Георгий Марягин - Озаренные
Академика увлекло корректирование узлов машины так, будто не Алексей, а он был автором ее. Замечая на поле чертежа пусть даже слабый, едва пробивающийся росток нового, Верхотуров испытывал волнение молодости, снова становился дипломником. И уже не было у него ни ученых степеней, ни почетных званий, не было сотен грифов, поставленных им на своих и чужих работах.
На другой день Алексей снова был у академика.
— Нагрузку моторов подсчитали? — раскрывая папку с чертежами, спросил Верхотуров. — Нет? А я подсчитал!.. — вдруг меняясь в лице, с юношеским задором воскликнул он. — Мощностей ведь на две машины хватит. Моторы вы ставили так — лишь бы в коробку втиснуть?.. Ну, так ведь? Так? — словно поймав Алексея на плутовстве, посмеивался он.
— По ГОСТу, Евгений Корнильевич, полагается или шестидесятикиловаттный, или стокиловаттный, — смущенно объяснял Алексей.
— Намудрили. Превратили ГОСТы в казенную затею... Каждая отрасль себе работу облегчает, а другим усложняет. Электромашиностроителям хорошо, выпускают лишь несколько типов моторов — меньше хлопот... Подсчитайте, сколько лишних киловатт энергии ваш «Скол» будет забирать.
— Что-то больше ста в сутки.
— Видите, больше ста. Только один. А ежели тысяча «Сколов» станет работать? Целую электростанцию загрузят попусту!.. Плохо еще мы бережем энергию, труд людей. На этих припусках, излишествах столько мощностей теряем.
Верхотуров подошел к столу, отыскал в ящике ученическую общую тетрадь и, усевшись в кресле за столом, взглядом пригласил Алексея сесть поближе»
— Читал на днях статью Бернала. С увлечением. Есть у него любопытная цифра. Надо полагать — обоснованная. Четыре пятых добываемого сырья теряем! Четыре пятых! Натолкнуло это меня на мысль подсчитать: а как же с углем? Оказалось, еще хуже. Только одну десятую, пожалуй, с пользой расходуем... Не верите? И мне не верилось после первых подсчетов…
Верхотуров поднялся из кресла, молча прошелся по кабинету, потом, подойдя к Алексею, с тихим возмущением стал доказывать:
— Достанется нам от потомков за транжирство этого благороднейшего камня. Попыхиваем мы им в печах и печурках. Дымим так, что небо угольным становится. В стихах эти космы восхваляем. В пейзажах разрисовываем... Варварство, пожирательство! Тысячи людей в глубоком подземелье, в духоте, полумраке, сырости долбят пласты, а у нас котлы дымогарные... Ды-мо-гар-ные! Слово-то какое гадостное — скифское... Дым с гарью. Доменные печи до сих пор на коксе. Чем это отличается от горна? Только величиной да тем, что кожух печи из железа.
— Пока не удаются другие способы, — неуверенно вставил Алексей.
— Не удадутся, если будем выжидать, когда они готовыми на чертежи лягут. Искать, вынюхивать надо. Сотни дорожек испробовать. Придираться ко всему. А нужен ли кокс? Что он дает? Горючее — углерод. А если этот углерод по-иному ввести в печь? Например, сжигать в домне тощие угли. Потом с помощью катализаторов разлагать на углерод и кислород. Тогда и кислородное дутье будет не нужно! Кто над этим работает?.. Мне не известно! Нужно с детства вставлять в людей этакую пружину бережливости. Отметки в школе ставить — за бережливость. Этим уважение к человеческому труду прививать... Уважение! Не сожаление, не оханье, — ах, бедные труженики, ах, им тяжело, — а уважение!
Евгений Корнильевич безнадежно махнул рукой и отошел к окну. За стеклами в электрической метели плавились строгие кубы, амфитеатры ночной Москвы. Где-то у горизонта в светящемся молоке ночи маячили бетонные трубы электростанции.
— Извольте, любуйтесь, — указывая кивком головы в их сторону, сдержанно негодовал Верхотуров, — новая стройка, а дымоходы как при царе Косаре. Сыпь все на город. Золу! Дым! Космы-то, космы какие! Давай! Гони! Шуруй!..
Он сердито отвернулся от окна и снова сел в кресло.
— У нас говорят — лес нужно беречь... А уголь — мертвый минерал, жги его беспощадно... Лес — ты береги, но и уголь не транжирь. Лес за человеческую жизнь можно вырастить, а уголь ведь не вырастишь. Он миллионы лет лежит под прессами... Пора всему этому транжирству заслоны поставить. С барской привычкой «лей не жалей» нужно покончить...
Алексей слушал этот неожиданный монолог, смущаясь и в то же время восхищаясь академиком, его страстностью, молодым бунтарством, горячностью. Он только сейчас оценил свою беззаботность, с которой делал расчеты электрической части машины. Да и делал ли он их? Просто так, по студенческой инерции, вписал в коробку те из моторов, что отыскались в прейскуранте. В этот миг он особенно глубоко осознал великую ответственность конструктора за каждое решение...
Пауза была долгой, напряженной. Алексей не находил, что сказать.
Верхотуров снова подвинул к себе чертежи «Скола» и, прикрыв ладонью моторы, произнес:
— Нужно продумать, что с электрической частью делать. А так у вас половина добытого угля на расходы по выработке энергии уйдет... Кто по вашей машине экспертизу подготавливает?
— Кажется, «Гипрогормаш».
— «Кажется». Вас это не интересует? Так уверены в себе? Дело, конечно, не в светилах из «Гипрогормаша»... Нужно к новым испытаниям как следует подготовиться... Хорошо сказал один инженер-француз: «За один день эксплуатации находится во сто раз больше случаев испортить мою машину, чем я смог предусмотреть за год творческой работы». Нужно самому выдумывать препятствия. Загонять машину в ловушку. Ставить ей барьеры. Тренировать ее. Какая твердость пласта по техническим условиям? Восемь единиц? Берите десять. Максимальную! Какая нагрузка на канат? Пять тонн? Берите семь-восемь. Каждый день тренировать нужно свое изобретение. Вот увеличивайте мысленно сейчас же нагрузку на канат. Что будет происходить? Куда пойдет машина? К забою? От забоя? Садитесь, рассчитывайте!
Алексей вооружился справочниками, интерполировал, интегрировал.
Верхотуров тоже уселся за стол.
Через некоторое время он спросил задорно:
— Готово?.. Ну и тихоход же вы, батенька. У меня под такой нагрузкой канат порвался — машина загремела по лаве к штреку... Ищите выход.
Десять дней под наблюдением академика Алексей производил всевозможные расчеты. В гостиницу возвращался усталым, но в таком приподнятом, боевом настроении, что в любую минуту готов был сразиться с самым придирчивым оппонентом.
Накануне технического совета Верхотуров дольше обычного занимался с Алексеем. Они просматривали схему работы конвейера.
— Мечтатель! — восклицал Верхотуров. Глаза его с милой хитрецой глядели на Алексея. — Втащил под землю конвейер и уверен, что он станет работать — перетаскивать уголь. Умозрительная конструкция! Да только у вас, что ли? Законов горного давления не знаем. Не знаем еще природы горной механики. На законы наскоком не подействуешь, они от резолюций и от мнении авторитетов не изменятся. Что нам известно о горном давлении? Ну, что? — уже, как бы экзаменуя, выжидательно смотрел академик на Алексея. Ну, вот вам карандашик подсчитайте, какое» сопротивление пласт оказывает вашему «Сколу».
— Условно мы принимаем... — начал было Алексей.
— «Условно». К чертям драповым! Надуманно, — сдергивая очки, строго сказал Верхотуров. — Мало, очень мало, Алексей Прокофьевич, знаем мы. Есть горное искусство, рожденное опытом. Горная наука пока еще в пеленках. Только попискивать начинает... Первые формулы Бокий, Протодьяконов, Терпигорев стали полвека назад выводить. Потом антрактики солидные получались. Не до формул было. Самое великое интегральное уравнение решали — то война, то разруха... — говорил он отрывисто. Потом подошел к чертежам и вдруг перечеркнул конвейер красным карандашом.
Алексей оторопел:
— Евгений Корнильевич, что вы?
— Гниль! Все эти грузовые телеги под землей — игра в технику, а не техника.
— Что же вместо них? — обиженно нахохлясь, пробормотал Алексей.
— По-ду-ма-ем... по-ду-ма-ем, — повторил Верхотуров, барабаня карандашом по звенящему, как жесть, ватману, — и найдем... Найдем. Я уже кое-что надумал... Есть у меня в запасе одна штука. Впрочем, вам самому нужно умишком пораскинуть. Что я вам все салазки на горку вожу? Попробуйте сами. А сейчас чаевничать пойдем. — Он пригласил Алексея в гостиную.
За чаем Алексей попытался осторожно узнать, что надумал Верхотуров, чем он собирается заменить конвейер.
— Чай дело святое. Говорят, горкнет от деловых разговоров, — отшутился академик и неожиданно спросил: — С вами, что ж, и семья на «Капитальной», пока машину испытывали, жила?
— Я не женат.
— Что же так? — осуждающе, искоса поглядел он на Алексея. — Имелись веские причины или, так сказать, по убеждению холостячествуете?
Алексей промолчал.
— Если причин не имеется, неоправданно. Человек без племени — пустое цветение... Много развелось увеселяющихся личностей. У нас доцент есть один в институте. Этакая лысая шустрая особь. «Я, — говорит, — не могу обзаводиться семьей, я пока еще кандидат. Мне самому оклада не хватает». А моя матушка восьмерых на пенсию до институтов дотащила. Героическая женщина... Вы меня не браните, — положив на руку Алексея свою сухую, жилистую руку, сердечно сказал Верхотуров. — Это я так, по-стариковски ворчу...
