Евгений Поповкин - Семья Рубанюк
— Где комбат? — спросил он нетерпеливо.
— Они сзади идут. Там троих офицеров заграбастали. Прямо с перинки стащили. У нас кой-что еще имеется.
Терешкин замялся, потом полез в карман и, достав бутылку, протянул Рубанюку.
— Коньячку прихватили. Одна — вам, другую… разрешите нам с Головковым?
— Сегодня и глотка не разрешаю. Увижу кого пьяным, спуску не дам.
Лукьянович появился спустя несколько минут. Он обстоятельно доложил о результатах вылазки. Гарнизон был захвачен врасплох и потерял, по приблизительным подсчетам, не менее двухсот человек убитыми и ранеными. Удалось взять две тридцатисемимиллиметровые пушки и десяток пулеметов с патронами.
— Потери?
— Четверо убитых. Восемь ранено… Всех с собой забрали. Трех пленных привел. Один обер-лейтенант. Пьяный в дымину.
— Мы ему вытрезвитель устроим, — пообещал Каладзе.
— Но как дрались! — восхищенно сказал Лукьянович. — Еще никогда так ребята не дрались. Львы!
Рубанюк осмотрел трофейное оружие, пленных. Приказал немедленно отправить их в штаб дивизии. Затем пошел проведать раненых. Среди них оказался старшина Бабкин. Осколком гранаты ему искромсало мякоть ноги повыше колена.
Татаринцева уже его перевязала и помогала полковому врачу перевязывать другого бойца.
Бабкин лежал на траве без одного сапога.
— Больно, старшина? — с участием спросил Рубанюк.
— Больно — это черт с ним! — хрипло ответил Бабкин. — Досадно, товарищ полковник… от своей же гранаты… Куда я теперь?
— Ничего страшного, — ободряюще сказала Алла, продолжая работать. — Кость не задета, через месяц будет совсем здоров.
— Месяц! — тоскливо произнес Бабкин.
— Да, не меньше, — строго подтвердил полковой врач.
В расположении второго батальона стали рваться снаряды.
— Разворошили гадючье гнездо. Теперь жди в гости, — сказал какой-то боец, проходивший мимо.
За час до рассвета нарочный вручил Рубанюку пакет от командира дивизии. Осадчий сообщал, что в дивизии ни Татаринцева, ни знамени не обнаружили, и строго предупреждал Рубанюка о последствиях. Далее он требовал, во изменение предыдущего приказа, немедленно отходить всему полку.
«Отходит все хозяйство, — приписал в конце полковник, — так что не копайся. И прими все меры к розыску знамени!»
Рубанюк несколько минут сидел неподвижно с распечатанным конвертом в руках. До сих пор у него была хоть маленькая надежда на то, что Татаринцев проберется в дивизию или разыщет полк. Теперь он уже не мог надеяться ни на что. Дивизия отойдет. Татаринцев, если он жив и затерялся в лесу во время атаки противника, останется в тылу врага.
— Ну что ж… — вслух произнес Рубанюк. — Моя вина. Не уберег — держи ответ.
— Що вы сказалы? — переспросил Атамась.
— Вызови капитана Каладзе.
Времени, удобного для отхода, оставалось совсем немного. Рубанюк, сообщив начальнику штаба о приказе, распорядился оставить для прикрытия батальон Яскина.
Каладзе помрачнел.
— Потеряем батальон, товарищ подполковник. Это смертники, а не прикрытие.
— Но и уходить, как стадо баранов, тоже нельзя, — возразил Рубанюк. — Ты что, хочешь поставить под удар весь полк?
— Я не хочу. Зачем такое говорить? Надо нацистам хитрость сделать. Обманывать надо.
Он несколько минут раздумывал, потом предложил свой план. Устроить ложное прикрытие: фугасами и минами имитировать артиллерию, оставить на видном месте две-три кухни, разбросать у тлеющих костров патроны.
— Поднимется такая стрельба, — оживляясь и щелкнув сухими, тонкими пальцами, сказал он, — будто свежие силы прибыли!.. А нас уже нету. Мы на десять километров уйдем.
Эта мысль пришлась Рубанюку по душе.
— Действуй! — приказал он. — На войне без риска не обойдешься.
Хитрость удалась. Полк до рассвета скрылся за перелеском. Но еще долго слышалось, как сзади, в брошенных окопах, грохотали фугасы, то там, то здесь вспыхивала беспорядочная ружейная трескотня.
Гитлеровцы методично били по окопам крупнокалиберными снарядами, и Рубанюк, отправивший свою машину раньше и ехавший сзади верхом, говорил Каладзе:
— Слышишь, капитан! Это твоих рук дело. Дальнобойную подключили.
Каладзе жмурился, довольный своей выдумкой.
XVIIIЧуть в стороне от пыльного шляха — утопающее в садах село. Небольшая церковь на взгорье, затененная вербами и камышами речушка.
Полк втягивался в крайнюю улицу, когда из штаба дивизии примчался офицер связи и передал Рубанюку приказ. Осадчий требовал занять по западной окраине этого села оборону.
Пока в саду крестьянской усадьбы, которая стояла на отшибе, отрывали блиндаж, Рубанюк расположился в хате и первым делом решил смыть с себя дорожную пыль, сменить белье.
Хозяйка, пожилая длиннорукая женщина, с малиновым румянцем на щеках и угрюмым взглядом, согрела в печи чугун воды, приготовила чистый рушник.
Рубанюк приказал принести в сад воду и корыто. Он снял с себя гимнастерку с черным от пота и грязи подворотничком, расстегнул нижнюю рубашку и подставил грудь ветерку. Ступни ног нестерпимо горели, и Рубанюк думал о том, с каким наслаждением он сейчас разуется, походит босыми ногами по прохладной траве.
Атамась принес ведро. Ставя его на землю, сообщил:
— Там жинка Татаринцева заявилась до вас, Аллочка. Що ий сказать?
— Пускай подождет. А впрочем… Ладно, зови, позже помоюсь.
Рубанюк, оглядев свою землисто-серую рубашку, снова натянул гимнастерку и присел на завалинке.
Алла вошла в сад легкой, быстрой походкой. Она уже успела выкупаться в речушке. Защитная гимнастерка, тщательно вычищенная, плотно облегала ее высокую грудь, сильные плечи.
Заметив, что подполковник сидит с расстегнутым воротом, без ремней, она чуть приподняла брови:
— Извините. Немножко не вовремя. Ну, да я на минутку… по приказанию командира санроты…
Алла остановилась перед Рубанюком.
— Мы ничего не можем поделать с Бабкиным, товарищ подполковник, — сказала она, сердито поблескивая глазами.
— Что такое?
— Он ни с чем не считается. Сегодня самовольно ушел из санроты.
— Ушел? Он же серьезно ранен!
— Ходить может, поэтому ничего признавать не желает. Только перевязала его, он встал и пошел. «До свиданья, говорит, сестрица. Лечите других, какие нежные». Я ему вслед: «Вернитесь, товарищ Бабкин!» — а он на меня еще накричал.
— Накричал? Плохо.
— Грубиян. Но главное, ему надо лежать не меньше двух недель.
Губы Рубанюка тронула улыбка, глаза хитро сощурились.
— Значит, ходить может, раз ускользнул от вас?
— Ему нельзя ходить.
— Хорошо, я разберусь. Если надо, вернем его вам.
Рубанюк опустил палец в ведро и вытер его платком.
— У вас вода стынет, — сказала Алла, тоже опустив палец в ведро. — Вы голову мыть будете? Давайте полью.
Не ожидая ответа, она расстегнула рукава, засучила их и взялась за кружку.
— Зачем же вам? — спросил Рубанюк. — Сейчас Атамась придет.
— Да вы не стесняйтесь, сбрасывайте гимнастерку. Сорочку тоже скиньте. Господи, какая она у вас… белоснежная! Сегодня же постираю.
Алла проворно намылила Рубанюку голову…
— А ну, полей-ка, милок, — приказала она Атамасю, пришедшему из хаты и молча взирающему на ее старания.
«Не нравятся мне эти ухаживания, — думал тем временем Рубанюк, зажмурив глаза от мыльной пены. — Бойцы еще что-нибудь подумают».
Но когда после мытья Атамась доложил, что готов завтрак, пришлось пригласить и Аллу.
— Оставайтесь с нами завтракать, Татаринцева, — сказал Рубанюк. — У нас вареники с творогом.
— С вишнями, — поправил Атамась. — И яичница с салом.
— Это я люблю, — простодушно призналась Алла.
К завтраку пришел и капитан Каладзе. Он перед этим побывал в батальонах, которые рыли за селом окопы, и проголодался.
— Что-то спокойно сегодня, — сказал Рубанюк. — Даже самолетов не слышно.
— Так сьогодни ж воскресенье, — напомнил Атамась. — По праздникам они не летают.
Стол, вынесенный в сад и накрытый свежей скатертью, был уставлен мисками с едой. Когда Рубанюк, чисто выбритый, посвежевший, собирался сесть за стол, Атамась выставил бутылку коньяку.
— Это откуда? — удивился Рубанюк.
— Молочко от скаженой коровки, — с довольным выражением лица ответил Атамась. — Забулы? То ж трофейный, що хлопци вам прынеслы.
Каладзе расстегнул ворот гимнастерки. Выпив, он с упоением рассказывал о своем родном Тбилиси. Потом на полуслове осекся.
— Разрешите идти, товарищ подполковник? Хочу позицию боевого охранения посмотреть.
— Хорошо, идите.
Алла, выпившая крепкого, ароматного напитка, попыталась встать, но, сделав первый шаг, опустилась на скамейку и засмеялась:
