Алим Кешоков - Вершины не спят (Книга 2)
— Что ж, слушаю, любопытно узнать, что проделал с тобою аллах в Ростове, — сердито заметил Инал.
А вот что проделал аллах: не только в краевом центре, куда Эльдар ездил с информацией о бунте в Бурунах, — этому событию придали должное значение и в Москве. Эльдар возвратился не один. С ним, оказывается, прибыла комиссия из крайкома партии с целью ознакомиться с делом на месте происшествия, происшествия чрезвычайного. И самым неожиданным и самым неприятным для Инала оказалось то, что во главе комиссии был Касым Курашев.
Инал знал этого человека с детских лет. Курашевы были односельчане Маремкановых. Касым учился вместе с Иналом сначала в медресе, а потом у оружейника Степана Ильича Коломейцева. И уже в те детские годы Инал не был беспристрастен к маленькому Касыму — он считал Касыма виновником того, что ему не удается подружиться с Казгиреем. Нельзя, правда, сказать, что Инал и сам уж очень искал этой дружбы, но этого хотела мать, добрая Урара, пекущаяся о том, чтобы в сыне не развивалось мстительное чувство. Казгирей охотней дружил с Касымом, который читал арабских поэтов не хуже самого Казгирея. И чувство, похожее, скорее, на зависть, чем на ревность, уже тогда закралось в душу Инала. Казгирей и Касым лучше читали стихи, больше успевали в чтении книг, хотя Инал, несомненно, превосходил их в силе и умении обращаться с молотом и наковальней. Уже тогда замечалось в Инале стремление верховодить сверстниками.
Инал знал, что Касым не забывал своего друга и тогда, когда Казгирей был в Турции, и после, когда Казгирей вернулся и работал в Москве. Иналу всегда было не по душе любое напоминание о том, что Степан Ильич относится к Касыму Курашеву с такой же благосклонностью, как и к Казгирею Матханову. «Хрен редьки не слаще», — язвил Инал.
Именно прокурор Курашев опротестовал незаконный, по его мнению, арест сына Казмая, Ахья. Нужно сказать и о том, что по требованию Инала Эльдар контролировал переписку Казгирея — и в руках у Инала перебывало немало писем Матханова к Курашеву и Курашева к Матханову. В этих письмах не все было по душе Иналу.
И вот теперь этот человек, в сущности говоря, брал верх, становился над Иналом, будет контролировать его, проверять его действия.
Вот как распорядился аллах.
Все пошло не так. Об отдыхе с Верой Павловной на даче в горах теперь нечего было и думать, нужно немедленно готовиться к неприятному деловому совещанию, а правительственную дачу готовить для приема гостей.
"Вера Павловна не была обрадована новостями. Провожая Инала, она сказала не без сарказма:
.— Нет, почему же! Я понимаю, что у государственного человека не всегда бывает время для жены, но имей в виду, что и я женщина эмансипированная...
— Какая? — удивился Инал. — Какая женщина? Не знаю, что это значит.
— Эмансипация значит свобода для женщин, вот что... И имей в виду, что у меня есть тоже свои дела.
— Хорошо, это хорошо, когда у женщины есть свои дела, — улыбнулся Инал. — Но кто же тебя научил таким словам? Не Жансох ли?
— Это какой же Жансох?
— Ай, ай, не знаешь! Сподвижник Казгирея. Артист. Сама говорила...
— Ах да! Такой веселый, отличный комик. Но слово «эмансипация» я и без него знаю. И, пожалуйста, помни: буду делать то, что считаю нужным... Для нас обоих, — поправилась она.
Вера Павловна всегда старалась быть достойной положения жены Инала. Даже кабардинские обычаи Вера Павловна старалась соблюдать, правда внося некоторые поправки. Например, обычай гостеприимства она соблюдала с той поправкой, что бывала щедра и приветлива с гостем, который ей нравился, но без колебаний отваживала от дома тех, кто ей не пришелся по вкусу.
Поначалу Инал не очень вникал в домашние дела. Но однажды он узнал, что Вера Павловна не ограничивается невинными поправками к национальным обычаям и позволяет себе иногда действовать от его имени. Например, она говорила: «Ой, что вы! Инал будет опечален, если узнает, что Бесо арестован за спекуляцию галантереей. А хорошо ли так огорчать Инала?» Или: «Инал очень любит отца этой девочки, и он будет рад узнать, что девочку посылают на учебу в Москву». Не надо было быть особенно догадливым, чтобы понять такие намеки.
Инал, узнав об этом, так возмутился, что чуть было серьезно не поссорился с Верой Павловной. С тех пор Вера Павловна перестала действовать от имени мужа, но с еще большей энергией действовала от своего имени.
Ей нравилось сознание собственной власти и самостоятельности, — в этом она видела эмансипацию.
И в то же утро, которое началось приездом Курашева, Инал и сам узнал на деле беспокойное значение слова «эмансипация».
Умный человек, Курашев повел речь издалека и, зная слабые струнки Инала, прежде всего заговорил о его народнохозяйственных планах. Тут было о чем поговорить. И Инал с увлечением начал рассказывать о своих замыслах, тут он легко оседлал своего любимого, как он говорил, красного коня. Недаром он наизусть знал все цифры пятилетнего плана по кварталам и годам, знал, где и что будет строиться, когда, сколько потребуется рабочих, какое нужно оборудование, сколько средств отпущено и чего не хватает. Лес, цемент, металл, промтовары, машины.
Особенно любил Инал рассказывать о том, как он придумывает способы изыскания средств, совсем, казалось бы, неожиданные. Например, в прошлую осень он мобилизовал людей на сбор дичка в лесах. Это дало вагоны мушмулы, дикой груши; все это он отгрузил на север в обмен на лесоматериалы, и строительный лес уже начал поступать.
Курашев вызывал Инала на новые и новые признания. В тон ему, не охлаждая его увлечения, он спросил:
— А что это говорят, Инал, будто ты стал любителем свинины?
— Чего не скажут! Как я могу стать любителем свинины? Глупые люди это говорят. А дело вот в чем: мы охотимся на кабанов, чтобы мясо диких свиней менять на гвозди и цемент.
— Ну и что же, богатая охота?
— Не очень. Теперь мы решили подпустить к кабанам в лесу обычных свиноматок, это увеличит приплод. Вот Степан Ильич пишет мне, что он приедет попозже осенью охотиться на кабанов. Очень будем рады, покажем Степану Ильичу наши достижения.
— Достижения достижениями, — вдруг как бы спохватился Курашев. — Но есть же и упущения. А? Как ты думаешь, Инал? Мне говорили, что на чистке партии тебе предъявили серьезное обвинение. Дескать, Инал за счет государства поправляет дела слабых колхозов. Да! — воскликнул Курашев. — Вот и фельетон ведь был на эту тему, правда, там какой-то вздор писали...
Инал помрачнел:
— Да, знаю, знаю этот фельетон... Какая ему цена! Инал, дескать, где-то сказал, что он и в отсталости видит выгоду. Как это понять?
— Да, интересно, что это значит?
— А вот что это значит: Кабарда, а тем более Балкария отстали, сильно отстали, не по своей вине отстали. И вот подумай теперь, хорошо ли будет, если, допустим, Осетия или Абхазия уйдут вперед, а Кабарда будет сидеть на камне и жевать мамалыгу? Какой же это социализм? У нас нет пролетариата. И Кабарда и Балкария должны получить наглядный урок преимущества колхозного социалистического строя. А я знаю свой народ: только покажи ему луч солнца, он уже сам будет догонять его. Партия говорит, учитывай местные условия. Отсталость — вот наша особенность. И отсталость нужно уметь превратить в энергию, застой — в движение. Так не прав ли я, когда, вместо того чтобы отдать скот из Кабарды в край, я добился в Москве, что нам снизили планы и налоги. Кое-кто обвинял меня в рвачестве, а можно ли это назвать рвачеством? Думаешь, у меня мало вокруг врагов! Больше, чем нужно. И всем им я должен своей шапкой утереть нос... Врагов больше, чем ты думаешь... Степан Ильич, слава ему, поддержал мою просьбу сократить план. Мы создадим образцовые хозяйства, не напрасно строим агрогород. По образцовым будут равняться другие. И тогда наш конь не отстанет, а уйдет вперед. Через два-три года не узнаешь наш край, запомни мое слово. К нам будут приезжать учиться. Мы получим первый приз. Курашев усмехнулся:
— Как можно дать первый приз скакуну, прискакавшему с мальчишкой в седле, ведь другие скачут при полной боевой выкладке!
Курашев ждал, что ответит Инал. И тот прищурил глаз, подумал, сказал:
— Если вперед ушел облегченный скакун, не беда, важно, чтобы весь забег шел быстрее, пусть те, на ком полная выкладка, догоняют переднего.
— А не этот ли прием применяет Жираслан? Хочет налегке обскакать Советскую власть за счет других. Трудно понять, почему бандитизм принимает здесь такие масштабы, почему именно в Бурунах, где поблизости ты строишь агрогород, взбунтовались люди?
— Знаешь ли ты, — резко спросил Инал,— какие преступления кабардинец никогда не простит?
— Какие?
— Поджог и покушение на честь женщины или девушки. Но умыкнуть девушку для всех, кто плохо знает Кавказ, это беззаконие, позор, а для того, кто крадет, и даже для той, кого крадут, это не позор, а романтика. Вот наша особенность. Нас плохо понимают. И если люди уходят в банды...
