Александр Розен - Почти вся жизнь
Осколок артиллерийского снаряда повредил фигуру «Фемиды, увенчивающей труды художника» — так называется горельеф на аттике центральной башни работы замечательного русского скульптора Ивана Ивановича Теребенева. Троупянский сразу же начал восстанавливать скульптуру. Начальник гарнизона Адмиралтейства приказал построить для него люльку, и он ежедневно поднимался наверх и работал. Бойцы МПВО с уважением козыряли этому семидесятилетнему старику, довольному своим неверным укрытием.
Был день как день, когда Троупянскому осталось только заделать небольшое отверстие на груди. В каком-то неясном порыве скульптор собрал разбросанные вокруг осколки и вложил их в грудь древней богини правосудия. И только потом заделал отверстие.
С тех пор, когда я вижу Адмиралтейскую иглу и знаменитый портик, я вспоминаю этот рассказ и вижу ленинградскую Фемиду, вставшую над нашим городом с раскаленным железом в груди.
1945–1967Полк продолжает путь
Глава первая
«…Командир дивизии приказал роте автоматчиков прорваться на помощь тебе».
Эту шифровку передал Смоляр — командир артиллерийского полка — командиру дивизиона Ларину.
Ларин не мог определить точно, сколько с тех пор прошло времени. Часы давно были разбиты. В июле не так-то легко угадать время: почти круглые сутки светло.
«На помощь тебе» — было сказано в шифровке. Старше Ларина по должности и званию был здесь только командир стрелкового полка Малюгин. Он убит. Убит командир батальона Пеньков — ларинский дивизион поддерживал батальон Пенькова. Убит командир роты Волков. Убит командир роты Морозов. Ранен командир третьей батареи Петренко. Он уже не стонет. Неизвестно, умер он или еще жив.
«На помощь тебе» — значит, Ларин командует группой людей, окруженных немцами и отрезанных от своих.
Ларин лежит в воронке от тяжелого снаряда. В этой же воронке походная рация. Рядом лежит убитый радист.
Два обгоревших танка прикрывают воронку. Танки сгорели еще два года назад, еще в сорок первом году, когда немцы взяли Мгу и замкнули кольцо вокруг Ленинграда. За эти два года танки тяжело осели и кажутся вбитыми в землю.
Влево и вправо от танков тянется глубокая немецкая траншея. Неделю назад, когда началось наше наступление, Ларин ворвался сюда со взводом управления своего дивизиона вместе с батальоном Пенькова.
За эти дни немного осталось от немецкой траншеи. Немцы били по ней прицельным огнем. Потом, когда поднялась немецкая пехота, Ларин по рации вызвал огонь на себя.
Потом все смешалось. Била наша артиллерия и немецкая. Немцы врывались в траншею. Здесь их глушили чем попало.
Петренко не стонал. Ларин беспокоился о нем. Умер? Тогда, значит, он, Ларин, — единственный оставшийся здесь в живых офицер. Он взглянул на убитого радиста, на рацию. Чудом казался здесь этот маленький черный ящик, невидимо связанный с командиром артиллерийского полка. Последняя связь с Большой землей, как здесь уже называли дивизию.
— Новоселов! — позвал Ларин своего разведчика. Никто не откликнулся. — Сушкин! — Никакого ответа. — Пахомов! Иванов! Богданов!
— Здесь старшина Богданов.
Ларин сказал:
— Богданов, возьми наушники и слушай.
Он выполз из воронки.
Петренко был жив. Накрытый шинелью до подбородка, он полулежал, согнув ноги в коленях.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Ларин.
— Хорошо… — ответил Петренко.
— Дай-ка я взгляну на твою рану…
— Не снимайте с меня шинель, — сказал Петренко. — Ничего не надо. Так хорошо.
— Что ж тут хорошего? Вот я посмотрю, что с твоей раной.
— Нельзя, — твердо сказал Петренко. — Потревожите — я умру.
Ларин понял: Петренко и стонать перестал потому, что боялся стонами потревожить себя.
— Помощь нам будет? — спросил Петренко.
— Конечно, будет… Вот еще спрашиваешь! Я с Батей говорил, он обещал.
— Жить хочется, — сказал Петренко.
Ларин взглянул ему в глаза. Взгляд Петренко был спокоен. Он еще что-то хотел сказать, но слов уже нельзя было разобрать. Еще с минуту Ларин смотрел на него, затем прикрыл лицо Петренко шинелью. Лежавший рядом боец Семушкин из стрелкового батальона — маленький, рыжеватый, похожий на линялого зайца, уткнулся лицом в землю и горько заплакал.
— Не реви, — сказал ему Ларин сердито. — Человек умер, а он ревет.
Пригибаясь, Ларин пошел по траншее. В нескольких метрах отсюда еще немцами было оборудовано пулеметное гнездо. Оно тоже развалилось, но пулемет был цел. Стрелял из него Воронков, вычислитель из ларинского взвода управления.
— Как у тебя с патронами? — спросил Ларин.
— На наш век хватит, — ответил Воронков. — Курева не осталось, товарищ капитан?
— Нет, — сказал Ларин, — курева нет.
— На нет и суда нет.
Воронков был известен в дивизионе как балагур и весельчак. Он и сейчас пробовал говорить прибаутками, но, видимо, от усталости произносил слова без выражения, как будто они все были ему одинаково безразличны.
— Главное, Воронков, держимся, — сказал Ларин.
— Этого запаса у нас завсегда хватит, — ответил Воронков.
Другой боец, вооруженный автоматом, спросил:
— Пожевать чего-нибудь не осталось, товарищ капитан?
— Нет, товарищ Афанасьев, — сказал Ларин.
Афанасьев вздохнул.
— Вот так он меня вздохами мучает! — крикнул командир стрелкового отделения сержант Филиппов.
Афанасьев снова, и видимо непроизвольно, вздохнул.
— Перестанешь вздыхать, леший! — крикнул Филиппов.
— Не кричите, товарищ Филиппов, — сказал Ларин, — он не от страха вздыхает. Я вижу — это привычка. Привычка у вас, товарищ Афанасьев?
— Привычка, — покорно ответил Афанасьев.
— А чего бояться? — сказал другой боец, с лицом, заросшим черной щетиной, и поэтому выглядевший особенно измученным. — Сразу не забоялись, теперь нечего расстраиваться.
— У тебя автомат, Чурин? — спросил Ларин бойца с измученным лицом.
— Автомат, товарищ капитан.
— Так что же вы все трое — автоматчики — здесь собрались? Пошли, Чурин. Была у нас круговая оборона и останется круговой. И вы, сержант, тоже идите за мной.
— Видите, что здесь делается, — говорил Ларин, продолжая путь по траншее уже с Чуриным и Филипповым. — Сто метров прошли, и ни одного живого человека. Это неправильно. Это непорядок.
Они шли по траншее, стараясь не задеть убитых. Ларин показал Чурину и Филиппову их места.
— Товарищ капитан! — окликнул Ларина чей-то голос.
— А, Буклан! — сказал Ларин. — А я думал… — он не закончил фразу.
— Нет, не убитый… Сплю я, — сказал Буклан.
Ларин удивился:
— Спишь?
— Да вы не беспокойтесь, товарищ капитан. Я как сплю? Я сплю и все слышу. Ежели я долго не сплю, у меня в ушах звенит.
— Звона у нас больше чем надо, — сказал Ларин угрюмо.
— Ну, этого-то… — И Буклан презрительно махнул рукой.
— Оружие у тебя какое?
— Автомат, товарищ капитан. Оружия хватает… — он показал на убитых.
Дальше траншея делала изгиб. На самом сгибе был установлен второй немецкий пулемет. Возле него — Ларин видел издали — трое людей. Он выругался и крикнул:
— Приказано было рассредоточиться!
Один из них обернулся — Ларин увидел нашивки сержанта.
— Сержант Трофимов, бойцы Волошин и Ильюшин заняты операцией, товарищ капитан. Закончим и рассредоточимся.
Сейчас только Ларин заметил в руках сержанта большую деревянную иглу со вдетой в ушко суровой ниткой.
— Рану открытой нельзя оставлять, — наставительно сказал Трофимов, когда Ларин подошел к нему. Рядом с сержантом, вытянув руки, сидел боец. Рука у бойца была разрезана осколком, как ножом. Сержант сшивал края кожи.
— А у тебя что? — спросил Ларин второго бойца, юношу лет семнадцати.
— Пустяки у него, товарищ капитан, — сказал Трофимов. — Чуть голову задело.
— Легонько, — подтвердил молоденький боец.
Пройдя метров пятьдесят, Ларин обнаружил еще одного раненого. Это был Сарманов, тоже из взвода управления дивизиона, пожилой и очень опытный боец, в прошлом рабочий, и, кажется, очень высокой квалификации. Ларин поставил его к ручному пулемету. После того как был убит друг Сарманова — Волков, Сарманов спарил два ручных пулемета и неизвестно как справился с ними.
Ларин любил Сарманова. Он обнял его и сказал:
— Вот, товарищ Сарманов, какой переплет.
— Людям, может, еще хуже приходится, — отвечал Сарманов. — На то и война.
