Александр Чаковский - Невеста
«Нигилист, — повторил про себя Комаров. — Не слишком ли поспешно произносим мы это слово, когда следовало бы серьезно подумать?..»
Да, только что перед ним сидел страдающий, нуждающийся в помощи человек. Отец. Но сейчас в нем стали проявляться новые черты: категоричность тона, жесткость суждений, непогрешимость выводов и оценок…
Это насторожило Комарова.
— Да, сложное дело, — задумчиво проговорил он. — Чем же вы все-таки объясняете то, что случилось? Как Валя, девушка, по вашим словам, с идеалами, могла влюбиться в такого парня? Это противоестественно…
— Конечно! — подхватил Кудрявцев. — Именно противоестественно! Это я и пытался ей доказать! Но…
Комаров глядел на него выжидательно.
— Как вам объяснить… — продолжал Кудрявцев. — Все, что я говорю Вале, только ожесточает ее. Нет, ожесточает — не то слово. Как бы укрепляет ее решимость. Раньше я был уверен, что ею руководит только чувство… Понимаете, любовь… Но теперь вижу и другое.
— Что именно?
— Борьбу за этого парня она воспринимает как некий… как это назвать… гражданский долг. Нечто вроде битвы за справедливость… Обостренное чувство справедливости. Понимаете?
— Понимаю.
— На самом же деле все гораздо проще: наивная девушка, совершенно не знающая жизни, попала под влияние разложившегося парня…
— Все-таки почему вы о нем такого мнения? Я хотел бы знать несколько подробнее… Простите, что я снова и снова возвращаюсь к этому вопросу. Мне хочется до конца понять, что это за парень…
— Но я уже говорил! Кроме того, был суд!
— Разумеется, был суд, — задумчиво повторил Комаров. — Но предположим, что Харламов не совсем такой, как думаете вы и даже как показалось суду. Или Валя не совсем такая, как вам кажется. Одно из двух. Конечно, я выбрал бы первое.
— Нет! — отчеканил Кудрявцев. — Я не допускаю ни того, ни другого.
«Почему? — подумал Комаров. — Почему ты не допускаешь? Почему ты так уверен в своей непогрешимости? Почему бы тебе не допустить, что человек, которого ты считаешь плохим, не так уж плох? Почему бы не попытаться проникнуть в его душу?..»
— Ваша дочь, по-видимому, думает иначе? — спросил он.
— Сейчас меня не интересует, что думает моя дочь!
Комаров пристально и с откровенным любопытством посмотрел на Кудрявцева.
— Но вы же сами сказали, что у нее обостренное чувство справедливости. Может быть, стоит положиться на него?
— Но это ложное, наивное чувство! — воскликнул Кудрявцев. — Оно навеяно атмосферой последних лет, всеми этими разговорами о честности, смелости… Слишком много слов! — Он с некоторой опаской взглянул на Комарова. — Впрочем, вы, вероятно, не разделяете моего отношения…
— Почему же? — усмехнулся Комаров. — Кое в чем разделяю…
— Тогда мы поймем друг друга!
— Возможно, — неопределенно сказал Комаров, — но сейчас я хотел бы уяснить, чем я могу вам помочь?
— Не знаю! — вырвалось у Кудрявцева. — Ничего не знаю… Когда-то и я сидел в этом кабинете. Ко мне также приходили люди по так называемым личным вопросам… — Он обвел комнату медленным взглядом. — Все течет, все изменяется… — добавил он с горькой усмешкой.
— Николай Константинович, — пристально глядя на Кудрявцева, спросил Комаров, — вам и теперь кажется, что это кресло обладает магическими свойствами?
— Нет, нет, зачем же так примитивно? — запротестовал Кудрявцев. — Не место красит человека, и так далее. Но все же…
— Но все же вы хотите сказать, что если бы сидели сейчас в моем кресле, а я там, где сидите вы, то смогли бы дать мне совет?
— Думаю, что да, — ответил Кудрявцев и посмотрел Комарову прямо в глаза.
— Какой? — спросил тот, не отводя взгляда.
— Все зависит от того, хотите ли вы мне помочь.
— Хочу. Очень хочу, Николай Константинович.
— Тогда… в руках секретаря обкома большие возможности.
— Какие?
Кудрявцев молчал.
— Какие? — чуть громче повторил Комаров. Видя, что Кудрявцев не отвечает, он продолжал: — Что ж, давайте подумаем вместе. Как говорится, переберем все возможные варианты. Допустим, я попытаюсь поговорить с вашей дочерью. Но вдруг она не захочет разговаривать со мной об этом? И, откровенно говоря, будет права. Когда-то в таких случаях пробовали вызывать юношу или девушку на комсомольское бюро или в райком… Но я не думаю, чтобы вы хотели этого… — Он вопросительно посмотрел ка Кудрявцева.
— В ваших руках власть… — уклончиво сказал тот.
— Власть? — удивленно переспросил Комаров. — Какую власть вы имеете в виду? И как я могу применить ее к вашей дочери?
— Речь идет не только о моей дочери.
— Понимаю! Этот парень… Но он же осужден.
— Это не исключает возможности провести с ним… воспитательную работу.
Наступило молчание.
Комаров встал и не спеша направился в дальний угол кабинета. Кудрявцев напряженно смотрел ему вслед. Комаров подошел к тумбочке, налил из графина воды в стакан, вернулся и медленно вылил воду в стоявший на подоконнике глиняный горшочек с цветком. Затем подошел к сидевшему в ожидании Кудрявцеву и, остановившись напротив него, сказал:
— Я хочу спросить вас, Николай Константинович: как они будут жить дальше?
— Кто? — недоуменно переспросил Кудрявцев и сделал движение, чтобы встать.
— Нет, нет, сидите, пожалуйста.
— Не понимаю вас, Борис Васильевич! — развел руками Кудрявцев. — Что вы имеете в виду? Ведь цель заключается в том, чтобы прервать их недопустимые отношения!
— Вам не кажется, — медленно сказал Комаров, снова усаживаясь за стол, — что души нельзя прижигать раскаленным железом?
— Зачем вы так говорите, Борис Васильевич? — дрожащим от обиды голосом начал Кудрявцев. — Вы считаете меня способным на жестокость? Впрочем, — он безнадежно махнул рукой, — что я удивляюсь, старый дурак! Сам напросился. Разумеется, именно так вы и должны думать. Вот мы сидим друг против друга. При желании в этом можно увидеть некий символ. Вы как бы олицетворяете собой новое время, а я кажусь вам обломком старого. Все, что вы думаете обо мне, подчиняется этой схеме. Раньше была одна схема, теперь другая. Вот и весь разговор. Так?
— Нет, не так! — с неожиданной горячностью воскликнул Комаров. — К черту все схемы! Как вы не понимаете! Мы… — Он оборвал себя на полуслове. — Простите, я погорячился. Но дело обстоит не так, совсем не так, как вы себе представляете! Мы с вами сейчас не два секретаря обкома — бывший и нынешний, а два человека, два отца, два коммуниста! В наших руках судьбы двух молодых людей. И вы действительно выражаете старое. Но не потому, что старше меня, и не потому, что вы теперь не секретарь обкома. А потому, что хотите навязать людям свое единоличное решение, жестокое, неумолимое! И еще хотите использовать в своих интересах то, что называете властью… Между прочим, — добавил он, успокаиваясь, — вы, Николай Константинович, напрасно считаете, что руководители всесильны. Это иллюзия. Очень опасная и дорого стоящая нам иллюзия. Нельзя руководить, пренебрегая мыслями и чувствами людей.
— Значит, плыть по течению? — с иронией спросил Кудрявцев.
— Нельзя плыть по течению, но нельзя и забывать о нем.
Снова наступило молчание.
— Хорошо, Борис Васильевич, кончим этот разговор, — сказал наконец Кудрявцев. — Я виноват. Не следовало поддаваться настроению. Видимо, это бывает и с жестокими людьми… Не смог сдержаться. — Он усмехнулся. — На минуту мне показалось, что вы хотите помочь.
Он встал. Поднялся со своего места и Комаров.
— Помочь не в силах, каюсь, — сказал он. — Совет, пожалуй, могу дать…
— Какой же?
— Вы очень любите свою дочь?
— У меня никого нет, кроме нее.
— Как бы вам не потерять ее…
— Но если я отдам Валю этому подонку…
— Но действительно ли он так плох? Как мог подонок написать статью, которую вы здесь прочитали?
— В этом предоставляю разбираться вам, — неожиданно оборвал Кудрявцев.
— Что ж, благодарю за совет.
— Это все, что вы можете мне сказать? — с горечью спросил Кудрявцев.
— У меня есть к вам просьба. Попросите свою дочь зайти ко мне.
— Валю? К вам?
Комаров протянул Кудрявцеву руку.
— Пришлите Валю, Николай Константинович, — сказал он. — Очень мне хочется с ней поговорить. Пришлете?
22. Волобуев
Иннокентий Гаврилович Волобуев окончил энергетический институт в 1949 году. С тех пор жизнь неизменно баловала его.
Причина успехов Иннокентия Гавриловича заключалась не только в том, что он был неглупым человеком и способным инженером. Даже среди неглупых и способных он всегда выделялся.
Еще в ранней юности Волобуев понял, что открытая, подкупающе доброжелательная манера держаться облегчает отношения с людьми. В какой-то книге он прочел, что деловые люди Соединенных Штатов Америки взяли улыбку, так сказать, на официальное вооружение и считают ее залогом успеха. Волобуев твердо запомнил это.
