Юрий Яновский - Кровь людская – не водица (сборник)
— А кем ты раньше был?
— Был вольным казаком у атамана Волоха.
— Все пиши. — Палилюлька покосился на писаря я снова спросил казака: — Ну, а как ты к красным перешел?
— Я не переходил. Об этом подумал сам атаман Волох. Когда в прошлом году Петлюра не знал уже, куда податься, наш батька захотел его проучить и напал на его штаб в местечко Любар.
Бандиты загудели, но Палилюлька стукнул арапником по столу, и все затихли.
— Говори, парень!
— Ну, вдарили мы на штаб, хотели живьем захватить Петлюру и в мешке передать красным, но адъютанты успели впихнуть его в бричку и без памяти потащили к Пилсудскому.
Школа огласилась хохотом, и этот хохот болезненно отозвался в сердце Бараболи. Захотелось соскочить с окна, подбежать к столу, но в этот момент заговорил Палилюлька:
— Говоришь, не поймали Петлюру?
— Не поймали, батька, больно лихо драпал, — с сожалением проговорил казак.
— А ты, чертова бадья, жалеешь?
— Жалею, батька.
— И не выродок ты после этого?
— Выродок, батька, — согласился парень, а вокруг снова послышался смех.
Только начальник штаба в отчаянии схватился руками за голову, вскочил и воскликнул:
— Батька, этот недоносок обливает грязью героя! У нас Петлюра все равно что в Италии Гарибальди.
— Ги-ги-ги! — вспомнил что-то казак и засмеялся. — Ворошилов писал про Петлюру, что он похож на Гарибальди, как свинья на коня.
Казак подсек своими словами начальника штаба. На миг школа замерла. И вдруг стены дрогнули от неистового хохота. Смеялся со всеми и батька, только начальник штаба присел на стул, обхватил рукой шею. Посмеявшись, Палилюлька снова обратился к казаку:
— А что же, языкастый поскребыш, дальше было?
— Что было дальше? Собрал нас атаман и говорит: «Будет нам, ребята, перематывать чужакам вонючие онучи. Побаловались, повидали своих шмар, пора и к людям возвращаться». Ну, и подались мы к красным, только пыль за нами столбом.
— В Чека водили вас? — грозно спросил Палилюлька, а все бандиты притихли.
— Не водили, батька.
— А что же делали с вами?
— Сперва дали газеты и книжечки с агитвозка, потом накормили, а после уж прислали комиссара. Мы хотели без него обойтись, но, когда послушали, оставили при себе. Подходящий человек попался.
— Вы оставили или вам оставили?
— Мы оставили! — твердо ответил казак.
— А многих из вас побили?
— Не тронули ни одного. Не то что головы, даже шлыки не поснимали. Так и воюем в них.
— Он агитатор! — не выдержал начальник штаба, снова вскакивая со стула.
Но парень не оторопел, а рассмеялся.
— Я такой агитатор, как ты Вильгельма Второго зять…
Палилюлька поднялся из-за стола, насупил брови.
— Так слыхали, ребята, что говорил этот недоносок?
— Слыхали, батька! — загудели бандиты.
— Вот я и думаю теперь: что же нам делать? Петлюру спасать, чтобы он, значит, с Пилсудским навек стакнулся и снова его к нам привел, к красным пойти или разойтись тихонечко по домам?
Бандиты сперва притихли, потом загудели, закричали:
— А как, батька, нам лучше?
— По домам пора!
— Ой, придется нам арестантских вшей кормить!
— Вместе пойдем к красным, чтоб потом хуже не было.
— Вместе не тронут, а поодиночке передушат!
Когда шум стал постепенно затихать, Бараболя соскочил с окна, мимо застывшего в отчаянии начальника штаба подбежал к столу. Плотная фигура петлюровского агента сразу привлекла к себе внимание.
— Опомнись, батька! — Голос Бараболи дрожал. — На погибель ведешь ребят…
— Молчи, нечистый, когда люди думают! — цыкнул на него атаман.
Но Бараболя не замолчал.
— Побойся бога, батька! Красные перережут вас, как цыплят. Пожалеешь голову, да поздно будет.
— И в кого ты грубиян такой? — удивился Палилюлька, и голос его вкрадчиво понизился: — А ну, братва, всыпьте ему хоть десяток, чтоб не умничал.
— Батька! — взвизгнул Бараболя, отскочил и забился в дюжих руках бандитов.
Они мастерски скрутили толстяка, сорвали с него штаны и вдвое перегнули его на скамье, с которой вскочили телохранители Палилюльки. В воздухе размашисто сверкнули нагайки, раздался визг, и нагайки, шипя, снова взлетели над распростертым телом.
На лбу подполковника выступил холодный пот: за этим шипеньем он чуял дыхание собственной смерти. Он понял, что Палилюлька сегодня же поведет свою банду к красным, не постыдившись прихватить и его.
В это время в школу ворвалась женщина, голосившая во дворе. Она метнула полуобезумевший от горя взгляд на парту, где лупцевали Бараболю, зажмурилась, снова раскрыла глаза и обвела взглядом класс, мучительно стараясь найти кого-то.
— Мама, я тут! — окликнул ее казак в шапке с красным шлыком.
— Сынок мой, дитятко! — И женщина, дрожа, упала ему на грудь. — Так это не тебя мучают?
— Видите же, не меня… — неумело успокаивал ее сын, смущенно поглядывая на бандитов.
— А ну марш отсюда! Разнежились! Дома нюни распускать будете! — заорал матери и сыну Палилюлька, и они медленно вышли из школы.
Обессилевший Бараболя, охая, встал с лавки, споткнулся, снова встал, постаревшими руками подтянул спустившиеся на пол штаны. Застегнув их, он, горбясь и охая, вышел из школы. Его никто не задерживал, и Погиба позавидовал ему.
Палилюлька переждал, пока в дверях скрылся согбенный Бараболя, потом вынул изо рта трубку, и его большая голова нависла над столом.
— Слушай, братва, мой, может, последний совет: не один день вы знаете меня, и не один день я думал, что нам дальше делать. На Петлюру надежды больше нет. Поляки идут с красными на мировую. А Врангель из господ, ему надо свернуть голову. Так что выходит — лучше бить господ, чем большевистскую власть. Вот я и перехожу и красным, пойду с ними на Врангеля, чтобы никакая шатия потом не привязывалась. Кто хочет — ступай со мной, а кто не хочет — отправляйся на все четыре! Не запрещаю. Вольному воля, спасенному рай! Так я думаю, братва?
— Слава атаману! — закричало большинство бандитов, подбросив шапки, а несколько человек стали поспешно пробираться к дверям.
За ними рысцой двинулся и начальник штаба. Их никто не удерживал.
— Ну, братва, — обратился Палилюлька к своей охране, — тащите сюда и печеное и вареное. Погуляем еще разок вволю, а то у большевиков черта лысого погуляешь — там паек.
— А что, батька, с продармейцами делать? — крикнул кто-то со двора в окно.
— Отпустите с богом.
— Гей, вы, сматывайтесь отсюда! — крикнул тот же голос за окном, потом заговорил о чем-то удивленно, и конвоир вошел в школу.
— Батька, вот холера, продармейцы не желают идти без штанов. Стесняются.
— А куда же вы, сукины дети, подевали ихние штаны?
— На самогонку выменяли. Мы же не знали, что им так пофартит, — засмеялся бандит.
— Черти б вашу маму взяли! А я, думаете, знал? Что-то надо сообразить.
Палилюлька вышел из-за стола и направился к выходу. За ним потянулись бандиты, а позади, дрожа всем телом, тихонько двинулся Погиба. На него никто не обратил внимания. Держась в тени школы, он пробрался в сад, перескочил через перелаз и очутился на узкой, заросшей спорышом улочке. Тут он ускорил шаги, соображая, как добраться до хутора Веремия.
За селом на дороге он увидел невысокого толстяка, который неверными шажками продвигался в тени придорожных деревьев. Это безусловно был агент головного атамана. Вот он испуганно оглянулся и обрадовался, увидев подполковника.
— Слава богу, слава богу! А я уже чего только не передумал по дороге! — Глаза Бараболи блеснули болью. Он остановился и злобно погрозил кулаком селу. — Насмеялся над нами, погоди, ты у меня костей не соберешь за эту насмешку! Мы тебя одной бечевкой с господином сотником свяжем. Навеки свяжем!..
Погиба посмотрел на искаженное болью и ненавистью лицо Бараболи, на его разные глаза, которым в эту минуту было тесно в разрезах век, и отвел от него взгляд.
У самой дороги зазвенели потревоженные ветром соломинки, агент атаманской разведки сразу же настороженно оглянулся на звук. На полях, проколотое высоким жнивьем и перемешанное с тенями стеблей, колыхалось лунное марево, оно четко заштриховало извилистую тропинку, уходящую в холодную даль. Бараболя сошел на тропинку, морщась сделал несколько шагов, обернулся к Погибе.
— Простите, но я должен раздеться, не могу дальше так идти.
— Делайте как вам лучше.
Бараболя стоя разулся, со стоном скинул забрызганные кровью штаны, снова обулся и, проклиная Палилюльку, разбитой походкой заковылял на хутор. И жалко и смешно было смотреть, как его неуклюжая фигура корчилась от злобы и боли.
На рассвете они добрались до жилища Веремия. У ворот их встретил хозяин, широкоплечий мужик с короткой шеей, с длинными, могучими руками. Так же, как его хутор врастал в мягкий торфяник, врастал в землю и сам крутолобый Стратон Веремий.
