, холодной, со скудным набором мебели, где самый нарядный предмет — шкаф с книгами во всю стену, Родион никогда не может найти себе удобного места.
— Валяй сюда, — показывает Олег на кушетку, такую узкую и жесткую, что Родион с трудом представляет себе, как на ней может уместиться длинное тело Олега. — Сейчас что-нибудь сообразим.
— Потом, — отмахивается Родион, садясь на стул. — Вот если у тебя пиво найдется, а то у меня с утра изжога.
Родион осматривается. В пояснице отдает смутной, глубинной болью. «Прогресс, — думает он, глядя в угол на «Темп-6», — теликом обзавелся!»
— Ты хоть раз включал его после установки? — кричит он, видя Олега, входящего с бутылкой и двумя стаканами.
— Регулярно смотрю «Время», слушаю симфонические концерты иногда...
— Да? — Родион с любопытством всматривается в лицо друга. — Что-то раньше я не замечал у тебя тяги к серьезной музыке. А я вот все больше по спорту и многосерийным детективам. — Он смотрит на часы. — Мозг разгружаю.
Родион передвигает стул поближе к телевизору, кладет ноги на край столика.
— Сейчас, например, идет семнадцатая минута матча тбилисского «Динамо» и «Спартака», не веришь — включи.
— Верю, — смеется Олег, придвигая бутылку «жигулевского».
— Нет, ты проверь, проверь, — настаивает Родион.
— Не подначивай. Смотреть не дам. — Теперь Олег тоже разглядывает его. Долго, пристально, как подопытного кролика. — Выкладывай, что у тебя там? И у меня к тебе кое-что имеется...
— Сначала счет выясним, идет? — предлагает Родион.
— Сначала поговорим, потом выясним.
— Ну, аллах с тобой. — Родион вздыхает. Он нехотя отходит от телевизора, лениво выпивает два стакана пива, разваливается на кушетке. — Ну ладно, выкладывай. Ирину видел?
— Допустим, — отмахивается Олег. — А ты мне лучше ответь: по делу Рахманинова эксперта вызывали?
— Медицинского?
— Автомобильного! Там ведь дело с угоном машины.
— А что? — Родион насмешливо оглядывает Олега.
— Он уже прибыл. Я с ним в одном вагоне ехал.
— Поздравляю с приятной встречей.
— Для тебя она будет не менее приятной. Это Сашка Мазурин.
— Мазурин? — Оживление слетает с лица Родиона. «М-м-да, — думает он. — Вот так сюрприз». — Что ж, он смыслит в этом деле...
И вдруг мозг затопляет воспоминание. Родион даже запрокидывает голову, так явственно оно. Кольцевая трасса в Бикерниеке. Сосна на высоком холме, под которым они лежат вчетвером... Мчащийся на обгон красный «Москвич» с цифрой 60... Как многократное эхо, Сашкино имя в репродукторе: «...второе место, серебро»... Вьющийся серпантин дороги, лесной ресторан. Валда танцует с Мазуриным, драка Сашки из-за нее с каким-то ублюдком... А ночью в мягком морском прибое Валда по колени в воде отжимает волосы. Родион подкрадывается к ней, хватает в охапку... А через день Валда остается с Мазуриным. Он заставляет себя встать, сбросить все это. Как она смотрела на Мазурина после драки в ресторане... Бог ты мой!
