Юрий Рытхэу - Магические числа
— Счету? — переспросил Амос. — Для чего это?
— Ну, для того, чтобы знать число вещей.
— Много вещей у тебя завелось?
— Не так чтобы много, но кое-что есть, — ответил Кагот. — Но счет не для этого.
— Ты говорил, что тангитаны все меряют, — сказал Амос. — Им это для чего-то надо. А тебе зачем? Тоже мерить будешь?
— Может, и придется, — туманно ответил Кагот. — А разве русский учитель не учит счету?
— Вроде бы учит, — вспомнил Амос. — Но это так, баловство и развлечение для детей.
— У меня это серьезно, — сказал Кагот. — И чувствую, что за этим большое дело…
— Может быть, и так, — кивнул Амос, отодвигая в сторону нарту. — Чейвынэ, уж коли свежий чай появился, давай-ка попьем.
За чаем разговор продолжался. Амос рассказал о подвижках льда на границе припая и дрейфующих ледовых полей и снова вернулся к делам в становище.
— Все хорошо было бы с этим учителем, но странный он человек, — заметил Амос.
— Да, — кивнул Кагот, — Я это тоже почуял: он так и спит в гос-тевом пологе, не переселился в большой.
— Но главное в другом: он все время манит.
— Куда манит? — заинтересовался Кагот.
— В будущее, — многозначительно ответил Амос, — О чем бы ни зашел разговор, он все переводит на будущее. Будто только-только началась жизнь и все самое главное, самое интересное, самое красивое. — впереди!
— Это интересно…
— И будто это новое начало жизни совсем рядом. Как только уйдут льды, сюда приплывет большой пароход…
— Я слыхал от проезжающих, возле мыса Сердце-Камень во льдах зимует какой-то пароход…
— Не тот, — махнул рукой Амос. — Придет большой пароход, на котором привезут деревянные яранги для школы, больницы, для ловли слов…
— Для ловли слов? — переспросил Кагот и догадался: — А, это радио! Амундсен послал своих в Ново-Мариинск, что в устье реки Анадырь, чтобы через тамошнюю станцию отправить новости на родину. Вот только нам — то зачем такая станция? Кому мы будем так далеко отправлять новости?
— Першин говорит, что таким путем сюда скорее дойдет ленинское слово.
— Ленинское слово? — с удивлением спросил Кагот. — Неужто у него и для нашей дали есть слова?
— Першин говорит, — продолжил Амос, — что Ленин совсем простой человек, вроде нас с тобой.
— С виду-то он, может быть, и вправду похож на простого человека, но главное — какая сила у него внутри, — со значением проговорил Кагот. — Уговорить бедных людей — это непросто, — задумчиво продолжал он, мысленно представив толпу оборванных, невеселых людей, а на некотором возвышении Ленина, который обращается к ним со своим словом.
— Но уговорил же! Солнечного владыку скинул! — сказал Амос. — И в наши края своих людей послал, — добавил Кагот.
— Интересно, конечно, каково-то все будет на самом деле, — задумчиво проговорил Амос. — Скажу тебе, Кагот, по мне, чем чуднее а неожиданнее, тем лучше!
— Это почему?
— Потому что злые духи — кэльэт — совсем запутаются и не найдут меня. Нынче я чувствую в себе большую силу, много больше, чем до той поры, когда тонул. Признаюсь тебе, Кагот, зачал я дитя… Вот как! — Он скосил глаза на усердно работающую Чейвынэ. — Чейвынэ! — окликнул он жену. — Отдай-ка Каготу пару свежих нерпичьих печенок! Пусть угостит тангитанов на корабле! Першину тоже нравится печенка. Но больше мороженая, сырая. Умкэнеу повадилась ходить к нему и толочь для него печенку. Совсем сдурела девка, прямо льнет к нему, проходу не дает.
— Созрела, наверное, — высказал догадку Кагот.
— Так ведь тангитан не берет ее, — заметил Амос. — Непонятно: и Каляну не взял и от Умкэнеу отворачивается…
В яранге у Гаймисина у костра сидела Умкэнеу и толкла в каменной ступе.
— Кыкэ вай, Кагот! — обрадованно воскликнула она и крикнула в полог: — Кагот пришел!
— Тангитану толчешь? — Кагот кивнул на ступу.
— Ему, — вызывающе ответила Умкэнеу. Ей было жарко, и она сняла один рукав мехового кэркэра, обнажив вполне сформировавшуюся смуглую грудь с темным, почти черным сосочком.
Из полога высунулся сначала Гаймисин, за ним показалась и его жена Тутына.
— Какие новости на корабле? — спросил слепой.
Он внимательно выслушал то, что Кагот уже рассказывал сначала в яранге у Каляны, затем у Амоса. На сообщение об обучении счету Гаймисин заметил:
— Любят они считать… Это у них, видно, в крови.
— Мы тоже счету учимся! — встряла в разговор Умкэнеу.
Видать, в этой яранге строгий обычай, предписывающий женщине не вмешиваться в разговор мужчин, не соблюдался. Умкэнеу держала себя так, будто она взрослый человек, хозяйка.
— Одно дело, когда этому детей учат, совсем другое — взрослого мужчину, — заметил с оттенком недовольства Гаймисин и проворчал: — Совсем распустилась девка. Учение не идет ей впрок, только портит.
— А учитель говорит, что я способная, — возразила Умкэнеу, лукаво улыбаясь Каготу. — Когда приедут настоящие учителя, они быстро меня всему научат и пошлют в большое селение.
— В Уэлен? — спросил Кагот.
— Дальше!
— В Ново-Мариинск?
— В Петроград!
— Слыхал? — кивнул в сторону дочери Гаймисин. — В Петроград собралась. А вести себя в мужском обществе не научилась. Все огрызается, как собачонка.
— Так у нас же равноправие! — напомнила Умкэнеу.
— Даже если оно, это самое равноправие, и есть, — строго заметил Гаймисин, — то это не для детей.
— Ну сколько можно твердить: не дитя я уже, — устало прцговорила Умкэнеу. — Вот скоро замуж выйду!
— За кого же ты собралась замуж? — спросил Гаймисин.
— Это мое дело — за кого, — загадочно ответила Умкэнеу.
— Ты это брось! — крикнул Гаймисин. На его слепом лице отразился настоящий гнев. — На учителя поглядываешь, смущаешь его. Разве такое может быть, чтобы чукотская девка за тангитана замуж выходила?
— У нас теперь равноправие не только между мужчинами и женщинами, но и между тангитанами и чукчами! Так сказал учитель Алексей. И это он не сам выдумал, а услышал от Ленина, вождя большевиков и бедных людей.
Умкэнеу это сказала громко, на весь чоттагин.
— Какие слова научилась выговаривать, язык можно сломать, — простонал Гаймисин. — Человек послан на важное дело, а ты его сбиваешь с толку.
Весело посмеиваясь и нисколько не боясь своего слепого отца, Умкэнеу заварила свежий чай и разлила по чашкам.
Тутына откусила крохотный кусочек сахара и языком затолкала его подальше в рот.
— Благодаря тебе эту зиму только и делаем что пьем сладкий да крепкий чай. — В голосе женщины слышалась искренняя признательность. — Бывало, попьем с месяц, пока лето, а потом всю зиму только воспоминанием и живем, пока кто-нибудь не проедет в сторону Колымы. К весне начисто забывали и вкус сахара, и запах настоящего табака…
— С печалью иногда думаю, что скоро хорошие времена кончатся и тангитаны вместе с кораблем уплывут в другие края, — вздохнул Гаймисин.
— На вершину Земли, — напомнил Кагот.
— Было бы в моих силах, задержал бы их у нас, вморозил бы навечно их корабль у нашего берега, — мечтательно проговорил Гаймисин. — Чем им у нас плохо? Тут хоть люди есть да охота хорошая. А что там будет, на вершине Земли? Может, ничего там такого интересного нет. А мы останемся опять без тангитанов, без чая, без сахара да без хорошего табака…
— Першин тут останется, — напомнила Умкэнеу.
— А что толку от твоего Першина, кроме разговоров да мечтаний о будущем? — махнул рукой Гаймисин. — Похоже, у твоих большевиков у самих ничего нет.
— Учение о справедливости у них, — возразила Умкэнеу. — Чтобы всего было поровну у людей.
— Знаешь, дочка, все эти разговоры о равенстве — ерунда! Никогда не будет, чтобы люди жили одинаково. Такая уж природа людская. Один довольствуется двумя ребрышками от нерпы, а другому подавай всю грудинку — и то сыт не будет, иной с одной женой живет, а, скажем, оленному человеку можно и двух и трех жен иметь, смотря какое у него стадо…
— При новой власти таких богатых оленных людей не будет! — твердо заявила Умкэнеу.
Снаружи яранги послышался собачий лай. В чоттагин вбежал запыхавшийся Амосов сынишка Эрмэн и объявил:
— С восточной стороны идут собачьи упряжки! Гости едут!
— Вот тебе и новости без всякой мачты и сети для ловли летящих слов, — весело сказал Гаймисин и принялся одеваться.
22
Встречающие гадали вслух, кто бы это мог быть. Скорее всего кто-то из людей Кибизова, объезжающего побережье по поручению торгового дома братьев Караевых, которые представляли русскую фирму и пытались противопоставить русские товары американским. Обычно Кибизов ездил на нескольких упряжках, и сейчас еще издали было заметно, что идут по меньшей мере две нарты. Однако по мере приближения упряжек предположение о Кибизове отпадало: на нартах были свои, чукчи. Солнце, стоявшее низко над горизонтом, освещало приближающихся путников сбоку, длинные тени мешали как следует рассмотреть и узнать людей.
