Константин Еремеев - Озеро шумит. Рассказы карело-финских писателей
Напарников бы подобрать да за волчишками, как в добрые-то годы. Эх, любо-дорого вспомнить! Сколько верст за ними было выхожено. Что холоду-голоду перенесено, волнений пережито. А все же любо вспомнить… Через плечо — катушки с флагами, да ружья, да капканы: почти два пуда амуниции одной, когда и спал по-настоящему — забудешь. Да, с этим не считались, лишь бы делу польза, только бы волчишек до единого обрать… Эх, и было же взято зверя! А любопытно, сколько же? Другие вон считают да бахвалятся: столько-то медведей, столько-то волков; иной лисичек перечтет по пальцам. Похоже, только ради счета и охотятся. А он не ведает, сколько чего за жизнь перебил. Да где там все упомнить! Недавно пробовал медведей перечесть, не смог, запутался и смех, и грех. Все в памяти перемешалось. Однако волки лучше помнятся: уж больно трудно доставался каждый. Вон с людоедом сколько было хлопот…
Хоть очень давнее, а памятное дело. Испокон веку такого не слыхивали, чтобы волк охотился на людей, а тут — на тебе, восемь нападений за две недели! Так и сказал ему председатель райисполкома: «Непорядок, Логинов, в твоем хозяйстве. Гляди-ка, дело до чего дошло: люди на окраинах боятся выходить из дома, детишкам школу невозможно посещать. Ты должен истребить этого волка! Понимаешь? Обязан! Давай-ка сколоти команду из любителей, человек в пятьдесят, и гоняйте, пока не убьете…» А он-то ему, помнится, ответил: «Ты не советуй-ка, чего не понимаешь. Да нешто волка числом надо брать? И людей не стоит зря отрывать от работы. Нужно в помощь пару настоящих охотников, и, ручаюсь, возьмем зверя».
— Слово?
— Слово…
Идет, подремывает Логинов. Шуршат, похрустывают лыжи. Скользит луна над серебряным мелколесьем. В куртинах трудится мороз, кряхтит с натуги.
…И пошли втроем, вспоминает Логинов. Еще вызвался Кюреев из Тулгубы да Кауров, завзятый волчатник из города. Всяк понимал, сколь опасное дело им предстоит. Поди знай, что за волк? Чего доброго, бешеный! Это ж только подумать: сидит в засаде, жертву караулит; кидается, валит с ног и рвет и жрет живое тело! Недаром ходят сказки про оборотней. Вот тебе и сказка наяву… Сколько было споров да предложений, но Логинов-то верно угадал: война зверюгу с панталыку сбила, привык кормиться трупами, вот и счел по ошибке, что человек — законная добыча.
Было нервов попорчено, было пролито поту… Эдакий сволочной оказался зверь! Как понял, что его преследуют — на уход пошел. Настоящий рейд, от деревни к деревне, сегодня здесь разбойничает, завтра — там. Поди, перехвати его, проклятого! Вдобавок флагов не боялся. Уж это вовсе удивительно. Сколько раз складывали. Радовались: наконец-то! А он с лежки ходом под шнур и — прощай… Обложили его у деревни Суна. А он опять под флагами пролез. Увидели — ахнули: свежий след к жилью потянулся. На добычу пошел. Натворит беды! Кинулись к деревне, разделились: кто от околицы задворками, а Логинов — по берегу реки. У льда вдоль кустиков тропинка. Скоро люди по ней на работу пойдут. Уж где-то здесь он притаился… И вот он вымахал наперерез, расставил лапы, тормозит по насту. Два выстрела почти в упор, и оба — промахи. Вот стыд-то! Ой, до сих пор не по себе, как вспомнишь! Хоть истребили они вскоре волка, но промахи те вспоминать обидно и смешно…
На суболотине, верст за пять от деревни, усталость приступила снова… И угораздило его остановиться! Ну просто так, без крайней надобности. Почудилось, будто портянка сбилась, ногу вроде бы трет. Сдернул валенок — нога в порядке, но чтобы обуться, нужно сесть, а коли сел — перекурить. И засиделся, глядючи перед собой: уж так ли под луной равнина светится! Соснушки сирые, неприкаянные, тощие ручонки к югу протянули, как за подаянием, за теплом. Зима им навалила снегу на ладошки: «Вот вам, попрошайки». И месяц щурит ледяное око: «Терпи, природа, жди, природа. На севере — хорошенького помаленьку…»
«Хорошенького помаленьку, — сказал себе Логинов, — а ну-ка вставай!» Ноги не хотели разгибаться, обмякли, будто отделились от хозяина; зябкие мурашки бегали по ним. Он растирал, мял пальцами колени, икры и, навалясь на палки, наконец поднялся. Он стоял на дрожащих ногах, двигать которыми не было силы. Стоял и думал, что мешок, пожалуй, все-таки придется бросить. В лесу его никто не тронет, а завтра, отдохнувши, он за ним придет. Что ж, пропадать из-за мешка? Теперь за суболотиной лыжня на спуск пойдет. Налегке до деревни дотолкается. И пути-то осталось всего ничего. В избе небось самовар под парами. Калитки на столе под полотенцем. Сельпо еще работает. Если поднажать, можно и успеть. Да и чего скупиться? С почину не грех и большую взять, чтоб и хозяина с хозяйкой не обидеть. Себе он кружку пуншу намешает. Будет пить его врастяжку, глоток за глотком. Эх, пуншик! Да, с морозу — райское питье! Пунш, калитки, лежанка, думал он, и все тер и тер ослабевшие ноги, прогоняя мурашки. Да и не будет до деревни пяти верст. Версты четыре, самое большое. Эко расстояние, а главное, что под уклон. Лыжня набитая, толкайся да толкайся! Вот только не закрыли бы сельпо… Нет, не грешно сегодня спраздновать. Почин хороший. Норка, рысь. И шел-то молодцом, мешок не бросил. Есть покуда характер, есть!.. Так и донес бы потихоньку, да угораздило присесть. Зачем присел-то, дура-голова, тащился бы себе помалу. Поди, уже в деревню бы пришел. Вот и характер. Был характер… Еще ничего в лесу не бросал: ни мешка, ни ружья, ни добычи. А сколько раз случалось обессиливать. Так вот и лег бы, и замерз бы. Всегда он выручал — характер. В прошлом году похожее случилось, тоже, было раскис, как сейчас, собирался бросить мешок. Тогда он был потяжелее: выдру нес. Эх, Логинов, тогда донес, а неужто теперь не сможешь? Да грузу-то в мешке с десяток килограмм: норчонка, шкура да капканы… Топор еще, да много ль весу в топоре. Еще про рукавицы вспомни! Шутник ты, Логинов, становишься. А ну-ка, будет жалобиться, надевай мешок…
Ухвативши за лямку, он рывком поднимает заиндевевший кошель. Чтобы не потерять равновесие, не дать подогнуться ногам, свободной рукой налегает на лыжную палку. И кажется ему, что вот сейчас она подломится; тогда рухнет он головою в снег, и — как знать? — хватит ли в нем пороху снова подняться на лыжи… Устоявшись, он поочередно надевает лямки и через силу двигается с места. Идет он мелкими неровными шагами, толкаясь больше палками, чем лыжами. И в такт шагам твердит: «Давай, давай, давай».
Ну вот и позади болотина. Теперь, хоть незаметный глазу, а все же уклон. Толкайся, Логинов, толкайся. Теперь считай, что дотянул. Вон и поля уже начались. Нажми, а то калитки простывают, да и сельпо, чего доброго, могут закрыть… Посидеть бы ладом… Ведь редко и приходится. То некогда, то не на что. Сегодня-то как раз бы кстати. Хозяин любит про охоту поболтать, бывальщины послушать. Да и не только он, все почему-то падки до охотничьих историй. Приступят — не отвяжешься: вынь да положь. Подавай им такое, чего не бывает. А правду выложи — обидятся: неинтересно… Корреспондент один уж до того ли привязался, рассказывай ему про рысей, как они людей терзают. И рад бы рассказать, да не про что, не слыхивал такого, не нападают наши рыси на людей. В газетах, в книжках читывать случалось, а чтобы наяву, — никогда…
А месяц-то блескучий! Ишь, как рассиялся. Хоть веснушки на роже евонной считай. Вон и сосну видать на росстани, перед деревней. Вон изгородь, где утром капкан становил на лису. Пойти взглянуть, уж не попалась ли?.. Попалась! Издали видать, как разметала снег капканом, навись пообила с кустиков. Вон через поле волочилась к лесу. Эта далече не уйдет: капкан увесистый, снег рыхлый, скоро умотается… Ну, вот и работа на завтра. Снова проминаж в целик. А после к вырубкам — как хошь — добраться надо: третий день не смотрены ловушки, должно, и там попался зверь. Да еще шкуры обработать, выварить капканы. Не хватит завтрашнего дня… Видать, не до гульбы сегодня. Побаловаться пуншиком да спать пораньше лечь… Вот так-то, друг сердечный, Логинов. Хорошенького помаленьку, братец…
И вот когда она сказалась, та нечеловеческая ноша вяжущей усталости, которая копилась с раннего утра. С горем пополам еще достало силы отереть от снега лыжи, в сенцах повесить на крюк мешок. Тепло избы овеяло его через порог, и подкосились ноги. И самым трудным было расстояние через горницу, от двери до скамейки — последний десяток из множества тысяч шагов.
1966 г.
Ульяс Викстрем
Родился в 1910 году в г. Турку (Финляндия) в семье рабочего. С 1918 г. живет в Советском Союзе. В 1933 г. окончил в Ленинграде Комвуз нацменьшинств Запада. В годы Великой Отечественной войны находился в рядах Советской Армии. Награжден орденом Красной Звезды. После войны работает в редакции журнала «Пуналиппу» (с 1954 г. — главный редактор). Литературную деятельность начал с 1935 г. С 1950 г. — член Союза писателей.
На русском и финском языках изданы романы «Вперед, народ трудовой» и «Суоми в огне», повесть «Оску Сувела», посвященные финской революции 1918 г. В 1967 г. написал документальную повесть «Тойска» — о легендарном герое гражданской войны Тойво Антикайнене. Пишет также рассказы, очерки, много и плодотворно работает как переводчик. За литературную деятельность награжден орденами Трудового Красного Знамени и «Знак Почета».
