Юрий Рытхэу - Магические числа
По мере приближения к кораблю решимость Таапа понемногу слабела. Кто его знает, может, Кагот набрался у тангитанов какойнибудь такой премудрости, которая окажется сильнее шаманской?
Крепко вмерзший в лед корабль не выглядел попавшим в беду. Большая часть палубы была накрыта толстым плотным брезентом. На заиндевелых мачтах, на такелаже висели замороженные оленьи туши и белые тушки полярных куропаток. Из большой трубы шел черный, резко пахнущий дым. Таап знал, что так пахнет горючий камень тангитанов, дающий сильный и устойчивый жар.
Широкий деревянный трап спускался с борта корабля на лед. На палубе стоял человек в меховой кухлянке и смотрел на приближающихся. Когда Таап и Нутэн достигли корабля, человек на палубе сделал предостерегающий жест.
— Нам нужен Кагот! — крикнул Таап.
Тангитан отрицательно покачал головой и жестами дал знать, что пришельцам рекомендуется повернуть обратно.
— Кагот! Кагот! — повторил Таап и сделал шаг на нижнюю ступеньку трапа.
На палубе появился второй тангитан. Из-под низко надвинутого капюшона выглядывал большой нос. Человек был с винчестером. Однако он не стал угрожать ружьем, а только достаточно громко и властно крикнул:
— Назад!
Таап понял значение окрика и отступил от трапа.
Большеносый начал что-то говорить. Говорил он долго и очень решительно.
Таап выслушал речь тангитана с таким вниманием, словно понимал каждое слово. По беспрекословному тону он догадался, что ему не дадут подняться на борт и увести Кагота. Надо действовать иначе.
— Пошли отсюда, — сказал он Нутэну и зашагал прочь от корабля не оглядываясь.
Нутэн шел сзади. Вдруг он сказал:
— Таап, гляди, что там?
— Что? — встревоженно спросил Таап.
— Вон там, над ярангой.
Таап присмотрелся и увидел над крайней ярангой ярко горящий при свете заходящего зимнего солнца красный флаг.
23
К удивлению Кагота, Айнана нисколько не испугалась ни новых Людей, ни большого цинкового корыта, наполненного теплой мыльной водой. Сундбек и Ренне, оба в клеенчатых фартуках, бережно раздели девочку и посадили в воду. Айнана сначала судорожно замолкла, умоляюще посмотрела на отца, но в следующую секунду улыбнулась и разразилась звонким, рассыпчатым смехом, словно по мерзлому руслу покатились осколки прозрачного речного льда.
— Ну и молодец! — воскликнул Сундбек. — Такое впечатление, что мыло и мочалка ей давно знакомы.
Изобретательный Сундбек ухитрился найти какие-то куски чистой цветастой ткани, которые на первое время заменили платье для девочки.
— Я ей мигом сошью полный туалет, — обещал он.
Сундбек, кроме того, что был прекрасный механик, слесарь, токарь и чеканщик по меди, еще отлично шил. В его мастерской стояла зингеровская швейная машинка, вызвавшая в свое время огромное любопытство Кагота.
Молочную кашу взялся сварить сам Амундсен, почему-то не доверив это дело отцу.
Помешивая большой ложкой густеющее варево, начальник экспедиции спросил Кагота:
— А чем вам угрожают земляки?
— Они могут меня убить, если я вернусь в Инакуль.
— Почему?
— Такова судьба отступника. Того, кто решает оставить шаманское призвание, ждет смерть от руки его товарищей.
— А вам не хочется возвращаться ни к шаманству, ни в Инакуль?
— Нет.
— Вы больше не верите в существование духов?
Кагот вздохнул.
— Нет, я верю… Но не так, как раньше. Раньше у меня не было сомнений, и я точно следовал тому, что мне говорили покойный Амос и другие шаманы. Верил даже тому, чего не было на самом деле, соглашаясь, что так надо для блага людей. Но потом пришли сомнения… А вера пошатнулась, когда я не смог спасти жену.
— А что за болезнь у нее была?
— Красная… Все тело было покрыто краснотой, и она не могла смотреть на яркий свет.
— По симптомам похоже на корь…
Амундсен в молодости изучал медицину и, даже покинув университет, не утратил к ней интереса.
— И как вы лечили ее?
— От тех болезней, которые привозят рэккэны, лекарств нет, — ответил Кагот. — Единственная надежда на милость богов. И я просил их, умолял, но они остались глухими к моим мольбам и взяли Вааль к себе…
— Я вам очень сочувствую, Кагот… Но у вас осталась дочь.
— Я бы хотел для нее настоящей счастливой жизни, — с надеждой произнес Кагот. — Ей все здесь так нравится: и мыться, и деревянная яранга, и музыка.
По случаю прибытия Айнаны на борт, к удовольствию девочки, завели виктролу, музыка слышалась и на камбузе. Недостатка в няньках не было, каждый старался чем-нибудь развлечь ребенка. Нашлись даже кое-какие детские игрушки, неведомым образом попавшие на экспедиционный корабль. Плюшевый медвежонок и маленькая гуттаперчевая куколка в платьице очень заинтересовали Айнану.
Амундсен снял с плиты кастрюлю, попробовал кашу и с удовлетворением произнес:
— По-моему, в самый раз.
— Ей нравится тангитанская еда, — улыбнулся Кагот, переполненный благодарностью к этим, в общем-то, чужим ему Людям, проявившим такую заботу о его дочери.
Перед обедом на корабль явился Першин.
— Очень хорошо, что вы пришли, — сказал Амундсен. — Мне нужно с вами как с представителем законной власти посоветоваться относительно Кагота и его дочери. Вам, должно быть, известно, что для них в связи с приездом земляков возникла серьезная угроза…
— Да, я это знаю, — ответил Першин.
— Сложность заключается в том, — заметил Амундсен, — что и вы и я вмешиваемся в тот уклад жизни, который существовал здесь испокон веков, как бы идем против законов, которые издавна регулировали их жизнь.
— Ничего не поделаешь, — пожал плечами Першин. — Пришло такое время: хочешь не хочешь, а придется вмешиваться. Для меня совершенно ясно: люди, которые приехали за Каготом, это враги новой жизни!
— А если они по-своему правы? — осторожно спросил Амундсен. — Ведь за их действиями стоят многовековой опыт, тысячелетние традиции. Свое отношение к Каготу они изобрели не вчера. Вот в чем сложность и трудность. Откровенно говоря, я вам завидую…
— В чем?
— В том, что для вас все так просто…
— Вы меня не так поняли, — после недолгого раздумья произнес Першин. — К такому отношению к прошлому мы шли долго и нелегко. И если мы уж решили покончить с ним, избавить человека от связывающих его пут, которые вы называете многовековым опытом и тысячелетними традициями, то нас уже ничто не остановит.
— Меня удивляют ваши решимость и уверенность, — после некоторого раздумья произнес Амундсен.
— Мои решимость и уверенность основаны на том, что это историческая неизбежность, которая доказана создателями научного социализма Марксом и Энгельсом и подтверждена опытом нашей революции, ее вождем Лениным. — Голос Першина прозвучал торжественно.
Слушая его, Амундсен кивал и, когда тот кончил, сказал:
— К сожалению, у меня не было времени подробнее ознакомиться с их учением. Лишь порой приходила мысль: как это в недрах немецкого общества, столь приверженного к законопочитанию и порядку, могло родиться такое революционное учение, которое, похоже, совершенно изменило исторический путь России?
— Я возьму на себя смелость заметить, — сказал Першин, — что революция в России окажет такое влияние на мировую историю, какого мы сейчас не можем предсказать. На историческую арену вышла новая огромная сила, сила трудового народа.
Амундсен смотрел на молодого русского и испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, трудно было противостоять логике и убедительности его рассуждений, но с другой — нелегко и примириться с тем, что многое, казавшееся еще вчера незыблемым, устоявшимся, оказывается весьма сомнительным. Вопрос, который встал с первого дня отплытия из Норвегии — каким будет мир, когда экспедиция возвратится в цивилизованные страны? — приобретал новую остроту. И рядом с грандиозностью целей, во имя которых здесь находился этот русский революционер, своя собственная — покорение Северо-Восточного прохода и достижение Северного полюса — порой начинала казаться не такой значительной.
Сделав над собой усилие, чтобы побороть рождающееся чувство, похожее на зависть, Амундсен сказал:
— Если вы не возражаете, Кагот пока останется, на «Мод» под ох раной и защитой норвежского флага.
— Я буду весьма признателен вам за это, — с достоинством ответил Першин, — Мы могли бы постоять за него и под защитой нашего красного флага, но в данной ситуации будет лучше, если Кагот будет у вас.
Проводив гостя, Амундсен заглянул к Каготу и нашел его играющим с девочкой. Айнана совершенно преобразилась. Коротко подстриженная, чисто вымытая душистым мылом, облаченная в наскоро перешитую мужскую рубашку Сундбека, она светилась довольством и счастьем, не подозревая о той опасности, которая грозила ей и отцу.
