Василий Цаголов - За Дунаем
— Здравей!
Христо оглядел харчевню. Он искал предателя, чьи приметы хорошо знал. Тот сидел в углу в новой одежде, обшитой яркой тесьмой. Предатель разговаривал с соседом, одетым по-европейски. Христо прошел к столику, за которым сидел старик, почтительно поздоровавшись с ним, присел. Сразу же к Христо подошел хозяин дюгена. Христо заказал подогретую водку, а потом спросил старика:
— Чего ты, дедушка, так задумался? Твоя шхуна, может, утонула?
— Нет,— старик поднял голову.— О жизни думаю... Большое богатство у меня дома, даже трудно пересчитать его...
Христо принесли водку, и он отпил глоток.
— Бараны?
— Нет, блохи...
Засмеялся Христо, отодвинул на середину стола стопку.
— Сдаюсь, дедушка, хорошо ты проучил меня... За хорошую науку не выпьешь ли одну стопку за мой счет?
— Что ж, разве только дурак отказывается от дарового угощения. А твоя милость кто?
— Не все ли равно, кто я, дедушка? Ну, скажем, Христо из Габрово. Я портной... А почему эти добрые люди раскудахтались, словно курицы, вспугнутые кошкой?
— Обсуждают мировую политику. Разве ты не знаешь, что болгарин любит решать мировые дела. Свои только никак не уладит...
— Слушай, дедушка, получилось нехорошо: я забыл предложить выпить остальным...
— Не знаю, господин, это твоя воля. Если у тебя столько денег, сколько у меня дома блох...
Христо подозвал трактирщика:
— Угости всех по стопочке.— Воевода вынул из кармана деньги и небрежно бросил их на стол. Трактирщик раскланялся и поспешил к стойке. Все обратили внимание на Христо. Даже те двое, что в углу, замолчали. Предатель кивнул ему и улыбнулся.
— Ваша милость угощает нас, а мы не знаем, кто вы? — спросил он.— Ну, хоть тост скажите...
Христо поднялся.
— Я слушал, как вы горячо спорите, и, откровенно говоря, удивился. Вы говорите о французах и немцах. Но есть одна страна, о которой нужно помнить всегда, даже на том свете. Я пью,— Христо обвел взглядом харчевню и неожиданно крикнул: — пью за свободную Болгарию!
Все посмотрели в угол на предателя и его дружков.
— Что? — поднялся предатель, лицо его побагровело.— Люди еще не пришли в себя от одного бунта, а ты, негодяй, хочешь, чтобы опять люди страдали?
Христо подошел к стойке и пристально посмотрел трактирщику в глаза. Тот даже не моргнул. Улыбнувшись, Христо повернулся к присутствующим и воскликнул:
— За свободу! Кому из вас, болгары, не дорога родина?
Все вскочили в едином порыве и, не проронив ни слова, выпили. И только один остался сидеть за столом: предатель. Люди не садились, ждали, пока выпьет гость. А он, заложив за спину свободную руку, шагнул к предателю.
— Почему обижаешь братьев? Выпей...
Предатель повернул к Христо лицо:
— Много вас ходит, героев... Хватит с нас крови! — нервно крикнул он и попытался встать.
Рука Христо с вином сделала быстрое движение, и предатель схватился за лицо.
— Ай, ай! — завопил он.
— Братья, спасибо за Болгарию... Я вижу, вы любите ее. Каждый из нас отдаст за нее жизнь. Она же нам так дорога! Возьми, друг,— Христо бросил хозяину монету.
Люди ждали, что он скажет еще, но Христо взял за шиворот предателя и поволок к выходу.
— Если вздумаешь вспугнуть ночную тишину, то...— Христо не договорил.— Иди, собака!
Предатель упал и стал биться головой об пол, скулил по-собачьи.
— Братья,— обратился Христо к собравшимся,— гайдуки приговорили его к смерти!
Все закричали:
— Правильно! Давно его следовало проучить!
— На нем кровь болгар!
— Кто ты?
— Болгарин,— Христо засмеялся и, подняв предателя на руки, понес к выходу...
33
Фарда вязала сыну носки. Невестка тоже была занята работой: штопала бешмет.
— Съешь халтамата1, ты же голодна с утра,— сказала свекровь, не прерывая работы.
— Сыта я,— Ханифа посмотрела на старуху,— о себе подумай, я сильная, со мной ничего не случится.
Ее муж сидел по ту сторону порога и все слышал. Ему стало невыносимо тяжело. Знаур стыдился матери и жены за свою беспомощность, но не знал, как выбиться из нужды. От досады он закусил губу.
— Не о тебе думаю, Ханифа, о внуке забочусь, а мы с тобой не умрем. Его сбереги, поняла? А тебя бог не оставит без внимания,— проговорила свекровь.
Не слышал Знаур, что ответила жена: он заткнул уши и ушел в конюшню. В бессильном отчаянии уткнулся он в горячий бок коня. Здоровый, сильный, а двух женщин прокормить не может. Вот теперь родится сын, потом, наверное, Ханифа подарит ему еще не одного мальчика. Но чем их кормить? И Бабу ничего не пишет. Нет, он должен что-то придумать.
Перебрав все, чем бы мог заняться, Знаур вдруг вспомнил, как Кудаберд недавно хвалился братом, которого отправил на нефтепромыслы в Грозный, и даже показывал присланные им серебряные рубли. «Все же
придется уйти из дома,— воспрянул духом Знаур и почувствовал прилив сил.— Эх, напрасно я не послушался Бекмурзы. Теперь бы у меня были деньги. Уеду... Не оставит же Бекмурза в беде мою семью, пока я заработаю деньги. А вернусь — так отблагодарю. Сейчас же уйду! Чего мне еще ждать? Коня оставлю дома, а сам доберусь и пешком. А если и Бекмурза захочет поехать? Нет, не захочет». Тут его и застала мать:
— Где ты, лаппу?
— Здесь я, здесь, гыцци,— Знаур не сразу вышел из конюшни.— Сегодня ночью я уйду. Хватит так жить! Что скажет Бабу? Он на войне, а я не могу выбиться из нужды.
Не ускользнуло от сына, как дернулась в сторону мать, будто ее толкнули в спину.
— В Грозный хочу податься... Кудаберд рассказывал о своем брате. У меня тоже есть руки и ноги.
Ни слова не проронила мать, только поджала губы.
— Он им присылает деньги, и хромой разбогател... Обо мне не думай, не пропаду среди людей. Пойдем, собери в дорогу хордзен. Да что там... Давно надо было так сделать, а я сижу и жду чего-то!
— Нет,— глухо проговорила мать, стиснув руки на груди.— Ты хочешь, чтобы потух очаг в доме твоего отца? Он не простит тебе этого, слышишь?
— Мы умрем с голоду... Не могу я больше видеть, как ты мучаешься.
— Твой отец не сказал бы таких слов,— заломила руки мать.
Отвернувшись от сына, она постояла молча и быстро пошла в дом. Проскрипела дверь мазанки. Знаур неторопливо направился в саклю, нашел в углу пустой хордзен, сдернул с деревянного костыля бурку. Бросив ее на плечо, а хордзен сунув под мышку, оглядел двор. И тут перед ним выросла мать.
— Прокляну,— сдавленным голосом прошептала она.— Прокляну тебя. А теперь иди! Бабу ушел, теперь ты? Убегаете, сыновья, а дом на женщину оставили?
Так и стояли мать и сын посреди двора, а Ханифа украдкой смотрела на них из мазанки и плакала.
34
Земля, на которой каждую весну сеяли горцы ячмень, приняла не одну человеческую жизнь. С тех пор, как предок Царая прикатил гранитные глыбы и обозначил ими границы своего участка, прошли многие годы. Кажется, камни, что застыли на углах участка, подобно боевым башням, пустили в землю корни.
Земля...
С какой надеждой сотни горских семей переселились в долины, и все же земли не хватало. И не кому-нибудь, а горцам. Бедняк неистово молился богу и совершал бесчисленные жертвоприношения. Но всевышний не слышал его молитв. Видно, он разбирался в людях.
Царай тоже совершал обряды и терпеливо ждал, когда же бог обратит на него внимание. А так как бог не откликался, то ему не оставалось ничего другого, как сеять на своей пашне и с трудом сводить концы с концами.
Царай с утра ушел из дома. Он побывал у соседа Тарко, потом заглянул на мельницу, оттуда завернул на пашню. «Корзинок бы сорок надо принести земли. Да только откуда? Может, в лесу поискать? И разрешит ли сход?» — Царай направился на противоположный северный склон, заросший кустарником, да чей-то голос заставил его оглянуться.
— О, Царай, не думаешь ли ты, что за ночь у тебя стало больше земли?
— А, это ты, сосед? Да услышит бог твои добрые слова!
— Тогда я не стану завидовать тебе, Царай. Где ты возьмешь столько волов, чтобы вспахать всю землю? А потом, не забудь, тебе придется плести сапетки. Надо же где-то хранить ячмень, а у тебя всего четыре старых плетеных корзины. Э, на меня не надейся, сам ломаю голову, не знаю, куда буду ссыпать зерно.
К Цараю подошел мужчина лет сорока, стянул с головы войлочную шляпу, вытер ею горбатый нос, потом помахал перед вспотевшим лицом.
— Эх-хе, а я, Царай, завидую тем, кто переселился в долину,— сказал горбоносый и, подоткнув под ремень потрепанные полы выгоревшей черкески, присел
201
на корточки.— Давай и мы двинемся отсюда. Может, .ты подумаешь?
— Не хочу быть ишаком у кого-то,— Царай опустился рядом с горбоносым.
— А ты думаешь, я во сне вижу баделят? — буркнул тот.— Ты мне скажи, какого черта осетины кланялись русскому царю в ноги? А? Теперь надо и русскому царю угодить, и баделятам услужить.
