Владимир Солоухин - Паша
Одиночество все больше окружало Пашу. Умерла Степанида Ивановна, которая, пока жива была, приезжала в Олепино на пять-шесть теплых месяцев, и было Паше к кому прийти, с кем поговорить. Умерла тетя Поля, главная Пашина собеседница за потягиванием из рюмочки «винца», то есть той дряни, которая иногда появляется в магазинах под названием то вермута, то хереса, то портвейна. Впрочем, тетя Поля не пренебрегала и белым винцом, в отличие от своей компаньонки, не подымавшейся выше тридцатиградусной перцовки.
— Перцовочка очень хороша, очень пользительна, потому что в ней — вещества. Согревают внутренности. Вот ей-богу. А тетя Поля ругается: что, говорит, ты, Паша, опять этот вермут или херес принесла. Принесла бы ты, Паша, беленькой. А оно, беленькое-то, крепкое, сразу в голову ударяет. А в перцовочке — вещества.
Умерла тетя Поля, и лишилась Паша своей главной подруги и компаньонки. Умерла и тетя Агаша. Ну вот, наконец-то исполнилась, казалось бы, Пашина мечта о своем домике. Осталась она в Агашиной избуше одна. Но, во-первых, по завещанию все имущество тети Агаши отошло соседям Тореевым, которые за это обязаны были взять на себя хлопоты по похоронам тети Агаши, что и было исполнено. Тореевым избушка не нужна, разве что на дрова. По всей вероятности, они позволят дожить Паше в этой избушке до конца дней. Но опять и снова — позволят. То есть опять не совсем свое, спокойное, но висящее на волоске и готовое уплыть из рук. Во-вторых, избушка эта досталась Паше в таком состоянии, что каждое утро олепинцы, тот же сосед Тореев, могут найти Пашу на печке, придавленной потолком и крышей, потому что на чем там все держится — известно одному богу. Приходила как будто комиссия от колхоза, осмотрела избушку и заключила, что для жизни она непригодна. Но можно понять и колхоз: в самом деле, не строить же для Паши новый дом, как если бы для колхозного бригадира или для нового председателя.
Есть один очень хороший выход и для Паши, и для колхоза. Я однажды завел с Пашей разговор об этом.
— Говорят, избушка у тебя совсем падает?
— А перцовочка, она полезна для старого человека, потому — в ней вещества. Бывало, мы с тетей Полей…
— Я говорю, избушка плоха у тебя.
— А Степанида Ивановна ни-ни. Совсем не любила винцо. И меня ругала.
— Я говорю, избушка-то…
— Ну и что?
— Плоха, говорят.
— Скоро упадет. Придавит меня на печке. Вот ей-богу.
— Хочешь, я поговорю в области, и тебя сразу возьмут в дом престарелых. Будешь на всем готовом. Тепло, чисто.
— Ну?
— Что ну? Давай согласие, я поеду в область.
— А пенсия?
— На всем готовом там будешь. Зачем же пенсия?
— А как же? Мне, можно сказать, государство навстречу пошло. Ты, говорит, Паша, трудилась, получай свою цифру. А если я в магазин захочу сходить? Бывает, селедочки привезут. Или вон колбасу давали. Вот ей-богу. Захочется посолиться селедочкой, и пойду в магазин. Белое винцо очень крепкое, сразу в голову ударяет, а если красное или перцовочка…
— В общем, ты подумай.
— Иван Митрич тоже не любил винцо. А тетя Агаша любила. Бывало, говорит: Паша, ты пенсию сегодня получила. Сходила бы, принесла четвертиночку. Я схожу, мы и выпьем. Огурчиком соленым закусим. А если, как сказать, в дом престарелых, там уже все будет по расписанию. Завтрак по расписанию. Обед по расписанию. Мне Дмитрий Кузьмич тогда говорил: иди, Паша, к нам в колхоз…
— Что же, ты решительно отказываешься от дома престарелых?
— Я ему говорю: я человек трудящийся. Ты мне скажи, что сделать, и назначь цифру. Может, я раньше других выйду, может, позже. Как это так без цифры. Не полагается. А если по расписанию на обед ходить, как сказать, по сигналу, то мы не согласны… А у вас все па-харошему, па-доброму. На будущий год, наверно, опять приедете?
— Приедем, если живы будем. Так, значит, не ездить мне насчет дома престарелых?
— А я опять приду к вам, погляжу. Все па-доброму, па-харошему.
1975
