Венедикт Ерофеев - Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова
(«Настала светлая минута», 1885)
А затем отождествлял свое лирическое «я» с тем же Отелло:
В мое труду послушливое тело
Толпу твоих героев я вовлек,
И обманусь, доверчивый Отелло…
(«Мудрец мучительный Шакеспеар…», 1913)
У Мандельштама есть стихи о «расщеплении» поэта-актера:
Как будто я повис на собственных ресницах,
И созревающий и тянущийся весь, —
Доколе не сорвусь, разыгрываю в лицах
Единственное, что мы знаем днесь…
(«10 января 1934», 1934)
Разыгрывание в лицах пьес одним актером в Веничкины времена было весьма популярным. Именно на 1960-е гг. приходится расцвет формы так называемого «театра одного актера», появившегося в СССР еще в 1927 г. Особой популярностью у интеллектуалов пользовался разыгрывавшийся в одиночку актером ленинградского Большого драматического театра и поэтом Владимиром Рецептером шекспировский «Гамлет».
Что касается «адаптирования» трагедии, то следует помнить, что почти за двадцать лет до «Москвы – Петушков» (приблизительно в 1950 г.) в СССР появилась легкомысленная самодеятельная песенка «Отелло» (стихи написаны Владимиром Шрейбергом, Алексеем Охрименко и Сергеем Кристи) на мелодию русской народной песни «Когда б имел златые горы»; начинается она так:
Отелло, мавр венецианский,
Один домишко посещал,
Шекспир узнал про это дело
И водевильчик накропал.
Этим же авторам принадлежит песенный «пересказ» другой великой трагедии Шекспира – «Гамлет»:
Ходит Гамлет с пистолетом,
Хочет когой-то убить.
Он недоволен белым светом,
Он думает: «Быть иль не быть?» —
и фольклоризированный историко-филологический экзерсис «О графе Толстом, мужике непростом»:
Жил-был великий писатель
Лев Николаич Толстой,
Мяса и рыбы не кушал,
Ходил по именью босой.
10.15 C. 20. …я себе нашептал про себя – о, такое нашептал!.. —
Отсылка к Раскольникову Достоевского, признающегося Соне Мармеладовой: «Я всё знаю. Все это я уже передумал и перешептал себе, когда лежал в темноте… Все это я сам с собой переспорил, до последней малейшей черты, и всё знаю, всё!» («Преступление и наказание», ч. 5, гл. 4).
10.16 …я, возлюбивший себя за муки, как самого себя… —
Контаминация перефразированных классических цитат из Шекспира и Нового Завета. Реплика из монолога Отелло о Дездемоне: «Она меня за муки полюбила, / А я ее – за состраданье к ним» («Отелло», акт 1, сц. 3; пер. П. Вейнберга) – накладывается на заповедь Христа: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22: 39; см. также Мф. 19: 19; Мк. 12: 31, 33; Лк. 10: 27; Иак. 2: 8; Рим. 13: 10; Гал. 5: 14).
10.17 C. 20. Схватил себя за горло и душу. —
Наложение на конкретную сцену удушения Дездемоны Отелло у Шекспира одного из ключевых мотивов поэмы – мотива удушения.
10.18 Вон – справа, у окошка – сидят двое. <…> И пожалуйста – никого не стыдятся, наливают и пьют. —
То есть выполняют совет Мандельштама: «Пейте вдоволь, пейте двое, / Одному не надо пить!» («Мне Тифлис горбатый снится», 1920, 1927, 1935).
10.19 Один такой тупой-тупой и в телогрейке. —
То есть и по интеллекту, и по одежде принадлежащий к классу люмпенов. Телогрейка – рабочая верхняя одежда типа стеганой куртки из дешевого и непривлекательного черного, темно-серого или темно-синего материала. О телогрейке пел Высоцкий, у которого в коммунальной квартире
…на зуб зуб не попадал,
Не грела телогреечка.
Здесь я доподлинно узнал,
Почем она, копеечка!
(«Баллада о детстве», 1973–1975)
10.20 …другой такой умный-умный и в коверкотовом пальто. —
То есть интеллигент. Пальто у него пошито из коверкота – дорогой плотной шерстяной или полушерстяной ткани. Об этом типе пальто пел в свое время Юз Алешковский:
Сильны мы были, как не знаю кто,
ходил я в габардиновом костюме,
А Сталин – в коверкотовом пальто,
которое достал напротив в ГУМе.
(«Песня Молотова», 1961–1962)
10.21 …не заламывают рук. —
Заламыванье рук – традиционный актерский жест в классическом театре. У Мандельштама читаем:
«В отличье от всех тогдашних русских актеров, да, пожалуй, и теперешних, Комиссаржевская была внутренне музыкальна, она подымала и опускала голос так, как это требовалось дыханьем словесного строя; ее игра была на три четверти словесной, сопровождаемой самыми необходимыми скупыми движеньями, и те были все наперечет, вроде заламыванья рук над головой» («Шум времени», 1925).
Попутно замечу, что до Мандельштама к этому характерному жесту Комиссаржевской апеллировал Брюсов: «Рыцарь суровый, над телом погибшей и руки ломай и рыдай!» («Памяти В. Ф. Комиссаржевской», 1910). См. также другую цитату о заламывании рук из Мандельштама в 32.33.
Кроме Мандельштама, заламыванье рук встречается и у других поэтов. У Белого: «Вскочила ты, над головой / Свои заламывая руки…» («Год минул встрече роковой…», 1907); у Блока: «Ее заломленные руки / Чуть брезжили в луче дневном…» («Я помню длительные муки…», 1908), «Ну, что же? Устало заломлены слабые руки, / И вечность сама загляделась в погасшие очи…» («Ну, что же? Устало заломлены слабые руки…», 1914); у Гумилева: «Ты внезапно заломила руки…» («Нет тебя тревожней и капризней…», 1910); у Сологуба: «И так же заломивши руки…» («Как ярко возникает день…», 1917); у Цветаевой: «Все круче, все круче / Заламывать руки…» («Все круче, все круче…», 1921), «Руки за голову заломив…» («Удостоверишься – повремени!..», 1922), «Елена – не жди заломленных / Рук!» («Так – только Елена глядит над кровлями…», 1924).
У Достоевского заламыванье рук – постоянный жест Сони Мармеладовой: «Соня проговорила это точно в отчаянии, волнуясь и страдая, и ломая руки <…> Что же, что же делать? – истерически плача и ломая руки, повторяла Соня» («Преступление и наказание», ч. 4, гл. 4); «Как бы себя не помня, она вскочила и, ломая руки, дошла до середины комнаты» (ч. 5, гл. 4).
10.22 «Транс-цен-ден-тально!» —
Трансцендентальность – одно из ключевых понятий в философской системе Канта: согласно его «Критике чистого разума», трансцендентально «всякое познание, занимающееся не столько предметами, сколько видами нашего познания предметов, поскольку это познание должно быть возможным a priori» (Кант И. Сочинения: В 6 т. М., 1963–1966. Т. 3. С. 121). Апеллировал к трансцендентальности, например, Белый:
Жизнь, – шепчет он, остановясь
Средь зеленеющих могилок, —
Метафизическая связь
Трансцендентальных предпосылок.
(«Мой друг», 1908)
Регулярны апелляции к Канту у Саши Черного, причем в «низких» контекстах, включая «тупое» отношение к учению философа:
Он, с важностью педанта,
При каждой глупости своей
Ссылается на Канта.
(«Вешалка дураков», 1909–1910)
Не цитировал лишь Канта,
Как на свадьбе дочки Круппа, —
Потому что Кант народом
Понимался очень тупо.
(«Исторический день», 1910)
10.23 C. 20. Закуска типа «я вас умоляю»!.. —
Вот ученый комментарий к данному восклицанию: «Комплимент хозяйке (хозяину) при угощении, особенно при выпивке. В. Ерофеев. Москва – Петушки» (Комлев Н. Приговорки и фразы-реплики. Вып. 19 // Книжное обозрение. 1997. № 36. 9 сентября).
10.24 …страдаю от мысли, за кого меня приняли – мавра или не мавра? плохо обо мне подумали, хорошо ли? —
То есть приняли Веничку за Отелло или не за Отелло (см. 10.14). А вот сходная ситуация из Нового Завета: «И пошел Иисус с учениками Своими в селения Кесарии Филипповой. Дорогою Он спрашивал учеников Своих: за кого почитают Меня люди? Они отвечали: за Иоанна Крестителя, другие же – за Илию, а иные – за одного из пророков. Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня? Петр сказал Ему в ответ: Ты – Христос. И запретил им, чтобы никому не говорили о Нем. И начал учить их, что Сыну Человеческому много должно пострадать, быть отвержену старейшинами, первосвященниками и книжниками, и быть убиту, и в третий день воскреснуть. И говорил о сем открыто» (Мк. 8: 27–32; см. также Мф. 16: 13–16; Лк. 9: 18).
Перманентно рефлектирующий герой Гамсуна беспокоился подобно Веничке: «Под мышкой у меня было зеленое одеяло, и от этого я чувствовал себя неловко: просто немыслимо носить такой сверток на виду у всех. Что подумают люди?» («Голод», гл. 1).
10.25 …эти – пьют горячо и открыто… —
Сочетание наречий «горячо и открыто», возможно, заимствовано у «сатириконцев», из их описания внешности Мартина Лютера, где оно входит в состав никак не поясненной цитаты (текст главы о Лютере «Религиозная путаница в Германии» принадлежит Аверченко): «Как и большинство людей его сорта, Мартин Лютер имел „ввалившиеся горящие глаза, вдохновенный вид и говорил убедительно, смело, открыто и горячо“ <…> В этот период своей жизни <…> он по-прежнему говорил смело, открыто и горячо» («Всеобщая история, обработанная „Сатириконом“»).
