Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва
— Вас это не устраивает? — в голосе Спаковской сквозь иронию просквозило беспокойство.
— Почему? Устраивает! Но разве только в этом подлинная забота о больном? Что вы, Маргарита Казимировна, ответили мне, когда я просила вас о дополнительной консультации хирурга для Гаршина? Вы мне говорили о деньгах и врачебной этике, а речь шла о жизни больного! Вы боялись обидеть Канецкого. Это что, не равнодушие к человеку?! И еще: о чем я сегодня хочу сказать… Недавно на дежурстве я проанализировала истории и своих больных, и в других отделениях. И я, и другие врачи — повторяем одни, и те же ошибки.
Приезжает наш больной домой и идет на больничный. Потому что мы не сумели сделать все, от нас зависящее. Признаемся, положа руку на сердце, мы забываем о сопутствующих заболеваниях, по самому пустяковому поводу требуем консультации специалистов, хотя сами обязаны уметь лечить гастриты, ячмени и тому подобное, И еще. Разве хоть кто-нибудь из врачей продумал для больных пожилого возраста рацион питания? Никто! Мы забываем, что больного нужно лечить не в рассрочку, а в кредит. Я не скажу, что все, но хроники — это наши с вами просчеты. Это на нашей врачебной совести.
— Все это пустые бездоказательные фразы, — прервал Анну Мазуревич.
Спаковская молчала.
— Вам нужны доказательства? Извольте. Ангонесян, прошлогодний больной Таисьи Филимоновны (нынче он поступил ко мне). В его прошлогодней санаторной книжке записано — выписался с улучшением. Это ложь! Он выписался с ухудшением. Это увидит мало-мальски знающий врач — пусть только взглянет на анализы прошлогоднего обследования.
— Откуда у вас данные? — спросил Николаенко.
— А прошлогодние истории болезни сохраняются, — за Анну пояснила Мария Николаевна.
— Человек три месяца температурил, — возбужденно произнесла Анна, — а эта… Таисья Филимоновна не потрудилась сделать даже пункции. Сейчас мы с Марией Николаевной начали откачивать жидкость. Вероятно, потребуется полгода на лечение. Что это: медицинская неграмотность или равнодушие? Еще нужен пример? Таисья Филимоновна больному Слесаренко отменила лечение антибактериальными препаратами на том основании, что он жалуется на печень. Отменила, не сделав вовремя даже необходимых исследований К сожалению, когда выяснилось, что давать антибиотики можно, ему оставалось до конца срока лечения всего две недели.
— Ну и дела! — возмутился Макар Герасимович.
— Вы об этих фактах поставили в известность главврача санатория? — спросил Николаенко.
— Да. Сразу же, как узнала, — на пятиминутке. Но вы, Маргарита Казимировна, взяли тогда ее под защиту, дескать, просчеты у каждого бывают. То, что она бездарность, что она равнодушна к больному, мне давно ясно. А вот что вы, Маргарита Казимировна, равнодушны к больным, мне стало ясно только теперь. И никакая ландшафтотерапия этого не заслонит.
— Товарищ Буранова, вот мы внимательно слушали вашу, такую… я бы сказал, прокурорскую речь. — Мазуревич оглянулся на Николаенко. — Лично я не понял, чего вы хотите? Отменить ландшафтотерапию? — Он засмеялся, но посмотрев на Спаковскую, сразу же замолчал, нахмурился.
Она сказала:
— Анна Георгиевна, я с вами согласна: Таисья Филимоновна — плохой врач. Я не покрываю ее недостатки. Я ее предупредила: замечу подобное — ей у нас не работать. Но, действительно, нельзя же обобщать, говорить, что у нас в санатории равнодушны, к больным, видеть во всем штамп — это, это уж слишком. Нельзя же на том основании, что у Канецкого была другая точка зрения, утверждать, что мы… я равнодушна к больным. Наши консультанты пользуются большим доверием и уважением. Тут уж просто кощунство говорить о штампе.
«Не может быть, чтобы она не понимала», — подумала Анна, и сказала:
— Я настаиваю: вопрос о работе консультантов весьма серьезный, и мы не имеем права от него отмахиваться. Утверждаю: Канецкий живет старым багажом. Он не только физически, а мыслью одряхлел. Это знают все. Соблюдается форма: ни врачам, ни больным от подобного рода консультаций — толку нет. Я не помню ни единой расширенной консультации, на которой разбор состояния больного мог бы стать школой для молодых врачей. Для чего же он нам? Для страховки, чтобы можно было в случае чего сослаться на его авторитет?
— А наш невропатолог? — спросила Мария Николаевна. — Сплошной штамп: всем подряд одно и то же назначение: хлористый кальций с бромом, плюс адонизид и кодеин. Если у нас на пятницу назначено на консультацию восемь больных, то в четверг старшая сестра заказывает для семерых микстуру-панацею. Ведь так, Дора Порфирьевна?
— Так! Пять лет подряд так! — Поймав негодующий взгляд Спаковской, Дора Порфирьевна прикусила язык.
— Не понимаю, — Мазуревич развел руками, — значит, вы предлагаете сменить консультантов?
— Я предлагаю: пусть партбюро подготовит открытое партийное собрание. И на этом собрании дать бой равнодушию, штампу, поговорить о врачебной этике в самом глубоком и широком понимании…
Мазуревич предложил: «Вопрос о собрании обсудить в рабочем порядке».
Вечером за чаем Григорий Наумович, выслушав Анну, сказал:
— Интересно, как поведет себя Спаковская?
Спаковская держалась хорошо, словно ничего между ними не произошло. Иногда Анна ловила на себе ее взгляд: не то любопытный, не то сочувствующий.
…Однажды ей позвонили.
Мужской голос сказал:
— Анна, что это ты низвергаешь авторитеты?
Как глупо, неужели она еще не сумела с собой справиться. Смешно: Сергей, конечно, не вернется.
— Кто это?
— Русаков. Не узнаешь начальства?
«Эх, оловянный солдатик, ты даже боишься назвать себя по-старому, по-студенчески — Андреем!»
— Собственно, о каких авторитетах ты говоришь?
— Ну, не прикидывайся. Слушай, Анна, я не советую тебе громить все и вся!
— А я тебе не советую в таком тоне со мной разговаривать! — Анна положила трубку.
И сразу же затрещал телефон. Анна со злостью посмотрела на черный неподвижный, но кричащий аппарат. Пусть хоть треснет — она не снимет трубку.
Звонок не умолкал.
А вдруг кому-нибудь нужна ее помощь?! Анна сняла трубку.
— Мне, пожалуйста, доктора Буранову.
— Я вас слушаю.
— Анна Георгиевна?
— Да. А с кем я разговариваю?
— Говорит Николаенко.
— Ну, если бы вы сказали: Маршак, Баталов или Богуш — мне было бы ясно, с кем я разговариваю, — забыв о румяном молодом человеке и все еще не остыв от стычки с Андреем, проговорила Анна.
— У меня к вам серьезное дело. Видите ли, я волею судеб ведаю курортным отделом в горкоме.
— А-а-а, — протянула Анна, вспомнив, наконец, кто такой Николаенко. — Послушайте, — засмеялась она, — вы как-то больше похожи на учителя. Сельского учителя.
— Знаете, Анна Георгиевна, когда я беру новый роман в руки, я с тайной надеждой спрашиваю себя: «А вдруг? А вдруг герой романа, скажем секретарь райкома, опоздает на бюро райкома из-за любовного свидания? Или у него в кабинете рядом с другими портретами висит портрет Лермонтова, или, допустим, этот герой коллекционирует чучела птиц». Здорово было бы.
— А вы сами что-нибудь коллекционируете?
— А как же! Заядлый коллекционер. Зажигалки! У меня уже сорок две.
— Но вы же позвонили мне не затем, чтобы сообщить о своих зажигалках!
— Совершенно верно. Анна Георгиевна, у меня к вам просьба. Вы много интересного высказали на партбюро, на мой взгляд, верных. Напишите-ка статью в городскую газету. Об ответственности врача за больного, о рутинерстве в медицине. Словом, вам карты в руки.
— А ее опубликуют?
— Непременно. И организуем мы по этому поводу дискуссию. Потом пригласим товарищей и обсудим все наши наболевшие вопросы. Сознайтесь, ведь наболевшие?
— Еще как! Хорошо! Я напишу.
Анна положила трубку. «Вот тебе и румяный молодой человек!» Статью, конечно, она напишет. Но надо все основательно продумать, посоветоваться с Вагнером.
…Изо дня в день, после отправки рукописи в редакцию, Анна с надеждой разворачивала газетный лист, пахнущий типографской краской. Статьи не было.
Через неделю Анну вызвали в управление. Она решила: статью послали «для принятия мер» — бывает такое в редакциях. Андрей сейчас учинит ей головомойку.
Русаков поднялся Анне навстречу. Неожиданно:
— Входи, входи, Буран. Как жизнь молодая? — Улыбаясь, он протянул ей руку.
«С чего это его несет? — удивилась Анна. — Хочет подсластить пилюлю?»
Его предложение — принять пост начмеда вместо Журова — было для нее как гром в ясный день.
— Спаковская собирается в отпуск. Тебе она может доверить санаторий, — ироническая усмешка мелькнула на гладком лице Русакова.
— Это она сказала?
Русаков развел руками:
— Попробуй сама. Или боишься, что не сработаешься со Спаковской?
![Елена Коронатова - Бабье лето [повесть и рассказы]](/uploads/posts/books/134500/134500.jpg)
