Петр Краснов - На своей земле: Молодая проза Оренбуржья
Запрокинув голову, все молча и торжественно смотрели ,в небо. Сейчас для каждого оно было необычным, это обычное июльское небо, — большое, нарядное, праздничное, с высоко летающим змеем.
Натальин глядел ввысь и какая-то теплая грусть сладко сжала его сердце. В теле ощущалась легкость и свежесть, будто тела не было совсем, а было лишь тихое головокружение, полет памяти, славно время многие года простояло на месте, словно и его и этих людей, как прежде, по-матерински обнимает чистое небо детства...
— Сине-то, сине-то как! — воскликнул Зосим Наумович и по-парикмахерски ловко щелкнул пальцами. — А я, милые друзья, лет двадцать не видал неба. На усики и бритвы, на улицы и заборы, на газеты, на эту городскую, понимаешь ли, шумную окрошку каждый день смотрю. А в небо зыркнешь насчет погодки — тучки или солнце? Но чтобы вот так... Не было. Некогда. Только в детстве да еще под Орлом, когда шлепнуло меня. Насмотрелся на небо, пока с оторванной ногой в овраге валялся.
— У вас ноги нет? — насторожился Натальин.
— Протез на левой, — сказал Зосим Наумович, извинительно улыбаясь.
— Вот как, — вздохнул Натальин, и смутный укор толкнул его в грудь.
— Мальчики играют на горе, сотни тысяч лет они играют! — звонко, дурашливо кричал в небо Эдуард, и сам казался мальчишкой. Шпулька крутилась в его руках, змей бойко и тяжеловесно тащил нить, просил ходу. — Умирают царства на земле, детство никогда не умирает! — Эдуард передал шпульку Борьке. — Крепче держи. Хорошо?
— Ага, — Борька улыбнулся, и в его глазах улыбнулось небо.
Корчанов шагнул к беседке, сел на скамейку, закурил. Рядом присели остальные. Помолчали. Расходиться не хотелось.
Из-за угла вышла смуглая женщина.
— Зося! Иди домой завтракать. Что это за сборище у вас? — спросила она, мельком, с нахмуром вскинула глаза к небу и ушла.
Как показалось Натальину, Зосим Наумович вроде бы даже вздрогнул, когда увидел жену, засуетился и, улыбаясь, неловко попятился из беседки, зачем-то кланяясь и извиняясь. И понятно стало, как хочется ему побыть здесь еще.
— Вот и живем. Колготимся... По мелочам затасканы, — со вздохом сказал Корчанов вслед Зосиму Наумовичу, задумался, но резко вдруг тряхнул головой и, отыскав в далекой синеве змея, крикнул: — А ты не бойсь! Пускай на всю! Дай ему неба! Не жалей ниток! Я тебе сейчас с балкона еще пару шпуль подкину! Крути, сынок, на всю! Нитки будут!..
Когда Корчанов и Натальин поднялись на второй этаж и остановились на площадке, Корчанов буркнул:
— Ну, давай.
— Что? — не понял Натальин.
— Лапу твою.
Неловко сунули они друг другу руки.
— Заходь ко мне на пельмени, — предложил Корчанов.
— Спасибо. Дома завтрак ждет... — Натальин улыбнулся и почувствовал вдруг горячую любовь к Корчанову, радостно ощутил близкую возможность того, как они сядут за стол с дымящимися в тарелках пельменями, как наладится у них разговор о нынешнем и далеком, и они, бывшие разведчики, поймут друг друга с полуслова.
ВЛАДИМИР ПШЕНИЧНИКОВ
ПРОЖИТЫЙ ДЕНЬ
Непривычно как-то было возвращаться с дойки в семь утра: все казалось, что только половина всех дел и сделана, а узкая тропка в снегу уже подводила Марию к дому.
Во дворе было тихо и пусто. Выпускать кур — рано, Белянка еще не доена. Переставив с места на место обгололедившие ведра, Мария чисто обмела чесанки и, все еще чувствуя неловкость какую-то, вошла в дом.
Свекровь сидела на своей постели и застегивала на груди кофту. Взглянув на морозное облачко, впущенное Марией, она вздохнула и зашевелила губами.
— Что-то Майка у меня захворала, — ни с того ни с сего проговорила Мария.
— Хто-о? — заспанно отозвалась свекровь.
— Да корова-ведерница. И чего ей поделалось...
— А у Семки-то была?
— Да нет, мамаш, некогда нынче, — поспешно ответила Мария, отряхивая шаль.
Свекровь косо взглянула на нее, поднялась с невнятным бормотанием и, проходя в чулан, как бы ненароком, громыхнула пустым тазом из-под угля.
— Да и не тяжело ему теперь, запаривать меньше стал.
В ответ громыхнула чашка.
«Карга старая», — раздражаясь, подумала Мария.
Наспех сметя в угол сор, она подошла к горничной двери и, осторожно потянув ее на себя — вверх, неслышно скользнула в темноту. Задержавшись, послушала посапывание молодых и глубоко вздохнула. Надо было еще в шифоньер лезть.
Покопавшись без толку в темноте, Мария на минуту задумалась, прикидывая, где что лежит у нее, но, вспомнив, что автобус будет ждать в восемь, решительно подошла к выключателю.
Яркий свет трехрожковой люстры на мгновение ослепил ее, а щелчок выключателя показался оглушительным. В спальне тут же заверещал пружинный матрац, и Мария услышала преувеличенно тяжкий вздох дочери.
«Ну и леший с вами», — подумала Мария и принялась доставать свой выходной наряд: коричневое шерстяное платье, сшитое лет десять назад, и зеленую кофту. Шерстяной полушалок, притиснутый стопкой чистого белья, оказался безнадежно измятым, а утюг греть — не было времени. «Ладно», — утешилась Мария, — повезут на автобусе, и в одной шали не замерзну».
Достав еще новые гамаши небесного цвета и розовую сорочку, она перешла к зеркалу, и три расшатанные половицы громко провизжали ей вслед.
— Черти бы вас задушили, — застыв на месте, прошептала Мария.
Она как будто извинялась перед молодыми, что ненароком тревожит их, а матрац в спальне запел уже под зятем. Беда, конечно, была невелика, все равно вставать им, но Мария почувствовала вдруг нешуточную обиду. «Раз в сто лет доведется — и не соберешься по-людски, — подумала она. — Как нехристь какой, все оглядывайся на кого-то, ублажай...»
Теперь ей каждый звук казался враждебным и ненавистными. В теплушке громыхала посудой свекровь, обидевшись, видно, из-за сыночка, которому первый раз за всю зиму не подсобила Мария; дочь вздыхала, сиротинку из себя строила; половицы визжали как проклятые. И только Сашу да внука Мишку не было слышно.
Переодевшись, Мария взялась за прическу. Волосы ее давно уже были не девичьи, и жидкие косицы никак не укладывались вокруг головы и не держались. Зажав губами приколки, она пригнула голову, засопела, словно бог знает что делала, но отвыкшие от такой работы руки слушались плохо, и она только пуще разнервничалась. Неловко подсунутая заколка выскользнула из-под пальцев и звонко стукнулась об пол.
— Гадства такая, — ругнулась Мария и упустила изо рта остальные заколки.
— О господи, — с издевкой пробормотала дочь в спальне.
— Ты еще, Верк, досады не придавай, — громко сказала Мария.
— Да ти-ише ты, — укоризненно протянула дочь. — Весь дом на ноги подняла.
— Тише, тише...
Кое-как с косицами совладать ей все же удалось. Покрывшись пуховой шалью, Мария вошла в теплушку.
— Эт кудай-то ишшо? — подозрительно спросила свекровь.
«На Кудыкину», — чуть не сорвалось у Марии, но она вовремя сдержала себя.
— В район повезут. Собрание там какое-то.
— А Семка?
— Че он доярка, што ль...
Одевшись, Мария вспомнила про деньги и, стуча сапогами, вошла в горницу. Включенный ею свет уже никому не мешал. За занавеской позвякивал брючным ремнем зять, Мишка слышно возился в своей кроватке, а Верка, спокойно окликнула ее:
— Мамк, ты хоть бы внуку гостинчик привезла. Там у вас, наверное, и яблоки будут.
— А чего же, если будут, — торопливо ответила Мария, хотя ее и задело это «хоть бы».
На часах было уже без четверти восемь.
К конторе они подошли почти вместе. По дороге Мария нагнала Нинку Пухову, а Ксения и Настя след в след пришли с Нижней улицы. Едва сойдясь в кружок, они наперебой заговорили о своих сборах, кто что надел, и Мария с легким сердцем пожаловалась, что разучилась управляться с волосами.
— А ты, теть Маш, парик купи, — со смехом посоветовала Нинка. — Свои волосы в пучок, а сверху эту нахлобучку. Можно даже зеленую купить.
В бестолковых этих разговорах Мария повеселела, и ей уже казалось, что она просто вернулась на ферму.
— Ну ладно, бабы, — сказала она. — А что ж мы в районе-то делать будем?
— Э-э, нет, — с веселой решительностью откликнулась Настя, — там пускай другие чего делают, а мы отдыхать едем! Сказали же, что награждать за прошлый год будут.
— Хорошо бы палас дали, — сказала Нинка, — а то в этих казенных домах не полы, а решето какое-то. Среди ночи хоть вставай да голландку заново растапливай.
— Это что за паласт такой? — поинтересовалась Ксения.
— Да вроде ковра, только однотонный. На пол стелить. Мне сестра писала, у них за работу давали.
Они еще немного повыбирали, какой подарок нужнее, и пришел совхозный автобус.
— Девки, живо! — крикнул шофер. — А то уж «дед» чай допивает.
— Ладно, не на пожар! — отмахнулась Нинка.
В автобусе было тепло и даже уютно.
— Гляди, бабы, какой нам почет, — рассмеялась Настя. — Занавесочки повесили! А что ж ты, Гришка, нас на базар с занавесочками не возил?
