Илья Маркин - Курский перевал
Глядя на эту избитую и развороченную взрывами полоску земли, пулеметчики молчали. Среди поредевших взрывов снарядов и мин теперь уже отчетливо различался гул танковых моторов, перемешанный с лязгом гусениц и треском автоматной и пулеметной стрельбы. Подобно самой крутой штормовой волне на море, нарастая и тяжело переливаясь, шум этот неудержимо надвигался, густел, грозя накрыть и смести все, что окажется на его пути.
— Эх! — не выдержал Гаркуша. — И прет же адская сила!
Чалый искоса взглянул на него и, ничего не сказав, обнял сгорбленные плечи неотрывно смотревшего в амбразуру Ашота.
— Вот они! — воскликнул Алеша, увидев, как из лощины вынырнули вначале темные купола башен, а через мгновение валко и грузно выползли и сами танки, тянувшие хвосты пыли. За ними врассыпную бежали пехотинцы. Весь сжавшись и похолодев от вида этой лавины машин и людей, Алеша продолжал отыскивать тот самый желтоватый бугорок, куда ушел Васильков, и никак не мог найти его. Видно, что с дзотом и с теми, кто укрывался в нем, все кончено. Эта мысль была так мучительна, что Алеша громко прошептал:
— Эх, Саша, Саша!
— Напоролись! — свистяще прошептал Чалый и, гордо показывая рукой в амбразуру, воскликнул: — Молодцы саперы! Первые фрицев угостили. Видал, видал, крутятся! — уже во весь голос кричал он. — Славно миночки сработали!
Наткнувшись на минные поля, фашистские танки замедлили ход, остановились, потом, неуклюже переваливаясь и отстреливаясь, поползли назад. На минном поле остались четыре недвижно застывшие машины и семь огромных, истекающих жирным дымом костров. С отходом танков, словно провалясь сквозь землю, исчезла и пехота. В помутневшем небе вновь нудно завыли фашистские бомбардировщики, и на истерзанную взрывами полосу боевого охранения вновь посыпались бомбы. С еще большим ожесточением била и артиллерия. Даже в километре от позиций боевого охранения, куда обрушился весь шквал вражеского огня, дзот расчета Чалого дрожал и скрипел бревнами. Пулеметчики угрюмо смотрели на то, что творилось впереди.
— Чалый! — крикнул, заглянув в дзот, Козырев. — Одного человека на помощь санитарам!
— Тамаев, бегом? — словно давно ожидая этого распоряжения, крикнул Чалый и вновь прильнул к амбразуре.
В изгибе хода сообщения, куда вслед за Козыревым прибежал Алеша, лежал, желтея обескровленным лицом, пожилой усатый пулеметчик. Ему, видимо, было так тяжело, что он даже не открыл глаз, когда Козырев поднес к его запекшимся губам горлышко фляги.
Он судорожно отпил несколько глотков и, дрогнув совсем черными веками, с трудом проговорил:
— Помощь послать надо комсоргу-то нашему. Один в дзоте остался…
— Жив Саша Васильков, жив? — склоняясь к самому лицу раненого, нетерпеливо спросил Алеша.
— Там он, с пулеметом остался… Послать надо к нему. Одному-то беда: ни ленту подать, ни патроны поднести.
— Пошлем, ты не волнуйся, обязательно пошлем, — гладя синюю руку раненого, успокаивал Козырев.
— Товарищ старший сержант, разрешите мне к Василькову, я быстро, — с жаром сказал Алеша, но Козырев суровым взглядом остановил его и показал на раненого.
— Поднимай-ка осторожно, на медпункт понесли.
Пока Козырев и Алеша несли на медпункт раненого, бой ни на мгновение не утихал. По-прежнему ожесточенно били артиллерия и минометы; гулко ахали наши тяжелые гаубицы и пушки; шквалом из края в край перекатывалась пулеметная и автоматная трескотня; отрывисто и резко били танковые пушки. Только в небе стало заметно тише. Едва появлялись бомбардировщики, как встречь им бросались советские истребители и разгоняли их еще на подходе к линии фронта.
Когда Алеша вернулся в дзот, никто из троих пулеметчиков даже не взглянул на него. Все они, не то восхищенные, не то подавленные, напряженно смотрели в амбразуры.
— Товарищ сержант, — обратился Алеша к Чалому, — там в боевом охранении комсорг наш, один с пулеметом, я просился на помощь ему.
— Поздно помогать Василькову, — хрипло выдохнул Чалый.
— Как, — вскрикнул Алеша, — погиб?
— Танк, танк давить его полез! — отчаянно прошептал Ашот и отодвинулся, давая Алеше место у амбразуры.
— Вот парень! — воскликнул Гаркуша. — Две атаки один отбил! Сколько он их накромсал там! Сейчас и танку влепит горяченького!
Знакомый холмик, окруженный черными провалами воронок, все так же упорно желтел выгоревшей на солнце травой. Алеша замер: прямо к холмику полз танк. Это был, несомненно, «тигр». Он не вел огня ни из пушки, ни из пулемета. Расстояние между танком и холмиком неумолимо сокращалось.
— Сейчас, сейчас ударит Саша гранатой, потом бутылкой, — забыв обо всем, шептал Алеша. Но черный танк подошел вплотную к холмику, вполз на него и, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, начал кромсать уцелевшую желтизну.
— Да куда же смотрят наши артиллеристы? — отчаянно закричал Гаркуша. — Трубадуры разнесчастные! Фасонить только, на марше в машинах да на лафетах раскатывать! Пехоту бедную танки давят, а их и в помине нет!
— Да куда бить-то? Там же свой, наш человек сидит, — укоризненно сказал Чалый.
— Эх! — со всей силой ударил Гаркуша кулаком по стене. — Где он теперь, человек-то? Был — и нету!
Видимо, так решили и артиллеристы. Тяжелые снаряды прошелестели в воздухе, и вокруг холма взметнулись снопы пламени и дыма. «Тигр» еще крутнулся, теперь уже по совсем черному месту, резко развернулся и на полной скорости пошел назад.
— Да бейте же, бейте, уйдет, гад! — кричал Гаркуша.
Словно услышав его мольбу, несколько фонтанов дыма и пыли окутали «тигра», и сразу же ахнул сотрясающий взрыв. Когда дым рассеялся, на месте «тигра» сочилась пламенем темная груда.
— Это памятник тебе, наш комсорг, — сняв каску, тихо сказал Чалый, — от артиллеристов пока, но и мы свой воздвигнем, не хуже этого.
Давясь от слез, Алеша тоже снял каску и сквозь мутную пелену смотрел, как фашистская пехота поднялась и широкой цепью двинулась к тому месту, где недавно желтел знакомый холмик.
— Дай, дай резану! — рванулся к пулемету Гаркуша.
— Нельзя, — отстранил его Чалый, — наше время еще не пришло.
— К черту время! Душу отвести, кипит все!
— Бьет, сам бьет! — вскрикнул Ашот. — Жив, значит, Саша, жив Саша!
Там, где только что ползал «тигр», частыми вспышками мелькали коротенькие язычки пламени, и пехота вразброд, пятная упавшими землю, побежала назад.
— Давай им, Саша! — кричал Гаркуша. — Круши паразитов, щоб на веки вечные угомонились!
Но радость была слишком короткой. На холмик вновь обрушился шквал огня. Через полчаса, в предзакатных лучах солнца, пехота поднялась в атаку. Холмик безмолвствовал.
II
Генерал Ватутин, грузно облокотясь на стол, долго смотрел на расстеленную перед ним оперативную карту, в раздумье едва слышно постукивая карандашом. Сидевший рядом с ним Хрущев, склонив крупную, отливавшую серебром голову, бросал короткие взгляды то на командующего и его карту, то на окруживших второй стол генералов управления фронта, то на заслонявших ближнее окно командующих воздушной и танковой армиями генералов Красовского и Катукова.
— Все ясно, товарищ командующий! — не выдержал молчания живой, подвижной, с загорелым дочерна худощавым лицом Катуков. — Противник начал решительное наступление. Это несомненно. Он уже бросил в бой свыше ста танков, а это не шуточки.
Ватутин искоса взглянул на командующего танковой армией и еще сосредоточеннее всмотрелся в карту. Хрущев резко расправил широкие плечи и, прищурив глаза, отрывисто сказал:
— Значит, нужно наносить удар всей мощью нашей артиллерии?
— Никакого сомнения! — воскликнул Катуков и, помолчав, пояснил: — Конечно, главные силы противник в бой еще не ввел. Это, всего вероятнее, наступление передовых частей с целью борьбы с нашим боевым охранением и выхода к переднему краю главной полосы обороны. А основные силы противника ждут результатов боя передовых частей. Вот сейчас-то, — вновь, возвысив голос, разгорячился Катуков, — сейчас-то и нужно обрушить на них всю мощь огня нашей артиллерии. Тем более что у нас давно уже все спланировано, подготовлено и пристреляно. Один сигнал и…
Катуков с силой взмахнул рукой и с еще большей силой опустил ее вниз.
— Горячий народ танкисты, — не отрываясь от карты, хмуро проговорил Ватутин. — Чуть что заметил, размахнулся, не раздумывая, и тресь! А если противник главные силы еще не подвел? — встав из-за стола и подходя к Катукову, строго продолжал Ватутин. — Если это не решительное наступление, а только попытка ввести нас в заблуждение? Тогда что? Ударить по пустому месту?
— Это исключено, — выдержав настойчивый взгляд Ватутина, воскликнул Катуков. — Нам хорошо знаком почерк и самого Манштейна и командующего четвертой танковой армией генерала Гота. По всему видно, это начало большого наступления, а не случайный бой. И чтобы сорвать это наступление, нужно бить.
