Гавриил Троепольский - Рассказы
— Есть, — ответил Петр Иванович, не задумываясь.
— Тогда все! — И Макар Петрович под бурные аплодисменты сошел со сцены.
С собрания соседи вышли каждый сам по себе. Макар Петрович пошел вдоль одной стены, а Павел Ефимыч пересек зал и пошел вдоль другой. Но опять же — вот ведь штука! — в дверях они столкнулись вместе. Тут уж назад не пойдешь — надо вперед. Пошуршали они кожухами друг о друга и вышли на улицу. Волей-неволей некоторое время шли рядом. Идут и молчат.
— Луна-то, — наконец сказал первым Макар Петрович.
— Луна, — отозвался и Павел Ефимыч.
— На мороз, надо быть.
— На мороз.
Идут и молчат снова.
— Снегу-то нынче — ого-го! К урожаю, — произнес Макар Петрович.
— К урожаю, — все так же угрюмо откликнулся Павел Ефимыч.
Нет настоящего разговора, да и только! Далеко зашла ссора. Трудно жить молча, когда прожил рядом с человеком всю жизнь. Очень трудно. Оба чувствовали это. Но куда денешься от неприязни, если она есть!
«Значит, далеко разошлись», — подумал Макар Петрович.
«Как и не соседи», — подумал Павел Ефимыч и вдруг решительно направился на другую сторону улицы.
Макар Петрович постоял, постоял, посмотрел соседу в спину, дождался того, как он перешел улицу, и пошел своей тропой.
Так они и пошли домой: на одной стороне улицы хрустят по снегу сапоги Макара Петровича, а на другой — валенки Павла Ефимыча. Сапоги хрустят гулко, со звонким скрипом, и звук ударяет о стены хат хлестко, по-хозяйски. Валенки — эти похрустывают с шепотком, намного тише сапог.
Хр-р-руст, хр-р-руст! — слышится с одной стороны.
Хр-р-ристь, хр-ристь! — доносится с другой.
По этому звуку в зимнюю ночь соседи узнали бы друг друга за полкилометра и в былое время заскрипели бы навстречу. А теперь… Кто ж знает, как оно будет у них теперь!
А ведь все началось с коровы.
Агрономы
Новый человек — редкий гость в тракторном отряде. Любого приезжего трактористы видят слету и с одного взгляда решают, получится ли польза от этого человека или он зря приехал. Потом, конечно, несколько дней будут обсуждать посетителя: какой у него плащ, как он говорит, как ходит. Всего по косточкам разберут.
В один из летних дней агроном Федор Иванович и тракторист Степа сидели на краю глубокой борозды. Федор Иванович слушал, а Степа рассказывал. Степа был человек веселого нрава и на язык острый.
«Года два прошло с тех пор, — рассказывал Степа. — Работал я тогда на „ХТЗ“. Известно, трактор дряхлый. Вот он и стал, по старости, метров за тридцать от дороги так, что ко мне надо идти через пашню. Стою — мозгую: какую внутреннюю или наружную боль лечить у старца? Смотрю, остановилась на дороге легковичка. Вылезает из нее женщина с портфельчиком. Средних лет женщина, канцелярской закваски. Ну, шляпка на ней, конечно. — Тут Степа ухмыльнулся, прищурил глаз и надвинул на него уголок козырька, чтобы не терять серьезности. — Да. Подошла к пашне и кричит:
— Тракторист! Товарищ тракторист!
— Рад стараться! — кричу ей в ответ.
— Подойди-ка сюда!
— А вы кто будете?
— Я, — говорит, — из областного управления сельского хозяйства: агроном.
— Тогда, — отвечаю, — можно. А вы по какому делу?
— По зяби-и!
— По зяби — можно. Вот сейчас налажу трактор и тогда — сию минуту!
Поняла она, что я к ней вряд ли пойду. Вижу: наступила на пашню, попробовала ногой, трошки постояла и тронулась ко мне решительным шагом. Тут-то и обратил я внимание, что на ногах-то у нее туфельки с худыми носами и совсем без пяток».
— Босоножки, — пояснил Федор Иванович.
«Идет агрономша ко мне, а у нее из носочков земля прыщет: свирк! свирк! Полны-ы туфельки земли! Подходит она ко мне. Смотрю я на ее обуву и говорю:
— С такой-то сбруей по зяби негоже ездить.
— А тебе, — говорит, — трудно было подойти?
— Извиняюсь! Не учел обмундирования.
Она, конечно, все всерьез принимает. Я — тоже, вполне серьезно. Дело выясняется, что она едет по проверке данных: в райзо — одни данные по зяби, а в МТС — другие. Вроде бы ей задание — выяснить, кто лучше сводки делает: райзо или МТС.
— Я, — говорит, — проверяю эти сводки. Нет у вас в районе правильного учета. Вот, беру на выборку. За вашим отрядом значится семьсот гектаров. Правильно это?
— Нет, — отвечаю. — Мы запахали шестьсот.
Тут она ухватилась за голову и, скажи, ну прямо пропела, как Сильва:
— Ой, ой, ой! Третья цифра получается!
— А что ж, — подтверждаю, — и получается. Один пашет, а трое учитывают. А вам, как я понимаю, требуется не то, сколько я спахал, а то, кто обо мне правильную сводку дал.
Посмотрела она на меня критически и возражает:
— Мне сейчас не до рассуждений.
Я это присматриваюсь на ее руки и вижу: пятнышко на среднем пальце вдавлено и чернильное окружье вокруг этого пятна. Пишет много, думаю про себя. И ручка не совсем удовлетворительная — пачкает. Разговариваем мы таким манером, а я тем временем трактор лажу. Неполадки, к счастью, оказались пустяковыми — отказали две свечи. Я одну — „на разрыв“ поставил, другую заменил. И делаю вид, что мне надо ехать. В заключение говорю ей:
— Никому дела нет, как я спахал. А вот спрошу-ка вас: почему у меня, на плуг каменюка в три пуда навалена?
— А ведь и правда! Зачем?
Отвечаю ей:
— Хоть вы и не заметили той каменюки, а она является фактом. Плуга нет настоящего на „ХТЗ“. Половина тракторов этой марки не пашет зяби по этой причине. Вот это — плуг старый, ему в субботу сто лет: не навали груз — не спашешь. А я ухитряюсь давать качество.
Тут я завел трактор и поехал. Оглянулся назад: стоит она и вслед мне смотрит. Право слово, мне даже жалко ее стало: может быть, думаю, человек учился в институте, а пропадает ни за грош. И на каменюку внимания не обратила и глубину не смерила. Ни укорила, ни похвалила. Одним словом, отставший от жизни человек».
Степа безнадёжно махнул рукой.
— А как ее фамилия? — спросил Федор Иванович.
— Неизвестно. Прозвали ее в отряде «Сильва».
— И не видел ее больше ни разу?
— Нет. А хорошо бы увидеть. Где-то она теперь.
— Кто ж ее знает, — ответил Федор Иванович. Он помолчал немного и сказал — да-а… Плохо, Степа, если такие «Сильвы» иногда попадают «по разверстке» в МТС. Женского они рода или мужского — все равно плохо.
— Я так понимаю, — сказал Степа, — партия говорит, чтобы агрономов из канцелярии — в поле! А какой-нибудь начальник сидит и соображает: «Себе-то надо оставить хороших, а „Сильву“ — в поле».
— Возможно, — неопределенно сказал Федор Иванович.
Оба помолчали, прислушиваясь к звуку трактора «У-2». На нем работал подсменный Степы. Но оба, видимо, думали об одном и том же.
— А эта девочка, что из института недавно приехала, как она? — спросил Степа.
— Тося?
— Ага. Выйдет из нее агроном? Больно уж она молода. Прямо девочка.
— А тебе сколько лет?
— Мне? — удивился Степа. — Двадцать три!
— И ей — двадцать три: ровесники.
— Ишь, ты! А вроде бы совсем молодая.
— Я тоже был молодым агрономом. Как и Тося…
Степа смотрел на Федора Ивановича и никак не мог себе представить его молодым, да еще таким, как Тося. Он снова надвинул козырек на глаз, ухмыльнулся и сказал:
— Э, нет! Не такой вы были, Федор Иванович, как Тося. Вы вот сидите и обсуждаете со мной «Сильву» и все прочее. Одним словом, душевный разговор. А спаши я плохо — вы мне душу вытрясете.
— Помнишь все-таки?
Оба улыбнулись, вспоминая какой-то случай «с вытрясанием души».
— Кончишь сегодня рыхлить кориандр? — спросил Федор Иванович.
— Надо бы кончить.
— Перед вечером пришлю для проверки Тосю.
* * *Тося быстро шагала через картофельное поле. В короткой юбке, в синей кофточке-безрукавке, без чулок — в одних сандалиях, загорелая, невысокая, она издали и вправду казалась Федору Ивановичу девочкой. Она, запыхавшись, подошла к нему и горячо заговорила:
— Федор Иванович! Через паровое поле была когда-то дорога. Ее вспахали. Теперь там надо было заборонить. А они никак не хотели проборонить дорогу. Никак не хотели! А она засохнет глыбами — нельзя будет сеять.
— Кто они?
— Да трактористы! Я говорю — надо. А они говорят, указания не было. Я говорю, даю вам указание — заборонить. Смеются. «За так, — говорят, — ради уважения можем сделать, но — после». Я доказывала, доказывала, а потом рассердилась и сказала: «Совести у вас нет. Народ за каждый куст картошки болеет душой, а вы целый гектар губите».
— Так, так! Отлично, Тося!
— А потом села рядом с трактористом на крыло трактора и прямо говорю: «Поехали!»
— Ну и что же? Поехали?
— Заборонили. — Она обмахнула лицо платком. — Заборонили, — повторила она и замолчала. — Только если так всегда будет, то это невыносимо.
