Юрий Сбитнев - Костер в белой ночи
В дневнике стояло время — 18.00.
— Ты на выстрел сразу побежал?
— А то как!
— Сколько туда бежал?
— Двасать минут. Ясно, однако!
— И никого там рядом с Алексеем Николаевичем не было?
— Не было, однако.
— И ничего ты не заметил!
— Почему не заметил? Заметил. След заметил. В тайгу след бежал, шибко бежал. Шибче меня бежал. Ошен боялся, так бежал.
— А ты откуда знаешь?
— Соображать надо! След был! — Анатолий попробовал раскурить загасшую папироску, и Дарья Федоровна, согласно кивая головою, поднесла ему спички.
Глохлов перелистывал странички дневника. Запись к записи без помарок, без вырванных страниц, ровным, уверенным почерком. Каждая запись, как близнец, похожа на другую. Кое-где меж страничек раздавленные комары, расплывшиеся капельки на бумаге — пот с лица.
«Что же произошло там, у Осина плеса?! Что! Нет, не случайность этот выстрел. — Глохлов сразу же тогда, ночью, когда стучал в окошко Степа, решил: что-то случилось с Многояровым. — Почему так решил? Ведь тогда же сразу подумал о Комлеве: подлец, ах подлец! Почему так подумал?»
Глохлов, опустив руку с дневником, невидяще глядел за откинутый полог чума. Там белел снег, и на нем у костра чернели две фигуры — фельдшера и председателя Совета. Они грелись у огня, ожидая его, Глохлова, распоряжений. Каких распоряжений? Надо идти к Осину плесу. Что там найдешь? Снег за ночь завалил все следы. Да и не увидит он больше, чем увидели эвенки. Соображать надо!.. Ах подлец! «Подлец, точно, — снова неожиданно подумал о Комлеве. — Где он?»
— Вот, однако. Выпал из тетрадка, — Степа протягивал сложенный листок. — Я его поднимал, отдельно прятал.
Глохлов взял протянутый листок, вздохнул.
— А больше вы ничего не прятали? — спросил тем же тоном, что по приезде у реки.
— Борони бог, началнык, зачем так говоришь! — закачала головой Дарья Федоровна, и внуки тоже закачали головами.
— Не нада так. Зачем обижать? Мы кудой ничшево не делал…
Глохлов, извиняясь, посмотрел на Дарью Федоровну, но ничего не сказал, развернул листок:
«Дорогая моя Танюшка, золотое ушко!
Сегодня, доченька, день твоего рождения. Скоро, очень скоро кончится моя работа, и я приеду домой. Ты просила меня в письме привезти живого медвежонка. Я говорил об этом с медведицей-мамой, но она мишку не пускает в Москву. Он должен жить тут, в лесу, в тайге, а в городе ему будет плохо. Разве ты хочешь, чтобы медвежонку было плохо? В городе живут плюшевые медвежата, как твой Тяпа. Так что вместо медвежонка я тебе привезу большую-большую шишку. Мы из нее сделаем лесовика, и он будет жить у тебя вместе с Тяпой.
Сегодня у нас был сильный мороз. Трава и кусты были такими, как будто стеклянные. Я собирал к чаю ягоды, и они были тоже стеклянные и звонко звенели, когда я их сыпал в котелок. А еще утром пришел поздравить меня с твоим днем рождения соболишка. Хитрый, с веселыми глазками и в новой шубке зверек. Все прыгал над головою по веткам, ушками перебирал и улыбался: „Поздравляю вас с днем рождения Танюшки, у которой золотые ушки“. От него привезу я тебе подарок — пирожное. А еще чего, не скажу. Приеду — сама увидишь. Знаешь, доченька, когда я вернулся, пособирав ягоду, очень расстроился. Хотел поблагодарить соболишку за подарок, а его уже не было. Видишь, как плохо оставлять хорошие дела на потом. И спасибо надо говорить всегда и вовремя. Как же так сплоховал я? Но думаю, что еще встречу соболишку, извинюсь перед ним и поблагодарю за подарок.
Слушайся маму. Веди себя хорошо. Жди меня и обязательно приходи встречать. Я уже скоро приеду. Поцелуй маму, Милу, Васяту и, конечно, Тяпу. Скажи им, что я их тоже целую и очень соскучился.
Кто сосчитать мне, Танюшка, поможет,
Сколько у зайчика серого ножек?
Будь умницей. Твой папа».
На чистой страничке был нарисован смешной зайчик с восемью ногами. Но если повертеть в руках страничку, получалось, что заяц не один, а два их.
Глохлов аккуратно сложил странички и спрятал их в свой карман, не приобщив письмо к описи. Снова листал Глохлов дневник. Страницы, где Многояров упоминал Комлева, Глохлов читал и перечитывал. Нет, ничего не было в них, в этих записях, ничего намекающего на трагедию, на злой умысел. И все-таки, не отдавая себе отчета в этом, Глохлов искал хоть какой-нибудь намек, который мог бы как-то объяснить совершившееся.
Особенно долго вчитывался в беглые, ничего пока еще не говорящие строчки: «Нынче трудный день. Скалы. Калтус. Сохатый в трясине. Николай болен, но до сих пор скрывал от меня болезнь. Держится молодцом…» В записи другого дня снова несколько слов о том, что Комлев молодец, а потом уже вплоть до 18.00, до последней, оборванной выстрелом фразы, только деловые записи и никакого упоминания о рабочем.
«Почему я ищу в случившемся злой умысел — преступление? Почему? — думал Глохлов. — Предвзятость? Скорее всего произошел несчастный случай. Непреднамеренный выстрел. Разве мало бывало в тайге самострелов? Забыл разрядить, нечаянно дослал патрон, случайно задел курок…» Сколько таких вот случаев на его памяти, не один и не десять… Что заставляет в этом искать преступление?! Соображать надо!.. Ничего еще не знаю, а виновного уже определил. Откуда эта почти уверенность в виновности Комлева и неприязнь к нему? С тех самых пор, как начал он звать меня дядей Мотей и заискивающе заглядывать в глаза. Началось это с той весны…
Он тогда беседовал с рабочими многояровской партии, а сам все крутил в пальцах, перекладывал с места на место небольшой кожаный мешочек. Его недавно нашли, и передал Глохлову Многояров. Говорил о том, что в тайге надо нести себя так же, как и в городе на людях. Не позволять вольностей, соблюдать закон не только писаный, но и таежный, есть такой веками выработанный. Говорил, а сам все ждал, зададут или не зададут ему вопрос, а что это в руках у него, что за кожаный странный такой кисет не кисет, ладанка не ладанка…
И вдруг почувствовал скорее не на себе, а на этой вот вещице настороженный взгляд. Бывает же такое, на руках своих ощутил взгляд. Поднял глаза и встретился: с глазами того, пристально глядевшего на вещицу. Одно мгновение длилась эта встреча, но именно она была началом той глубокой человеческой неприязни к Комлеву, которую так остро ощущал сейчас Глохлов.
— Не ваш? — спросил тогда, приподнимая за тесемки кожаный мешочек, обращаясь к Комлеву.
— Чо? — улыбаясь и глупея глазами, сразу ставшими сонными, спросил тот.
— Я говорю — вещица эта не ваша?
— Кака?
Вокруг засмеялись. Неожиданности вопроса не получилось. Комлев ничем не выдал волнения, которое минуту назад увидел Глохлов в его взгляде.
Место гибели Многоярова Глохлов осмотрел тщательно. Все вокруг было уже густо запорошено снегом. А снег истоптан, ископычен. На запах крови пришли из тайги дикие олени. Вылизали весь снег, землю под соснами, где лежал Многояров. И медведь за ночь пожаловал сюда, тоже оставил свои следы. Выслеживал молодых оленьих тугудок, отбил двух от стада, угнал в скалы.
Анатолий ходил рядом, показывая, где след был, где лежал Многояров, где карабин валялся.
— Однако, обратно приходил. Был тут после, кода началник мы забирали, — сказал, подходя, Степа. — След есть.
— Где?
— А вот. Из тайга прибегал. Туда-сюда топтался маленько, потом тайга опять убегал шибко. — Как ни старался разглядеть следы Глохлов, которые видел Степан, ничего не получилось.
— Где, не вижу, Степа!
— Да вот, по следу, однако, пошел я, — и двинулся в тайгу, чуть нагнувшись и приглядываясь к былинкам сухих трав, торчащих из-под снега.
— Смотри, поосторожней… Мало ли что может быть, — посоветовал Егоров.
— А ты пойди с ним, Евстафий Данилыч. Ты ведь с браслетами, может, сгодятся, — мрачно сказал Глохлов.
— Ты думаешь, все-таки убийство? — спросил Глеб Глебыч. Все это время, как приехали в кочевье, он не проронил ни слова.
— Не знаю. Зачем ему убивать? Давай-ка все проиграем, как говорят нынче. Анатолий, ты встань там, где карабин лежал. Так. Ты, Глебыч, присядь-ка рядом с Анатолием, на край вон той влумины. Так. Положи ружье на колени. Оно у тебя не заряжено?
— Нет.
— А у него карабин заряжен мог быть. — Глохлов сел под сосну, чуть сгорбился и скосил глаз на Глебыча. «Многояров пониже меня, — чуть еще пригибаясь, подумал Глохлов. — Глебыч ровня Комлеву. Вот так».
Ствол ружья пришелся точно в висок.
— Мог случайно оставить патрон в стволе… Мог медведя бояться….
— Так зачем же без оружия в тайгу-то убежал?
— Испугался.
— Опомнился, вернулся бы…
— А он и вернулся. Только поздно. Увезли уже Многоярова.
