Музафер Дзасохов - Белая малина: Повести
— Ну, который хочешь?
Глаза Бади начинали бегать.
— Мне все равно.
И брала тот кусок, что побольше.
Тогда Дунетхан начинала кривить губы. Но Дзыцца ласково обнимала ее, что-то шептала ей на ухо, и обида проходила. Бади у нас самая маленькая, ей надо прощать. Она и Баппу не знает. Бади родилась спустя полгода после того, как отец ушел на войну. А писал он с войны всего три месяца…
Жамират сунула мне свою долю хлеба:
— Отнеси девочкам.
Я хотел возразить, но она и слушать не стала.
Домой я вернулся раньше Дзыцца. Дунетхан и Бади сиротливо сидели под большим тутовником. Мне стало их жалко. Кто их защитит, кроме меня? Кто за них заступится, если их станут обижать? Не будь меня, мальчишки уж давно бы все деревья в нашем саду обломали, все стекла в доме разбили бы. И наверно, обижали бы моих сестер, ведь они маленькие и они же девчонки. Кто их побоится? Хорошо, что у них есть старший брат, пусть кто попробует их обидеть! Или пусть кто попробует в наш сад залезть!..
Сестренки, как только увидели, что я еду, выбежали навстречу. Дудтул будто понимал — остановился и не тронулся с места, пока Дунетхан и Бади не уселись рядом со мной.
Я остановил лошадь у нашего дома, спрыгнул с арбы и широко распахнул ворота. В кои-то веки и в наш двор вкатилась арба! Давно этого не случалось. Дзыцца говорит, что, когда был отец, ворота в наш двор по нескольку раз в день распахивались. А теперь вот вместо отца я их открыл.
Я осторожно провел коня к сараю, помог слезть сестрам. Потом распряг Дудтула, дал ему свежей травы, а сбрую отнес в сарай.
— Вот вам хлеба! — Я протянул сестренкам кусок, который мне дала Жамират.
Девочки обрадовались и побежали в дом делить хлеб.
Вечером, когда я отводил Дудтула в конюшню, соседские мальчишки с завистью смотрели на меня. И все удивлялись — почему я не сел на коня верхом? Но дорога с поля была не ближняя: шесть километром туда да шесть километром оттуда. Дудтул устал. И вот я иду как взрослый и веду за собой Дудтула.
Когда я вернулся, Дзыцца была уже дома. Сегодня мне не понадобилось и за коровой идти — Шауи сама пришла. Удивительно: целый день она пасется, и все ей мало, еще и вечером у самого села охотится за травой! Особенно любит ту, что растет на берегу Куыройыдона. Шауи так жадно ест, будто за целый день у нее во рту и травинки не было. Если за ней не сходить, то всю ночь напролет будет пастись.
— Слава Богу, Шауи о доме вспомнила! — сказал я.
— Как же, жди! — возразила Бади. — Это Дзыцца загнала ее.
И как наша Дзыцца все успевает? Она думала, что я вернусь поздно, и сама сходила за коровой. Ничего, Шауи, посмотрим, как ты будешь забывать о доме… Если бы в твоих яслях было что пожевать, как миленькая домой бежала бы!
Я взял большую охапку травы, которую привез с собой, и потащил в хлев.
— Шауи! Шауи, иди сюда!
Корова увидела траву, замычала и заспешила в хлев. Теперь я каждый вечер буду привозить ей травы. Если бы давали ей побольше корма, молока у нас было бы вволю. Да и сейчас Дзыцца чуть не ведро надаивает. Она каждый вечер дает мне полную кружку молока. А девчонки не пьют, пока она их не заставит: не любят парное молоко.
Дзыцца уже сделала вечерние дела, и мы все собрались в летней кухне. В печке весело потрескивал огонь. Но лампу еще не зажигали. Керосин у нас кончился, пришлось попросить у соседей. Бимболат нам все время помогает; не знаю, сможем ли мы когда-нибудь отплатить ему тем же. Что бы нам ни понадобилось — мы к Бимболату. И никогда он не отказывает.
Во время войны мы потеряли все, что у нас было. Людям каждый день грозила смерть. И все же нашлись такие, что пользовались случаем стянуть что-нибудь. Мы вернулись из Ставд-Дурта и застали пустой дом. Наши кровати пропали, нашу швейную машину с трудом отобрали у Хадзымуссы. От патефона и следа не осталось. Даже тарелки и ложки будто сквозь землю провалились…
Не знаю, зачем мы в Ставд-Дурта шли почти всем селом. Фашистов там было не меньше, чем в нашем селе, а мне показалось, что даже и больше. Говорили, что жестокие бои будут в Фашкаууате — а это почти рядом с нашим селом, — и люди всполошились. Кое-кто успел уйти в горы. Но мы не решились на такой далекий путь — туда надо было добираться пешком два-три дня. А с детьми еще дольше. Да к тому же и вещи надо было тащить: не уйдешь же так, безо всего.
Так вот мы ушли в Ставд-Дурта, а когда вернулись, дом наш был пустой совсем. А в доме многое нужно. Сырые ольховые или ивовые чурбаки нашим топором не разрубишь. Куда идти? Опять к Бимболату, у него хороший колун. Не говоря уж о том, что у него и пила есть, и лом, и веревка…
Когда я вчера пришел за керосином, Бимболат встретил меня приветливо:
— Тебя не узнать, Казбек. С каждым днем ты все тянешься да тянешься вверх!
— А отец его низенький был, что ли? — сказана Хадижат, жена Бимболата. — Пусть в нашем роду мужчины вырастают такие, как Бола![3]
Хадижат взяла из моих рук банку для керосина и вышла.
— Этого вам хватит на несколько дней, — сказала она, возвратившись, — а там опять Бог даст.
И вот мы сидим у печки и смотрим, как горит огонь. Пора и лампу зажечь, но никому и в голову не приходит. Лишь когда стало совсем темно, Дзыцца окликнула меня:
— Габул, зажги-ка лампу.
Темнота отступила. Бади, бедная, прикорнула на стуле и спит. И ужина не дождалась. Она у нас любит поспать.
А Дзыцца принялась делать пироги. Из той муки, что мельник Инарыко дал за рыбу. Дзыцца муку приберегает для особых случаев. Только один раз пекла из нее — гости были. А сегодня тоже особенный день — первый трудовой день сына. Вот она и затеяла уалибахи.
Между тем и Дунетхан задремала. Да и у меня глаза начали слипаться. Дзыцца смотрит на нас и торопится:
— Сейчас, сейчас, ненаглядные мои! Только еще один пирог — и готово!
Дунетхан вздрогнула, проснулась, но сделала вид, что вовсе и не спала.
— Иди сполосни лицо холодной водой, — сказал я, — сон-то и убежит!
— А я и не сплю, — буркнула Дунетхан.
— Давай-давай, ничего тут нет зазорного!
— Дзыцца, скажи ему что-нибудь!
— Оставь, не дразни ее, — сказала Дзыцца, — лучше постели Бади да отнеси ее.
И как это я сам не догадался? Не спать же ей до утра на стуле! Ведь сама она не проснется, хоть кричи во весь голос.
Я осторожно взял Бади на руки и отнес на кровать. На пороге споткнулся, чуть не полетел, но все же дотащил Бади, кое-как раздел ее и уложил спать.
Когда я вернулся в кухню, три уалибаха уже были на столе. Ждали только меня. Дзыцца положила нам по большому куску пирога.
Ох, какие это были вкусные уалибахи! Начинка тягучая, из свежего сыра. Один запах чего стоит! Я мамин уалибах всегда отличу: она мастерица и варить и печь. Это не только я так думаю. Когда у соседей свадьба или семейный праздник, ее обязательно приглашают готовить. Даже с других улиц приходят за ней. Ну, а пиво, которое она варит, славится на все село. Теперь-то пиво не из чего варить, чурека кукурузного и то не всегда хватает. Хорошо, что хоть Шауи отелилась, теперь у нас молоко есть, а то что бы мы делали?
Дзыцца научилась печь уалибахи из кукурузной муки и жмыха, а в них только начинку можно съесть, само тесто уж очень невкусное.
Но сегодня-то у нас настоящие уалибахи! Вон как Дунетхан свой пирог уплетает!
— Смотри, как бы тебя за волка не приняли, — пошутил я, — уж очень жадно ешь!
— На себя лучше посмотри! — ответила Дунетхан.
— Да я и совсем не ел.
— А куда же делось то, что на тарелке было?
— А что там было?
— Дзыцца, погляди на него! Я только взялась за свой кусок, а он уже все съел да еще надо мной смеется.
— Он шутит, не слушай ты его, — улыбнулась Дзыцца, — он, наверно, не наелся, поэтому и говорит так.
И положила мне еще кусок пирога:
— Ешь, рабочему человеку много надо есть.
Я отодвинул тарелку и встал:
— Я наелся, больше не хочу.
Я действительно уже не хотел есть. Дзыцца это удивило: обычно я ем больше всех.
— И я наелась. — Дунетхан глубоко вздохнула и встала.
— Теперь вымой ноги, радость моя, — сказала ей Дзыцца, — и давай спать.
Ох, и я опять забыл про ноги! Хотел вымыть раньше, и вот на тебе!
— Они у меня не грязные, — скривилась Дунетхан.
— Иди, иди, цыпленок мой. — Дзыцца, не слушая ее, налила воды в таз.
Что оставалось делать Дунетхан? Сняла чувяки и нехотя сунула ноги в воду.
— Вот так, — сказала Дзыцца, вытирая ноги Дунетхан, — видишь, как хорошо, когда все чисто.
— Отнеси меня в постель, — Дунетхан потянулась к ней, — а то опять ноги запачкаю.
Дзыцца взяла ее на руки и пошла в дом, а мне сказала:
— Габул, прикрой угли золой, а то завтра нам опять придется просить огня у соседей.
А я этого не люблю. С утра сиди и гляди, у кого из трубы дым повалит. Да и вообще просить трудно. Легче давать, чем просить.
