Лидия Вакуловская - 200 километров до суда... Четыре повести
Лишь на минуту на трапе замешкались: когда споткнулась какая-то девчонка и выпустила из рук чемодан. Девчонка испуганно вскрикнула, чемодан полетел в черный провал между пирсом и бортом «Онеги», глухо шлепнулся в воду. Девчонка растерянно поглядела в этот самый черный провал, потом вдруг заплакала и, вытирая одной рукой слезы и другой прижимая к себе тощий рюкзачок, побежала вниз по рубчатым металлическим сходням, гулко стуча каблучками.
Возле девчонки очутился механик котельной Коля Коржик, в плаще с капюшоном, из которого выглядывал лишь мясистый Колин нос да мясистые губы.
— Слушай, не плачь, пожалуйста, подумаешь, чемодан! — изрек он заговорщицким шепотом. — Что у тебя в чемодане, барахла? Выходи за меня замуж, я тебя барахлом закидаю.
Девчонка испуганно шарахнулась от него и перестала плакать.
— Коржик, брось свои шуточки! — К девчонке подбежал Женя Полунин. И бодро сказал ей: — Пойдем в машину, не переживай, все образуется!
Тогда Коля Коржик откинул с глаз и со лба капюшон и, подмигнув вслед девчонке, сказал своему дружку Лешке Бокалову:
— Что, Леха, видал?
— Видал, — мотнул головой Лешка и добавил: — Жалко, конечно…
Новоселы быстро погрузились в крытые машины, и, когда погрузились, оказалось, что из десяти присланных за ними машин три остались свободны. Тогда их заняли не новоселы, а насквозь промокшие, окоченевшие старожилы.
Машины тронулись, пирс сразу опустел.
Вот и все. Больше ничего интересного на встрече корабля, к которому готовились три месяца, не случилось.
2
Интересное случилось на другой день.
На второй день было воскресенье. И сразу же с утра распогодилось. Дождь перестал, небо расчистилось, появилось солнце — словно в честь приезда новоселов. Солнце кинуло позолоту на дома, огладило глянцем окна — и все вокруг заблестело, повеселело. Даже лужи перестали быть лужами, а превратились в чистые, промытые зеркала.
Во всякое воскресенье в общежитии автобазы спали до десяти. А сегодня нет. Сегодня здесь рано-ранехонько захлопали двери, застучали рукомойники, зашаркали веники, по длинному, метров в двадцать, коридору пополз едкий запах гуталина.
Потом открылись окна, из них выглянули чубатые или стриженные под полечку и бокс парни. Они с видом марсиан, впервые попавших на землю, сосредоточенно обозревали улицу, небо, лужи, вытягивали руки, дабы удостовериться, нет ли в самом деле дождя, с любопытством взирали на солнце, крутили головами, точно им не нравилось, что солнце существует, а тем более светит.
Затем парни исчезли, снова появились в окнах и снова с интересом первооткрывателей оглядывались по сторонам. И только не задерживали глаз на деревянном бараке, что стоял прямо перед их окнами, по другую сторону улицы, превратившейся в широченную зеркальную лужу. Тот барак был точь-в-точь похож на их общежитие (оба барака оставили в память о себе первые строители райцентра) и до вчерашнего дня пустовал, дожидаясь новоселов.
Но хотя парни и скользили глазами мимо барака, они точно знали, что делается за его окнами.
После того как из одних крайних дверей барака высыпали девчонки, а из других крайних дверей — парни (парней, правда, было мало) и, прыгая через лужи, потянулись за Женей Полуниным в столовку, после того как вернулись, позавтракав, после того как в барак к ним (теперь уж общежитие) начало стягиваться поселковое начальство и после того, наконец, как механик Коля Коржик трижды сбегал в короткую разведку, — после всего этого автобазовские парни знали решительно все.
Они знали, что новоселов приехало не пятьсот, как ожидалось, а всего сто двадцать и что остальные, возможно, подъедут позже, если, конечно, придет еще один корабль. Знали, что девчонок прибыло втрое больше, чем ребят, что половина ребят из самой Москвы, а другая половина из Киева, а девчонок ни москвичек, ни киевлянок нет, зато есть и орловчанки, и ростовчанки, и харьковчанки, и из Гомеля, и даже из какого-то Закалужска. Еще они знали, что ребята из Москвы все, как один, электрики, что перед поездкой на Север пятерых из них принимал министр энергетической промышленности и подарил каждому по черному дубленому кожуху, которые Коля Коржик осмотрел, ощупал, еще раз осмотрел и пришел к выводу, что кожухи ничуть не лучше и не хуже тех, что висят в их магазине.
Все это они знали из рассказов Коли Коржика, побывавшего у новоселов, и не сомневались в достоверности каждого Колиного слова. Они не сомневались в его словах и завидовали легкому характеру Коржика, который вот так запросто, без всяких-яких скачет через лужу в соседний барак и даже щупает там чужие, дареные кожухи.
Все парни, представьте себе, все до единого, охотно отправились бы вместе с Коржиком к новоселам, дабы представиться и познакомиться, если бы не считали, что это и неловко, и не тактично, и не солидно. К тому же вернувшийся из очередной вылазки Коржик доложил, что приехавшим сейчас не до знакомства, так как пришло начальство и все заняты организационными делами.
И потому двадцать или тридцать парней, набившихся в трехкоечную комнату, где жил Коржик, топтались и сидели у стола, мостились на краешках коек, подпирали плечами, затянутыми в дорогие бостоновые пиджаки, фанерные стены, оклеенные цветастыми обложками журналов (преимущественно актрисами из «Советского экрана»), пускали папиросный дым в направлении открытого окна и «пережевывали» последнее сообщение Коржика о том, что в бараке напротив творится сущая неразбериха, так как все начальники: и кадровик геологоразведки, и прораб со стройки, и какой-то приезжий директор зверофермы тянут новоселов каждый к себе, а те мечутся от одного к другому, не зная, как им быть и что делать.
— Вот-вот растащат по району, никого в поселке не останется. Прошлый раз так было. Разве это дело? Зачем тогда ехали? — возмущался фрезеровщик Пашка Михайлов и сердито глядел на Колю Коржика, точно это он растаскивал новоселов по району.
— Нет, при чем тут звероферма? Слышь, Коржик, при чем звероферма? — кипятился мастер инструменталки Алик Левша, парень горячий и вообще несдержанный. — Что они, с ума посходили, психи ненормальные.
— Братцы, давайте толком рассуждать: что бабам в поселке делать? — доказывал шофер Мишка Веселов, огромадный, плечистый детина. — Да это же даже не бабы — пигалицы! Какой с них прок? Пацанов я ихних тоже видел — сопля соплей.
— Брось, пожалуйста, — не соглашался Алик Левша, который иногда, правда в редких случаях, заменял крепкие словечки, обильно насыщавшие его лексикон, «культурными», вроде «пожалуйста», «извиняюсь», «мерси-спасибо». — Как это — что делать? У тебя, Веселов, башка — во, а соображения нуль целых нуль десятых.
— Да это же точно: либо им замуж выходить, либо назад скаты поворачивать, — добродушно посмеиваясь, отвечал Алику Веселов. — Ты сам мозгами раскинь: какая у них специальность? Ну какая? А-а!..
— Почему? Там одна машинистка есть, — мгновенно отозвался Коля Коржик. — С этим… как он?.. перманентом. Мечта девочка! Одна, кажется, поварихой была, одна в детсадике…
— Ну, я и говорю — детсадик приехал! — усмехнулся Мишка Веселов и продолжал: — А без шуток, я бы всех на Дом культуры послал. К весне бы сделали.
— Точно, — согласился Мишкин дружок Вася Ляхов, тоже шофер и тоже парень крупных габаритов. — Пять лет строят — не построят, а построят — на капремонт закроют.
— Вот-вот, вас бы с Лешкой на Дом культуры! — снова возмутился фрезеровщик Пашка Михайлов. — С вашими фигурами только камни таскать. Какие там заработки, знаешь?
— Ясное дело, хреновые, — констатировал Алик Левша. — В месяц двадцать дней актированных. Сиди — лапу соси.
— Какое актирование? Там на внутреннюю отделку перешли, — возразил Ляхов. — Ставь «козлы», ставь времянки и лепи на стены всякие финтифлюшки. Милое дело. Это тебе не на трассе, когда пуржишка прихватит.
— Милое не милое, а на стройке уродоваться — не женское дело, — сказал Пашка Михайлов.
— Кто говорит — женское? — усмехнулся Веселов. — Женское дело — детей рожать, пеленки полоскать, в кинишко с мужем ходить. Мне культурный отдых после рейса — во как нужен.
— В смысле, на боковую?
— Почему? — усмехнулся Веселов. — Сорганизовали бы мы к вечерку, примерно, танцы. С афишкой, чин по чину. Плохо? Думаешь, не прибегут? — Он кивнул на раскрытое окно. — Как пить дать, прибегут.
— Идея! Надо раскумекать, — сказал Алик.
— Кумекай, — усмехнулся Веселов. — В клубе все скамейки намертво шурупами к полу привинчены.
— Можно у нас.
— Это где же у нас? В коридоре, что ли?
— Кухня здоровая. Кастрюли — в сарай, шкаф — за дверь.
