Сергей Черепанов - Утро нового года
Парфентий Подпругин, в темноте укладываясь спать, доругивался с женой.
— Вот теперич тебя выпрут с вахты-то, — шумела на него жена. — И чего ботало свое не можешь привязать? Или вроде петуха, вскочишь на забор и горланишь! Больше всех тебе надо! И так-то из-за твоих выкомурок хоть в люди не кажись! В наказание, что ли, ты мне достался?
— Ты бабешка отсталая, язви тебя! — обиделся Подпругин. — Али я тяну в свою пользу? Али я на должность директора прошусь? Может, я сегодня до утра век не сомкну, думать стану! Мы зачем революцию делали? Зачем я с фашистами воевал и ранение получил? За себя али за советскую нашу жизню? Кикимора ты отсталая! Лепеха! Жужалица! Да опосля таких твоих мнений я тебя сам в коммунизм не пущу, нечего тебе в нем делать, сиди, язви тебя в печенку, у себя на завалинке! Иная добрая жена сама бы толкнула: «Иди, Парфентий, выскажись, потому как ты сознательный элемент и не укрыватель!». А может, и того ласковее сказала бы: «Иди-ка, Парфеша, милый мой, поучи кого следовает, наставь и никакого хрена не страшись!» А ты, на-ко, испужалась сама: с вахты попрут! Ну и пусть! — закричал он, будто действительно такое случилось, накаркала старуха поруху. — Ну и пусть хоть десять Богданенков на меня наступают, оборонюсь! А ежели пострадаю, так за правоту, а не за какой-то целковый…
Разошелся он не на шутку и, уже лежа в постели, долго еще не умолкал, пока жена не взяла подушку и не ушла от него в чулан.
Лишь на кухне в квартире Артынова происходила беседа тихая, вполголоса.
— Я не против лишних гарантий, Алексей Аристархыч, — Говорил Артынов, наливая водки в граненую рюмку. — Но как это сделать? Опять, что ли, Фокину сотню подбросить? Продаст ведь, разболтает, скотина…
— Расписку возьмем, тогда не разболтает, побоится, — утвердительно сказал Валов, принимая рюмку и чокаясь.— А оставшиеся документы надо изъять!
— Закруглить бы пока до времени. Переждать.
— Закончим стройку, сбудем, потом оглядимся. Теперь нельзя. Дело в самом разгаре.
— Опасно…
— Кого бояться? Дурачки ведь доверчивые. Ну пусть пошумят, покопаются. А нам теперь уж отступаться никак невозможно. Часть документов взяли, так и хвосты в бухгалтерии следует подобрать.
— Вдруг Матвеев-то хватится?
— Пусть ищет. Без документов у него в прокуратуре не выгорит.
— Ловкач ты, однако, Алексей Аристархыч.
— Жизнь научит всему.
— Мне, верно, придется сматывать удочки.
— Успеешь.
— Надо успеть. Поеду в Сибирь. На новостройку. Где народу гуще.
— Я всегда придерживаюсь твердого правила: живи тихо, скромно, не мозоль людям глаза. Будто тебя и нету на свете. А ты, Василий Кузьмич, не осмотрителен. На что пьешь? На какие шиши? Привлекаешь на себя внимание. Тут уж надо одно: либо запой, либо деньги! А пить хочешь, так пей один, без собутыльников и не мелочись. Эка тебе нужда была Мишке Гнездину и прочей сволоте намазки в нарядах делать. За пол-литра-то! Ответ-то ведь один: за какую-то сотню или за сто тысяч. Так уж лучше за сто тысяч, чем за сотню.
Они снова чокнулись рюмками. Закусили. Василий Кузьмич плотнее прикрыл дверь в комнату, где спала жена с детьми. Потом, убедившись в полной надежности, достал из шкафа железную шкатулку. Щелкнул замком. Пачки денег посыпались на стол для дележа…
Мимо их окна, плотно завешанного, прошли рядом Тоня Земцова и Яков Кравчун. Днем Тоня побывала в больнице. Все время после происшествия на зимнике она посещала подругу. Здоровье Наташи двигалось на поправку.
— А все такая же скрытная, — Говорила Тоня о ней. — Так и не ответила мне, как она тогда на зимник попала.
— Возможно, это с чем-то связано, — высказал предположение Яков. — Стыдится признаваться. Если бы случайно упала, так зачем скрывать?
— Мне кажется, в чем-то тут замешан Мишка Гнездин.
— Странно…
— Он часто шляется в больничном саду.
— Но ты же сама видела Мишку в ту ночь у Корнея.
— Видела.
— Так не мог же он быть сразу в двух местах?
Тоня замялась.
Возле общежития они попрощались.
— Как все трудно, — сказала Тоня. — Почему нельзя жить проще и откровеннее? Везде! Вот я любила Корнея и этого не скрывала…
А Мишка Гнездин шел в этот час заглохшей степью по дороге в город. В больничном саду, под шатром узколистого клена он сел на лавочку и сидел там почти до рассвета.
До рассвета же маялась в горнице и Марфа Васильевна.
— Господи, — взывала она к своему заступнику и покровителю, — присоветуй и вразуми! Не потерять бы мне сына! Я ведь вижу: подчиняется он мне только для виду, а не душой. Огради ты его, господи, от злого глаза, от наущения, от порока и соблазнов! Не дай пропасть трудам моим даром!
В конце концов заступник снизошел и укрепил ее в принятом прежде решении — женить! Обкрутить неслуха возможно скорее!
10В субботу, после полудня, Корней снова уехал к отцу на стан, пробыл там допоздна, но не остался ночевать: рыба в садке засыпала, и ее срочно надо было доставить домой в погреб, на лед.
В темноте, подъезжая к поселку, он еще издали заметил огонек в комнате бухгалтерии. Если бы не суббота, когда все косогорцы, отложив малые и большие заботы, парятся в банях и отдыхают, не возникло бы у него никаких подозрений: в буднюю пору главбух Матвеев часто вечеровал. Свет в окне в ночь под воскресение, тем более, тусклый, как бы притушенный, был поэтому непонятен.
Корней остановил мотоцикл на угоре и, недоумевая, кто же мог отказать себе в субботних удовольствиях, подошел к конторе.
Огонек настольной лампы под абажуром, вдобавок еще накрытым тряпицей, светился в глубине комнаты.
За столом Ивана Фокина, листая пухлые бухгалтерские дела, словно обнюхивая каждый документ, трудился Артынов, а сам Фокин рылся в шкафу.
— Воруют! — ахнул Корней, отодвигаясь в простенок. — Матвеева грабят!
В том, что они выдирают из дел не простые бумажки, а именно разные акты, отчеты, сводки, которые их могут уличить, не возникало сомнений.
Весь обман и бесстыдство, на какие способен Артынов, все это исчезало теперь в его боковом кармане.
Поблизости не было ни души, Матвеев жил в дальнем краю Косогорья, и все, что могло теперь произойти, приходилось брать на себя.
Корней выругался и стукнул кулаком в раму.
Рама треснула.
Фокин метнулся от шкафа. Артынов тотчас же рванул выключатель, и свет погас.
— А-а! Сволочи! — крикнул Корней и снова хрястнул по раме.
Из-за угла возникла приземистая фигура Валова. Корней схватил валявшуюся под окном доску и занес ее над собой.
— Ты чего шумишь здесь, Чиликин? — спросил Валов спокойно. — Надрался водки, так отправляйся домой.
— А-а! — опять крикнул Корней, ступая ему навстречу. — И ты тут же, Алексей Аристархыч! На стреме стоишь?
— На каком стреме, ты чего мелешь-то, Корней Назарыч, бог с тобой! — как бы с удивлением воскликнул Валов. — Я с завода иду. Только что порожняк принял.
— А там кто? — показал на окно Корней.
— Право же, блазнит тебе! Контора закрыта. На той стороне здания стукнула дверь. Ушли!
— Пойдем на вахту, вызовем по телефону участкового, — тем же спокойным тоном предложил Валов. — Ежели сомневаешься, проверим.
Он приплюснул нос к стеклу, затем приложил ухо, послушал.
— Тихо, нет никого!
Корней кинул доску в куст сирени.
— Чисто работаете…
— Я завсегда человек аккуратный, — не без достоинства произнес Валов. — Ты хоть и недоволен мной, Корней Назарыч, а мог бы у меня поучиться. Все-таки мой опыт и твой опыт!..
— По воровству?
— Между прочим… не связывался бы ты со мной! — грубо и повелительно добавил Валов. — На воровстве я не попадался. А хочешь себя сохранить, так подальше от меня держись. Мы тут с тобой одни… Ну, будь здоров!
Вернувшись к мотоциклу, Корней подумал было немедля съездить к Матвееву и поставить его в известность, или сообщить хотя бы дяде, или уж, на крайний случай, Якову Кравчуну, но тут же отставил намерение: поздно и бесполезно! Да и рыба, куда ее денешь? Не мотаться же с ней по поселку!
Марфа Васильевна тоже подтвердила:
— После драки оглоблей не машут! Время упустил, а теперича без толку. Ну, надо было их сграбастать на месте. Надо было! Экие, прости господи, живоглоты! Чего ж было тебе одному-то переться против троих? Вахтера бы позвал. Не то и кокнуть тебя могли, одного-то!
Уложив рыбу в погреб, она вдруг опять, как и после собрания, пришла в смятение. Уж нет ли посреди выкраденных документов таких, которые Корнеем подписаны? И посоветовала:
— Ты хоть Яшке как-нибудь намекни. Мол, не сворованы ли из бухгалтерии документы? Так-то прямо не сказывай, ведь видел, а не докажешь, кто тебе одному поверит? Начнут таскать по допросам, еще самому-то могут дело пришить. Ага-де, коли видел, так пошто смолчал? Не соучастник ли? И ни с Валовым, ни тем более с Артыновым дрязгу не заводи. Ну-ко их! Небось, без тебя шею свернут, туда им и дорога! Из-за них, проклятых, даже уж я покою лишилась. Не мог этот жирный боров тогда моей кислушкой опиться!
