Андрей Упит - Новеллы
В разговоре о выносливой породе собак и больном Себастьяне принимают участие и дамы, и таким образом все стараются замять неприятное происшествие.
Элла медленно прогуливается по усыпанным гравием ровным дорожкам сада. Щеки ее горят, несмотря на ночную свежесть, в глазах вспыхивает огонь, который она так старательно прятала. Ворот платья расстегнулся, обнажив шею до самой ямочки. Прохладный воздух приятно ласкает разгоряченное тело. Руки машинально развязывают на голове узкую ярко-красную ленту, и волосы каштановыми волнами падают на шею и плечи.
Белесые полосы света тянутся из освещенных окон в сад и на мгновение падают на белую фигуру девушки. Они скользят дальше, прячутся в тени кустов и, постепенно тускнея, теряются в чаще ветел. Ночной ветерок, словно влюбленный мальчик, робко трогает каштановые волосы, закидывает одну прядь на лоб, но тут же снова поправляет ее, касается мягкими губами девичьей шеи, а потом, спрятавшись за куст сирени, навевает оттуда запах цветов…
В саду необозримое море цветов. Падая в чащу, каждая полоса света играет множеством красок. Низкие пальмы на бетонных постаментах медленно покачивают своими пальчатыми листьями, словно порываясь схватить в воздухе что-то неуловимое, неосязаемое. Затянутая зеленой ряской поверхность овального бетонированного водоема время от времени тихо колышется. Аромат и тишина… Покой…
В цветущих кустах теряются садовые дорожки, посыпанные мелким белым гравием; они тянутся вдоль и поперек, как белая наметка по цветистой ткани. Чуть слышно ступают по ним ножки в белых атласных туфельках. Элла перебирает пальцами мягкие листья, которые протягивают ей кусты, растущие по краям дорожек. Она срывает один, другой цветок, подносит к губам, нюхает, мнет и бросает себе под ноги.
В нижнем конце сада она останавливается у посаженных вдоль изгороди подстриженных кустов и, заложив руки за спину, смотрит в сторону дома. Свет из окон сюда едва достигает. Аромат и тишина… Покой.
Но на сердце Эллы нет ни покоя, ни тишины. Там все волнуется, как разбушевавшееся море. И пенногривые волны страстно шепчут на своем невнятном языке, зовут ее покататься на их зелено-бурых спинах. Элла прислушивается к их шепоту, и неудержимая тревога все больше и больше охватывает ее, наполняет каким-то пылким стремлением. То нервно убыстряя, то замедляя шаг, она возвращается к дому.
Отсюда слышно, как где-то во дворе, у людской, кричат пьяные батраки, играет гармошка, пляшут. То ли от сырости, то ли еще от чего легкая дрожь пробегает по спине Эллы. Она останавливается и слушает.
Она не задумывается над тем, почему эти крики, почему все это грубоватое веселье манят ее, зовут уйти прочь от этой мелкой, словно тинистый ручеек, жизни, прочь от тихого, безмятежного покоя. Пальцы ее судорожно сжимаются.
Вдруг она замечает неподалеку какого-то человека. Он стоит на самой широкой дорожке, ведущей к веранде, и разравнивает гравий. Вглядевшись получше, Элла узнает его. Это Смилга, исполняющий в Ирбьях что-то вроде должности садовника.
Почти каждый день они встречаются здесь в саду. Каждую весну Смилга достает новые сорта цветов, каждый день он работает здесь и все устраивает по вкусу Эллы. И Элла не может без волнения думать о том, как тонко Смилга угадывает малейшее ее желание, как хорошо знает ее вкус. Она замечает его затаенные взгляды, и тогда ее кидает в жар. Иногда ей хочется целыми днями быть в обществе этого здорового и жизнерадостного парня.
Он единственный из работников усадьбы, кто сегодня не пьян. Одет он все в ту же куртку с заштопанными локтями, на голове соломенная шляпа с широкими полями, под которыми прячется коричневое от загара лицо с прямым носом и густыми усами. Эллу Смилга давно уже заметил, но, когда она подходит к нему, он даже не поднимает головы. Сильные руки водят граблями по ровной дорожке.
Шурх-шурх! — Истертые до блеска зубья грабель, скрежеща, врезаются в белый гравий. С шуршаньем катятся маленькие камешки к ногам Эллы. Смилга останавливается, но не поднимает головы, когда маленькая ручка берется за грабловище.
— Послушай, Смилга… почему ты так поздно?
Он не может отвести взгляд от ее руки.
— Так… Нужно разровнять дорожки, чтобы завтра все было прибрано.
Элла замечает, что голос у него сдавленный и хриплый. Ее рука соскальзывает вниз, к его руке. Он вздрагивает, словно ее холодные пальцы обжигают его.
— Неправда… — со смехом говорит Элла. — Ты хотел встретиться со мной.
От обиды он меняется в лице. Он отдергивает руку, и грабли падают на дорожку.
— Завтра ваша свадьба… Завтра вы здесь последний день… — говорит он, как-то странно втягивая в себя воздух.
— Конечно… Но о завтрашнем дне будем думать, когда он наступит. А сегодня мы еще повеселимся.
— Еще бы, там и так уж веселятся вовсю… — Он кивает головой на дом, откуда доносятся громкие голоса Мейера и лесничего.
— Там?.. Там это всегда было и будет… А сегодня повеселимся мы… Понимаешь — мы! — Она подходит вплотную к Смилге.
Смилга поднимает голову, и его глаза ясно говорят то, что в голосе звучит так приглушенно, еле слышно. Но он упрямо морщит лоб.
— Мне… мне с вами не полагается веселиться! Вы — помещичья дочка, а я садовник. Вы невеста, а я…
Он замолкает и круто поворачивается, но в следующее мгновение чувствует свою руку в руках Эллы и слышит у самого уха ее шепот:
— Забудь сегодня, что ты садовник, а я помещичья дочь, невеста… Пойдем туда, где поют и танцуют…
— Нет — пустите меня!
— Один вечер за всю свою жизнь я хочу быть свободной… Хочу кружиться, словно в вихре, пока не закружится голова… Пойдем…
— Нет…
— Ты, может быть, боишься?.. Нет в тебе смелости! Хорошо, оставайся, трус, — а я пойду одна.
Но горячее дыхание, которое чувствует Смилга на своем лице, аромат, который исходит от волос Эллы, ее горящие глаза — в конце концов опьяняют его. Он хватает девушку за руку.
— Хорошо, пойдем… Один раз за всю жизнь… А потом хоть смерть!.. — Быстро, почти бегом, направляются они к воротам. Стройная фигура Эллы прижимается к нему, и дрожь пробегает по его телу.
— Не туда, — шепчет Элла, — не через ворота: там в окна увидят…
Не говоря ни слова, Смилга сворачивает в другую сторону. Сад здесь обнесен дощатым забором фута в четыре высотой, и нет калитки. Но они не задерживаются ни на минуту. Они понимают друг друга без слов. Смилга отпускает руку Эллы и легко перескакивает через забор. Стоя по ту сторону, он протягивает через забор руки, помогает ей взобраться на первую, потом вторую поперечину. И когда она неуверенно, на носках становится на верхнюю поперечину, он берет ее за талию и опускает на землю. И в эти недолгие мгновения, пока Смилга обхватывает ее сильными руками и крепко-крепко прижимает к себе, у Эллы перехватывает дыхание, она почти теряет сознание…
Она не чувствует больше, как дрожат руки Смилги. Она не чувствует под ногами земли, когда бежит по дорожке мимо круглого газона. По ногам бьет мокрая от росы, высокая, нависшая над проволочной оградой газона трава. От росы намокает светлое шелковое платье и тонкие шелковые чулки, но глаза у Эллы блестят, губы упрямо сжаты, на лице вызывающая улыбка. Приподняв одной рукой подол платья, она нарочно проходит мимо самого газона, сбивая ногами капли росы.
На лужайке перед людской батраки усадьбы Ирбьи празднуют канун свадьбы хозяйской дочки. Из кучерской вынесли маленький, со скрипучими ножками столик. На нем стоит керосиновая лампа без колпака, но никто не удосужился ее зажечь. Возле куста акации на сбитых из досок козлах стоит бочонок пива. Тут и там валяются бутылки — и полные, и наполовину выпитые, и пустые. Так, по старому обычаю, строят в усадьбе Ирбьи мост от низшей к высшей культуре. Второпях Элла наступает на разбитую бутылку или стакан. Стекло с хрустом разрезает тонкую туфельку и чулок, слегка ранит ногу, но боли Элла не чувствует. С горящими глазами, с полуоткрытыми губами, из-за которых сверкают два ряда жемчужно-белых зубов, она подходит к девушкам и женщинам, собравшимся у двери дома. Они шумят, визжат, смеются. Мужчины толпятся поодаль, у бочонка с пивом, и оттуда доносятся шум, крики, пение.
Увидев Эллу, женщины обступают ее со всех сторон.
— Барышня!.. Милая барышня, и вы к нам пожаловали?
Все они, одна за другой, подходят к Элле, берут за руки, гладят по голове, обнимают свою барышню, у которой завтра свадьба… Они наперебой что-то говорят ей. Растерянная Элла стоит и ничего не понимает в этом гаме. Ее овевает ароматная свежесть летней ночи и жаркое дыхание здоровых людей. Закаленные в труде руки тянутся к ней, раскрасневшиеся лица пышут огнем, блестят глаза. И снова мощный, страстный порыв, словно горячая волна, подхватывает Эллу.
Она быстро бежит на середину двора, а вместе с нею и все женщины и девушки. Так ветер порой срывает с осины ворох листьев и, кружа и подбрасывая их, гонит через поляну.
