Е. Рожков - Мужчины, рожденные в январе
Когда Дарья бежала назад на дачу, она понимала, что смерти от ее пятого мужа не отвратить. И она вдруг стала совершенно безучастной ко всему. Что-то сильное, как порывы ветра, смыло в ней чувство боли и тревоги.
Она побоялась входить в комнату Грызлова. Вообще она боялась покойников. Она стояла на веранде и высматривала «скорую помощь».
Когда приехали врачи и прошли вслед за Дарьей Семеновной к Грызлову, он был уже мертв.
В этот же день приехала сестра Грызлова, маленькая полненькая молчаливая женщина, прибыл сын Константин. У него были вороватые, холодные глаза, вытянутое, как у отца, лошадиное лицо. Приехали еще какие-то родственники. Тут же было прочитано завещание покойного. Дарья в нем не упоминалась.
На даче теперь было много людей, и все старались показать, что Дарья Семеновна здесь лишняя. Вечером Дарья Порываева собрала чемодан и перешла в свою квартиру в четырехэтажном каменном доме.
Схоронили Софокла Никодимовича Грызлова, как он и завещал, в дальнем углу кладбища, ближе к линии железной дороги, которая проходила рядом с кладбищем. И днем и ночью, громыхая колесами на стыках, сотрясая воздух и землю, проносились мимо тяжелые составы.
Со дня похорон Дарья Семеновна больше ни разу не была на могиле Грызлова. Через год могила бывшего работника министерства, как и могила бывшего кассира, обильно заросла травой и со временем сровнялась с землей.
Доживала Дарья свой век тихо, никуда не выходя из своей квартиры на втором этаже четырехэтажного каменного дома. Смерть Дарья почувствовала дня за три. Она еще ходила но была так плоха, что поняла: приспел ее срок.
Она растопила печь, сожгла фотоальбом, письма, кой-какие бумаги и все свои мало-мальски ценные вещи. Дарья уходила из жизни и ничего не хотела после себя оставлять. Она поняла, почему это же сделала и ее дочь.
Померла Дарья в одночасье. Утром она решила помыть пол. Нагрела воды, подмела пол, с трудом помыла его и вдруг почувствовала усталость и неимоверную тяжесть на сердце. Дарья прилегла на диван, вскоре заснула и больше не проснулась.
О смерти Порываевой узнали через несколько дней. Похоронами занимались люди из заводского домоуправления. Они были удивлены тем, что в квартире не нашлось никаких вещей: многие считали, что два последних замужества обогатили Дарью.
Наследство
Нил Егорович Шарабанов не любил поездки, последние двадцать лет просидел в деревеньке под Тулой, никуда не выезжал, кроме как на базар в райцентр — тихий городок, все так же, как столетие назад, лениво-пыльный в летние дни, грязный в осеннюю и весеннюю распутицу. В городке Шарабанов бывал раза два в год, покупая самые необходимые вещи.
В марте нынешнего года Нил Егорович получил большой денежный перевод, повергший в изумление всю деревню, и, о чем потом много говорили, телеграмму — вызов на похороны.
И оттого, что была слякотная, затяжная весна, оттого, что раскисли и без того плохие проселочные дороги, а ехать-то далеко, на очень таинственную, будто бы инопланетную Чукотку, оттого, что вызывался ка похороны друга, с которым не виделся и не переписывался с самого конца войны, оттого, что в телеграмме сообщалось о каком-то странном наследстве (в наши-то дни какие могут быть наследства?), совершенно неожиданно оставленном ему покойным, — от всего этого поездка Нила Егоровича чрезвычайно страшила. Было еще одно очень важное обстоятельство, если не самое важное, из-за чего Шарабанову не хотелось трогаться с места. Пришла вторая телеграмма с настойчивой просьбой прибыть на похороны, в телеграмме прямо указывалось, что это воля покойного, и Нил Егорович, уловив в этой настойчивости приказ, тоскливо стал собирать в дорогу небольшой чемодан.
Из-за погоды Шарабанов задержался в пути, прилетел на Чукотку, когда товарища схоронили на маленьком кладбище, далеко за посёлком, на пригорке, заросшем жесткой, шершавой осокой и корявым, с суховатой листвой ольшаником.
В аэропорту гостя встретила машина. Полный шофер с грушевидной головой, длинноволосый, с синерозовыми щеками, покряхтывая, с трудом переставляя кривые ноги, поднес чемодан, что говорило об особом отношении шофера к приезжему. В пути, беседуя, толстяк произносил слова мягко, уважительно и все время хвалил покойного.
— Умный, честный, у людей в уважении был. К нему, все за помощью и советом шли.
Прямо из аэропорта Нила Егоровича привезли в кабинет начальника коммунхоза, где совсем недавно работал покойный. Начальник, мужчина лет сорока, но уже лысый, обрюзглый, хотя лицо у него было розоватое и довольно приятное, вышел из-за стола, протянул гостю холодную влажную руку, пригласил сесть в кресло и повел не спеша беседу.
— Я вас так себе и представлял. Такие дела, как смерть, всегда случаются неожиданно. — Начальник был человек покладистый, мягкий, но подчиненные не любили его за бесхарактерность. К тому же он все время старался казаться в глазах других очень образованным. — После операции, когда осколок от сердца оторвали, Константин Иванович почувствовал приближение смерти. Позвонил из больницы и, я вам доложу, красочно, интеллигентно воссоздал обстановку действительности, — мужественный был человек. Он и сообщил, что родственников у него нет и что часть сбережений он оставляет на строительство новой поселковой библиотеки, а часть завещает троим друзьям-фронтовикам. Двое наследников, как он сам выяснил, умерли раньше, и он назвал конкретно вашу фамилию и соответствующий адрес. По настоянию покойного, на это есть и соответствующие документы — зарплата за последние два месяца, а также отпускные за последний год были отчислены на организацию поминок. Касательно библиотеки Константина Ивановича, то две тысячи томов переданы согласно списку и завещанию покойного библиотеке поселка, а часть книг, опять же согласно списку и завещанию, устному завещанию, розданы сотрудникам конторы, в память о покойном.
Начальник вызвал секретаршу, наказал ей взять ключи от квартиры Константина Ивановича Лапова, бывшего бухгалтера коммунальной конторы, и проводить в квартиру приезжего человека.
Вышли на улицу. День пасмурный, тихий и волглый, как недосушенное белье, но холодный, и Шарабанов в стареньком, потертом зимнем пальто, из коротких рукавов которого торчали его длинные руки в вязаных деревенских варежках, разом почувствовал во всем теле какой-то зудящий, неприятный озноб.
Тучи, зацепившись за белые вершины крутогорбых сопок, висели так низко, что до них можно было добросить камень. И были тучи необычно синие, а эта синева, как розовая внутренность арбуза, обрамлялась режущей глаза белизной, — то ли налетом инея, то ли межзвездного холода, просачивающегося сквозь тучи к земле из великих далей бесконечности. Северные тучи были совсем непохожи на те, что в марте денно и нощно зависали над деревней Нила Егоровича, время от времени обсыпая поля мелкой дождевой пылью, пахнущей глинистой плесенью.
Диковинный Север! Диковинный поселок!
Дома, вроде кротов, зарылись в снег, и только трубы с металлическими или асбестовыми надставками, удерживаемые проволочными растяжками; подобно высоким антеннам, выстроились в длинные ряды, помечая сугробисты кривые улицы четкой цепью, будто палочки, старательно выведенные мальчишеской рукой на листе бумаги.
Море подступало к передним домам сине-зелеными нагромождениями многометрового льда, тускло поблескивающего в сыроватой пасмурности короткого северного дня.
Вначале секретарша вела Нила Егоровича по тропинке среди причудливых торосов, на которые гость посматривал с любопытством и страхом — чем черт не шутит, а ну как обвалится, лед все-таки! — затем свернули на ухабистую, разъезженную машинами дорогу, которая, как бы разрезая поселок надвое, повисла над самыми домами, утонувшими в снегу. Многометровая толща промороженного снега отзывалась скрипучим утробным звуком — снеговым эхом.
— У нас весны и в помине пока нет, хотя дни стали длиннее, — сказала маленькая полненькая секретарша, закованная в длинную кожаную армейскую шубу. — У вас-то, в деревне, поди, — она странно улыбнулась, с тихим обожанием посмотрела на Нила Егоровича, точно он зеленая весенняя ветка.
— Грачи прилетели, земля отошла, — продекламировал гость.
Прошли магазин с замороженными белыми витринами, двери которого то и дело, как бы истонченные морозной болезнью, скрипели. Затем миновали кинотеатр — гордость поселка, выстроенный год назад, напоминавший огромный бетонный кубик без окон. С афиш улыбались полногрудые, с обнаженными плечами, красноротые женщины. Мужчины на афишах были в шляпах, с черными усами и смотрели на женщин, на их бугристые прелести с ленивой сонливостью.
Улица в этой части поселка была расчищена. Снег образовал два высоких террикона, из которых детвора устроила горки.
