Валентин Катаев - Время, вперед!
Между прочим, перила железные, а деревянные поручни так и не удосужились привинтить. Ободранный, жалкий вид. Американцы!
Типичное русское, исконное, неистребимое разгильдяйство!
Выстроили в степи пятиэтажное кирпично-стеклянное здание по последнему слову европейской техники, убухали миллион, а следить за ним не умеют.
За три месяца привели в черт знает какой вид!
Разве можно здесь строить такие здания? Пыль, бураны, смерчи, сквозняки.
Стоило огород городить для того, чтобы в результате посредине какой-то, черт ее знает какой, дичайшей уральской степи, на пересечении четырех воюющих между собою ветров, в невозможнейших, совершенно экзотических условиях – организовать это серое, скучное, бездарное советское учреждение!
– Азия, черт бы ее совсем побрал! – бормотал Налбандов. – Мировые рекорды! Демагогия!
Встречались люди. Здоровались.
Пробежал мимо толстяк в расстегнутой украинской рубашке с газетами под мышкой.
– Георгию Николаевичу! Где пропадать изволили? Американцев катали? А у нас тут что делается! Прямо черт-те что! Маргулиес на шестом участке такие номера показывает на бетономешалке Егера…
Налбандов молча прошел мимо.
– Не строительство, а какая-то французская борьба! – крикнул ему вслед толстяк и захохотал.
Налбандов жестко усмехнулся в бороду.
На площадке третьего этажа стояла группа инженеров. Один из них, молодой, рыжий, сильно веснушчатый, с длинной красной шеей, в расстегнутом френче поверх сетчатого тельника, крикнул радостно:
– Налбандов, на шестом-то участке, слыхал? Маргулиес, а? Харькову втыкает! Считай, что кавалер Красного Знамени!
– Слыхал, слыхал…
Налбандов, не оборачиваясь, быстро поднялся на четвертый этаж.
Швыряя палкой двери, он прошел в кабинет дежурного по строительству.
Это была большая, скучная, пустынная комната. Он, не снимая пальто и фуражки, сел к столу и положил папку на бумагу.
Пусть ломает голову. Плевать. Посмотрим.
В огромном квадратном клетчатом окне шли томные, зловещие тучи грифельного оттенка. Двигалась стена желтоватой, как бы пригоревшей пыли. Открытая форточка дрожала и дергалась на крючке. Из нее сыпало черной крупчатой пылью.
Налбандов подошел к окну.
Плечистые столбы косо брели против ветра, в облаках пыли. Дымились крыши, дороги, тропинки, окопы, горы. Тускло блестело под красными стенами отеля битое оконное стекло и черепки тарелок.
В углах и закутах кружились хороводы бумажек.
Вдалеке, за длинным тепляком Коксохима, двигались против пыли четыре громадных трубы новых скрубберов.
Утром их было всего три.
Налбандов пожал плечами.
– В день по скрубберу. Воображаю.
Он заложил руки за спину и отвернулся от окна.
На дубовом шведском бюро стояла рыночная, зеленоватого стекла, шестигранная чернильница с рубчатой крышкой с шишечкой.
В масштабе комнаты она занимала столько же места, сколько в масштабе площадки строительства – домна N 1, выведенная уже до восьмого яруса.
Брызнул телефон.
– Алло! Дежурный по строительству.
С бесцеремонной грубостью и уверенностью старого хирурга Налбандов принимал донесения и отдавал приказы.
Его решения и мероприятия были в такой же мере быстры, как и традиционны. Они обнаруживали в нем блестящего инженера-администратора академической закваски. Его быстрота и решительность были основаны на точном и безукоризненном знании законов, в святости и неизменности которых он не сомневался сам и не позволял сомневаться другим.
Сегодня он был резче и беспощаднее обыкновенного.
Он был раздражен и не мог успокоиться.
Слишком смело и неуважительно ревизовали на шестом участке законы. Слишком грубо вторгались в область механики. Слишком нагло подвергали сомнению утверждения иностранных авторитетов и колебали традиции.
Чернильница есть чернильница, и домна есть домна.
Ничего больше.
Но сегодня вещи в глазах Налбандова начинали терять свои места и масштабы.
Продолжая заниматься делами, он поймал себя на том, что чернильница перед ним вдруг выросла до размеров домны, а домну он готов был снять с участка, поставить на письменный стол и обмакнуть в нее перо.
Было около шести часов.
Что делается на участке Маргулиеса?
Он решил не вмешиваться и дать Маргулиесу сломать себе голову. Но он не мог преодолеть искушения.
Кроме того, он все же был дежурный по строительству и замещал Серошевского.
Он сошел вниз и тронул палкой шофера, заснувшего на земле возле машины.
XLVIII
– Что у вас тут происходит?
Налбандов крепко положил руки на голову своей громадной оранжевой палки. Он боком сидел на низеньком табурете перед столом Маргулиеса. Полы его черного кожаного пальто лежали на дощатом некрашеном полу барака.
Маргулиес видел в профиль его узкую смоляную бороду и твердый нос с насечкой.
Налбандов, прнщурясь, смотрел не то в окно, не то в угол. Во всяком случае – несколько мимо Маргулиеса. Он коротко и небрежно мотнул головой, заметил вскользь:
– Я дежурю по строительству.
Он как бы заключил это беглое замечание в скобки, с тем чтобы уже больше к нему не возвращаться и точно установить отношения.
Маргулиес положил локти на шаткий фанерный стол, покрытый выгоревшими голубыми листами старых чертежей.
– К вашим услугам, Георгий Николаевич.
– Что у вас происходит?
В углу этой маленькой комнаты, более похожей на кабину купальни, чем на кабинет начальника участка, на табурете стояла жестяная тарелка с объедками.
Нечто среднее между кривой бараньей косточкой и коркой черного хлеба.
Маргулиес снял очки и близоруко всматривался, стараясь определить, что же это такое в конце концов: косточка или корка?
Налбандов брезгливо покосился на него.
– Нуте-с?
Маргулиес надел очки и механически вынул из бокового кармана желтый виртуозно очинённый карандаш. Он положил его на ладонь и легонько подкидывал, любуясь зеркальными гранями.
– Что вас, собственно, интересует? – шепеляво и несколько робко спросил он, не глядя на Налбандова.
– Положение на участке. Вообще.
Налбандов нажал на слово "вообще" и опять небрежно устремил взгляд в пространство между Маргулиесом и окном, в котором страницами перелистываемой книги мелькали свет и тень идущего состава.
Свет и тень мелькали справа налево. Состав шел слева направо.
На дощатой стене за Маргулиесом мигали графики, диаграммы, печатные плакаты в красках: санитарная инструкция первой помощи при ранении; спасение утопающего; как надо обращаться с газами; разноцветные баллоны: кислород синий, ацетилен – белый, водород – красный; литографированный портрет Карла Маркса.
Борода у Маркса была желтовато-белая, усы – с чернотой; элегантный сюртук, в длинном вырезе которого узко белела крахмальная сорочка; и еще висело на ленте что-то круглое.
"Монокль, что ли?" – подумал, слегка пожимая плечами, Налбандов.
– Вообще… – сказал Маргулиес и сосредоточенно подоил себя за нос. – Вообще картина на сегодняшний день по Коксохимкомбинату такая…
– Нуте-с… Нуте-с…
Маргулиес сосредоточенно свел глаза.
– По кладке мы имеем по восьмой батарее восемьдесят и семь десятых процента задания, по седьмой батарее шестьдесят и девять десятых. Земляные работы по фундаменту силосов – приблизительно сто двадцать процентов задания, по эстакаде…
– Это я знаю, – отрезал Налбандов. – Дальше. Бетонная кладка?
– По бетонной кладке мы имеем такую картину: башмак закончен, плита под шестую батарею закончена; в шестнадцать восемь начали лить пятую.
"Кажется, монокль, – подумал Налбандов. – Не может быть".
Он резко повернулся на табуретке.
– Виноват. Начали лить в шестнадцать восемнадцать. Сейчас у нас…
Налбандов, не торопясь, расстегнул пальто, открыл его, как литую дверь несгораемого шкафа, и вынул золотые часы.
– Сейчас у нас восемнадцать пятьдесят две. "Закроют столовую", подумал Маргулиес. Налбандов щелкнул крышкой и спрятал часы.
– Сколько перемесов? – спросил он преувеличенно небрежно.
Маргулиес склонился над столом и осторожно коснулся бумаги кончиком карандаша, острым и длинным, как иголка.
– Точно не могу вам сказать, но приблизительно сто тридцать – сто пятьдесят.
– Так-с. Пятьдесят перемесов в час. Гм!
Он саркастически крякнул и, не в силах больше владеть собой, вскочил с табуретки и подошел к портрету Маркса.
Он стал его вплотную рассматривать.
"Действительно, монокль. Курьезно".
Он заложил руки за спину и повернулся к Маргулиесу.
– Интересно.
– Да, это очень интересно, – сказал Маргулиес просто.
– Вы находите?
Налбандов снова сел к столу.
Маргулиес встал и прошелся по комнате. Проходя мимо тарелки, он низко нагнулся. Нет, это не косточка, а корка. И кроме того – немного сухой каши. Он опять сел на свое место.
