Иван Свистунов - Все равно будет май
— Святое освещение! — оглядел избу Карайбог. Кроме непокрытого деревянного стола да печки, в ней ничего не было. Даже на голой черной стене не видно обычных семейных фотографий.
— Ты что, одна живешь?
— Какая теперь жизня, — заворчала хозяйка. — Внук был, в мэтэсе на тракторе работал. Воюет.
— А печь жарко топишь, — поставил Назар винтовку в угол и протянул озябшие руки к загнетке.
— Немцы так натопили.
— Недавно, выходит, смылись?
— Сегодня утром. Да проворно так. В одну мыть собрались — и айда!
— Значит, квартира освободилась. Так мы у тебя и переночуем. Не возражаешь? — Карайбог опустился на лавку, снял с плеч автомат, противогаз и вещевую сумку. Ноги гудели и, казалось, стали толстыми, как бревна.
Назар все еще стоял у печи, не в силах оторвать задубевшие на морозе руки от идущего из нее тепла. Вместе с теплом из печи или из подпечья шел несильный, но устоявшийся сладковатый запах. И нельзя было понять, откуда он берется.
Видно, запах почувствовал и Карайбог. Посопел носом и полез в карман за кисетом, в котором держал особую, в Шилове на базаре раздобытую кременчугскую махорку.
— А гитлеровцы тепло любили. Ишь как натопили — до сих пор печь не охолонула, — заметил Назар.
— День и ночь топили, окаянные. Промышляли они тут.
— Чем промышляли? — переспросил Карайбог.
— Сапогами промышляли. Вон в углу лежат.
Действительно, в темном углу (потому сразу их и не заметили) было свалено в кучу пар десять сапог. Как успел рассмотреть Карайбог, сапоги все если и не новые, то, во всяком случае, крепкие, справные. Среди юфти поблескивал и хром.
— Сапожничали?
— Паралик бы расшибил таких сапожников, — сердито прошепелявила старуха и закашлялась.
— Где ж они столько сапог схлопотали?
Старуха промолчала. Может быть, не услышала вопроса или не захотела распространяться на эту тему. Потом все же заговорила:
— Рассказывать и то муторно. Держит же земля таких иродов!
— Ты ясней выражайся, — недовольно заметил Карайбог. — Чем они занимались?
— Нашли занятие! — Старуха несколько приподнялась. Теперь стала видна ее замотанная платком голова и бледное истощенное лицо со скорбным оскалом рта. — Двое у меня гитлеровцев жило. И что придумали, окаянные. Ходили на огороды, где наши солдаты побитые лежат. Много их там полягло, бой был. Окостенели, понятно, на морозе. Сапоги с них так не снимешь. Ну, эти гитлеровцы и приловчились. Топором ноги отрубят, притащут в избу, в печи оттаят, а потом и снимают сапоги. Вон сколько наживодерничали. Только забрать с собою не успели. Шибко бегли. Едва свои сапоги на ноги натянули.
В избе стало тихо. Только шипит да пофыркивает каганец.
— Н-да! — протянул Карайбог и, не закурив, спрятал кисет в карман. Непонятный сладковатый и поначалу вроде несильный запах теперь, казалось, наполнял всю избу, так, что и дышать невмоготу и даже каганец мигает и вздрагивает.
Назар отошел от печки, обтер руки полой полушубка.
Карайбог неожиданно встал, подхватил свой автомат и сумки:
— Пойдем-ка, Назар, поищем другую избу.
Вышли во двор, отдышались.
— Ну, Назар, что теперь скажешь? Это уже не газетка. Факт! Как же после такого можно говорить, что у меня злости много.
Назар молчал. В горле колом стоял тот сладковатый, тошнотворный запах:
— Дела! — И вздохнул: — Согласен, правильно наша армейская газета называется, лучше не скажешь: «Бей врага!»
3До войны старший лейтенант Сергей Полуяров и не подозревал о существовании на белом свете такого городка — Кировск. В первый раз услышал о нем, когда неожиданно вызвали в штаб армии и приказали отправиться в этот самый Кировск и лично вручить пакет командиру стрелковой дивизии, занимающей оборону в районе города.
В оперативном отделе штаба армии Полуярову разъяснили, что городок и находящаяся в нем дивизия почти окружены противником, что проехать туда можно лишь одной лесной дорогой, на санях, да и то в ночное время. Но и единственную лесную дорогу вражеские лыжники порой перерезают, так что надо держать ухо востро.
В общем, ситуация не очень оптимистическая, но рассуждать, естественно, не приходилось.
Выехали вечером, когда совсем стемнело. Повозочный Фокин, хмурый пожилой боец, сидел впереди на розвальнях по-турецки: боялся застудить ноги, подпорченные ревматизмом. Всю дорогу молчал, на вопросы Полуярова отвечал односложно: «да», «нет» — и был явно не в духе.
Причин радоваться у Фокина и не было. Что хорошего в том, что приходится на ночь глядя ехать прифронтовым незнакомым лесом, где, того и гляди, можно напороться на фашистов. Не будь проклятой войны, лежал бы Порфирий Фокин сейчас с бабой на печи и грел простуженные на торфоразработках ноги.
Фокин оказался опытным повозочным, умел обращаться с лошадью, и гнедой, малорослый, но упитанный конек, слушаясь малейшего движения вожжей, шел легкой спорой рысцой, потряхивая косматой гривой и поёкивая селезенкой.
Дорога лежала через низкорослый, реденький лес, весь запорошенный снегом. Порой деревья расступались, и путники выезжали на лесную тихую полянку, что было ни к чему — больше вероятности попасть на глаза гитлеровцам.
Было темно, но конек сам отыскивал наезженный путь, притрушенный недавно выпавшим снежком.
Ехали часа три и за всю дорогу не встретили ни одной живой души. Вокруг тишина, и даже не верилось, что едут они по самой передовой, где стоят друг против друга две настороженные, готовые к смертному бою армии. Лишь порой издалека доносились глухие взрывы: вероятно, наши «ночники» бомбили вражеские позиции.
За всю дорогу лишь раз слева между деревьев волчьим глазом мигнул огонек: не то фонарь, не то окошко. Фокин на всякий случай взял несколько правей: огонек мог быть и немецким.
Время приближалось к полуночи, когда лес окончательно поредел и расступился, ясней обозначилась дорога, впереди появились темные пятна — дома или сараи. Начинался город.
Сразу же натолкнулись на перекладину шлагбаума, направленные на них дула автоматов и строгий окрик:
— Кто такие?
Старший сержант с двумя гранатами за поясом долго и придирчиво проверял документы, подсвечивая их карманным фонариком, и, наконец, распорядился:
— Бабанов, садись с ними и доставь в штаб полка. Там разберутся.
В штабе полка дежурный капитан куда-то позвонил и сказал, что командир дивизии еще не спит и сейчас примет приезжего старшего лейтенанта.
— А ночевать к нам возвращайтесь. Я и повозочного устрою.
Дом, в котором жил командир дивизии, был недалеко от штаба полка, и связной быстро довел Полуярова. Насколько он мог заметить, городок был маленький, провинциальный. Деревянные приземистые, редко поставленные домишки, улицы в снежных сугробах. Тишина. Порой торопливо простучит пулемет, да где-то в стороне вспыхнет и погаснет наша или немецкая ракета.
Автоматчик, стоявший на крыльце командирского дома, открыл дверь, сказал коротко:
— Ждут.
Комната, куда попал Полуяров, освещалась керосиновой лампой «молния» и была обставлена в дореволюционном провинциальном вкусе. Старомодная люстра со стеклышками и бронзой над круглым столом, потертый, с кое-где вылезшими пружинами диван и ковер с плюшевым леопардом над ним, этажерка со старыми растрепанными журналами (верно, «Нива» или «Родина», подумал Полуяров), голубая, потемневшая от времени труба граммофона в углу.
Командир дивизии, красивый молодцеватый генерал-майор, встретил Полуярова приветливо:
— Как добрались, товарищ старший лейтенант? — Голос у командира дивизии звучный, рассчитанный не на уютную комнатку с плюшевым леопардом, а на плац или хотя бы трибуну.
— Благополучно, товарищ генерал!
— Вот и хорошо. — И спросил с интересом: — Сколько вас?
— Как сколько?
— Я спрашиваю, кто еще с вами приехал? Рота, взвод, отделение?
— Только я и повозочный.
— Двое. И то неплохо. В дивизии на два бойца больше стало, — и усмехнулся.
Полуяров вспомнил все, что говорилось в штабе армии об этой дивизии. С первых чисел декабря за два с лишним месяца наступательных боев она прошла сотни километров, понесла большие потери. Осталось в ней чуть ли не восемьсот человек. Машинально Сергей прикинул, сколько приходится на роту, на взвод. С гулькин нос. Вот, оказывается, в чем соль шутки командира.
Пока генерал читал присланную бумагу, Полуяров рассмотрел его. Чисто выбритый, пожалуй, с компрессом и одеколоном. Несмотря на поздний час и домашнюю обстановку, одет по форме, хоть на доклад к начальству. На кителе орден Красного Знамени и орден Красной Звезды. Видимо, генерал боевой. Хорошо служить под началом такого командира!
— Завтра обратно? — спросил генерал, откладывая в сторону бумаги. — Ужинали? Где ночуете?
