Овадий Савич - Воображаемый собеседник
— Пусть лучше вертятся!
Но Черкас, казалось, не слыхал его. Он опустил руку и пристально посмотрел на толпу. И тотчас из нее выбежали, приплясывая и кривляясь, тов. Майкерский и Евин. Их трудно было узнать, такие оскаленные, перекошенные улыбки раздирали их лица, такие дикие прыжки они делали, приближаясь. Петр Петрович скорее догадался, что это они, а не узнал их.
— А, тов. Обыденный, тов. Обыденный, — заговорил тов. Майкерский, кривляясь и выкрикивая слова. — А вы расписались внизу на листе, вы не опоздали сегодня, вы свое место заняли в графе или пропустили его для мальчишек? Доброта вам портит, тов. Обыденный, порядок на службе прежде всего! За опоздание — штраф, за опоздание — штраф! А где у вас накладная, тов. Обыденный? Я, кажется, послал вас за накладной, а у вас в руке пять червонцев. Где вы взяли пять червонцев, тов. Обыденный? Жалованье только завтра, жалованье только завтра! А я знаю, вы деньги отдаете жене, у вас на руках не бывает таких сумм. Где же вы взяли пять червонцев, тов. Обыденный, где вы взяли пять червонцев? Я ведь посылал вас за накладной. Я ясно сказал: принесите мне накладную для проверки. Нет, не прячьте деньги в карман. Я и в кармане их увижу. Я сейчас позову всех сотрудников, мы пойдем и осмотрим ящик, и мы установим, откуда эти деньги. Вы говорите — болезнь. Нет, это не болезнь, тов. Обыденный, это пять червонцев, которые вы украли! Кража — не болезнь!
— Кража — не болезнь, — подхватил Евин и перекувыркнулся в воздухе в полном восторге и исступлении. — Я нарочно не запер ящика, я у дверей стоял и подсматривал, я знал, что вы вытащите деньги. Как вам не стыдно, Петр Петрович, так подводить сослуживца! Мало того, что скрали, хотели еще все на меня свалить. А если б меня отдали под суд? Хорошо, что я за вами следил.
— Мы сейчас спросим всех, — перебил его тов. Майкерский. — Мы устроим общее совещание. Мы спросим всех, всех. Нет, нет, держите деньги в руке, тов. Обыденный, это улика.
Петр Петрович действительно увидал, что в руке у него лежит бумажка. Он хотел бросить ее, но бумажка приклеилась к ладони и не отставала. Он хотел отодрать ее другою рукой, но и это не помогло. Он умоляюще посмотрел на Черкаса. Черкас пожал плечами.
— Вы сами хотели, — сказал он небрежно.
— Петракевич! — с хохотом и восторгом, захлебываясь, крикнул тов. Майкерский, — вы главный защитник тов. Обыденного. Что вы скажете нам?
Петракевич вскочил, как старый солдат, руки по швам, плечи выпрямлены, ноги вместе, голова задрана, — и прокаркал вороной:
— Сомневаюсь.
— В чем сомневаетесь? — спросил вынырнувший Евин. — Вы меня из дому выкинули тогда. А теперь?
— Сомневаюсь, — повторил Петракевич.
— Да в чем же? — нетерпеливо крикнул тов. Майкерский.
— В нем, — указал Петракевич на Петра Петровича.
— А что? — спросил тов. Майкерский.
— Он Черкасу денег не давал, — отрезал Петракевич и сел, словно разом прихлопнули складную игрушку.
— Ендричковский! — высоким фальцетом вызвал тов. Майкерский. — Вы тоже защитник. Ваше мнение и совет. Вы все еще думаете, что тов. Обыденный болен?
Ендричковский вскочил и выбежал вперед.
— Болен, болен, — закричал он. — Воровство — тоже болезнь!
— Вы опять говорите чепуху, — сморщился тов. Майкерский. — Кажется, здесь можно было бы и воздержаться от вечных шуток. Но вы признаете, это — воровство? А что с Черкасом?
— Выдумка, — махнул рукою Ендричковский.
— Садитесь, тов. Ендричковский, — торжествующе крикнул тов. Майкерский. — Райкин, Геранин, а вы?
— Аполлон Кузьмич, — в отчаянии крикнул Петр Петрович, — да скажите же им, что вы взяли у меня пять червонцев! Вот вы, наконец, здесь!
Черкас покачал головою.
— Они не видят меня, — тихо ответил он. — Только вы видите меня.
— Это выдумка — Черкас! — завопил Евин. — Никакого Черкаса нет! Никому он денег не давал! Просто попался и выдумал!
— И плохо выдумал, — хором сказали все сотрудники. — Мы не поверили.
— Просто так, просто так, просто так, — на все лады запел Евин, кривляясь и прыгая вокруг Петра Петровича, — Мы тебе покажем «просто так»!
— Подождите, Евин, — с шутовского торжественностью сказал тов. Майкерский. — Может быть, мы пристрастны. Спросим мнение семейных. Прошу вас, Елизавета Петровна.
Елизавета об руку с Камышовым подошла к Петру Петровичу. Он не узнал в развязной девице своей дочери, а в наглом молодом человеке — ее жениха. Они бесстыдно усмехались Петру Петровичу в глаза, и Елизавета сказала:
— Мы этого не понимаем. И Константин тоже. Может быть, это мама понимает. Спросите ее.
— Разрешите потревожить вас, Елена Матвевна, — подскочил к Елене Матвевне тов. Майкерский, — Вам, конечно, трудно осудить вашего мужа. Но для общественной пользы, для пользы службы…
Елена Матвевна одна не улыбалась. Петр Петрович хотел кинуться к ней, но ноги его приросли к полу. Он взглянул на нее умоляющим взглядом и протянул к ней руки. Она низко опустила голову, и он увидал, что и она не понимает его.
— Ага! — закричал тов. Майкерский. — Вот как говорится правда, а не «просто так»! Все согласны?
Все повскакали, и поднялся страшный крик. Все указывали пальцами на Петра Петровича, кривлялись и что-то кричали. Опять перед ним мелькнули все знакомые лица — вот ломаются сотрудники, вот плачет Елена Матвевна, вот гогочет бессмысленным смехом сумасшедший Володя Маймистов. Это было невыносимо страшно и отвратительно, и Петр Петрович закричал, пытаясь схватить Черкаса за руку:
— Довольно, довольно! Не хочу! Уж лучше того! Все лучше!
Черкас поднял руку. Вмиг все исчезли, померк свет, и стало звеняще тихо.
— Я говорил вам, что то лучше, — тихо сказал Черкас. — Мне очень жаль, но вы сами испортили свой праздник.
Петр Петрович закрыл руками лицо.
— Мне страшно, — прошептал он. — Я боюсь и этих и того. Пожалейте меня, Аполлон Кузьмич.
И Петр Петрович заплакал. Он не мог больше вынести карусель, и он не знал, что ждет его теперь, и боялся снова услыхать страшные и непонятные шаги. Он был слишком измучен. Он ничего уже не понимал, ему было некуда даже прислониться, так пуста и призрачна была эта комната, и он не решался кинуться к Черкасу. Он чувствовал себя маленьким затерянным ребенком, беспомощным и одиноким.
— Не плачьте, Петр Петрович, — тихо сказал Черкас. — Это нехорошо в праздник.
Петр Петрович старался удержать слезы и всхлипывания, но не мог. Слезы лились помимо его воли, и помимо его воли содрогались плечи и все тело.
— Я не хочу плакать, — сказал он. — Только я не могу.
— Не надо так бояться, — укоризненно ответил Черкас. — Ведь вы видели, стоит поднять руку, и все исчезает.
Петр Петрович с надеждой посмотрел на него и вдруг заплакал еще горше.
— А если вы не захотите поднять руку, — пролепетал он. — Если вы оставите меня?
Черкас помолчал.
— Это не моя воля, — тихо ответил он потом. — Наоборот, я — ваша воля. Я не оставлю вас, пока…
Петр Петрович вскинул на него глаза, но Черкас замолк и отвернулся.
— Пока что? — крикнул Петр Петрович и с ужасом прислушался. Ему показалось, что он снова слышит те шаги.
— Это не те шаги, — уклонившись от ответа на вопрос и разгадав страх Петра Петровича, сказал Черкас. — Вам нечего бояться. Это идет ваш воображаемый собеседник.
Очень далеко, в самом конце зала, появился кто-то, ступавший очень неуверенно. Петр Петрович действительно успокоился и послушно перестал плакать. Ему было совсем не страшно. Тот, кто появился, был ему бесконечно знаком, Он пристально всматривался, но сначала ничего не мог припомнить. А тот подошел совсем близко, странно напоминая очертания чьей-то грузной фигуры.
— Вы не узнаете? — ласково спросил Черкас издалека.
Петр Петрович почувствовал, что Черкас куда-то уходит и оставляет его одного. Он хотел обернуться, но глаза его были прикованы к вошедшему.
— Вглядитесь же, Петр Петрович, — совсем уже издалека, чуть слышно, сказал Черкас.
Очень давно, когда наступили голод и холод, а старый халат Петра Петровича износился и нового негде и не на что было купить, он приспособил себе старое пальто и сидел в нем, кутаясь, вечерами. Тогда все молчали, и Петр Петрович молчал. Может быть, именно тогда он многое передумал. Когда же тяжелые времена прошли, пальто куда-то запрятали, а может быть, выбросили. И вот это-то пальто было надето на вошедшем.
Петр Петрович сделал шаг, широко раскрыл глаза и понял все. Перед ним стоял он сам, отраженный как в зеркале.
— До свиданья, Петр Петрович, вы меня больше не увидите, я вам теперь не нужен, — еле слышным шепотом донесся откуда-то голос Черкаса.
Петр Петрович жадно глядел на самого себя. Он забыл обо всем, он не помнил больше Черкаса. Он узнал себя, только второй Петр Петрович стоял перед ним воздушный, легкий, много знающий и передумавший. Он тихо сказал:
