Николай Балаев - Бурый призрак Чукотки
— Точно! — припомнил сын. — Закрученный такой, все сани у трактора занимал? Я его даже сдвинуть не мог.
— Мы и втроем бы не сдвинули, — сказала жена.
— А сам мамонт был покрыт рыжей шерстью. Да у нас вроде и книжка есть, — я порылся на полке. — Вот.
Это был маленький томик Русанова «Внимание, мамонты». Рисунки и фотографии произвели на сына огромное впечатление. Наверное, еще и потому, что наслоились на недавно пережитое. Особенное восхищение вызвала фотография волосатой ноги, найденной на Индигирке.
— Точно, у наших такие же были!
— Ну-у, это уже фантазия. Мамонты давно вымерли. Хотя… тут все может быть. Места действительно необследованные. Но, может, не мамонты, а какие-то другие звери? А вдруг туман пурговой виноват? Рефракция получилась. Как тогда с евражкой…
* * *…В одном из путешествий горный склон, на котором мы находились, закрыло облако. Прямо в нем мы и оказались. И вдруг среди огромных камней увидели зверя с дом высотой. Словно древний ящер, только лохматый. Стоит на задних лапах, а хвост задран выше головы. Зубищи по метру, когти — по два. Кое-как стянул я карабин, но тут облако стало таять. Зверь заколебался и пропал. А на его месте сидит евражка. Туман преобразил ее в огромного и страшного зверя. Лучи света рассеиваются в тумане, а потом соберутся на одном предмете и так его исказят — диву даешься…
— Может, и рефракция, — с сомнением сказала жена.
— А собаки? — не унимался сын. — Они, что ли, дураки? Они будут гавкать на снег, а потом удерут?
— Действительно — самый серьезный довод.
— Собаки сначала носы задрали, долго нюхали, потом — шерсть столбом, хвосты поджали да ка-ак драпанут! — Сын помолчал и предложил самое простое и очевидное: — Следы надо посмотреть.
— И правда! — согласилась жена.
Пурга кончилась на третий день. Выглянуло бледное, словно после долгой бессонницы солнце, и мы сразу отправились на озеро. Собаки веселой гурьбой носились пр розовым застругам, напиленным в снежных полях пургой. Лыж в том месте, где их бросили, не оказалось. Палки на месте, а лыжи унесло под Сон-бугор. Ветер загнал их, как лодки по воде, на подветренную сторону морены. Две совсем занесло снегом, но их раскопали собаки.
Наконец мы пошли вокруг бугра. Собаки было выскочили на озерную гладь, но вдруг Пуфик, бежавший впереди, остановился, вытянул шею, оттопырил хвост и поднял шерсть на загривке. Враз замерли и остальные псы. Я невольно потянулся к карабину.
— Пошли. Только вперед не лезьте.
Едва мы прошагали метров десять, как собаки начади скулить и медленно двинулись следом. Вместе с хозяевами страшно, но одним — страшнее.
Легко определить зверя по свежему следу на снегу. Но попробуйте сделать это после пурги…
Три вереницы следов пересекали озеро. Перед пургой это были отпечатки лап, а теперь остались лишь четкие овалы, занесенные вровень с верхними краями. Следы сантиметров в тридцать в длину и чуть меньше в ширину. Они шли со стороны Скрипучки через озеро в Волчий распадок. Я даже нагнулся и потрогал снег в одном из овалов: не мистика ли? Запах бы схватить, но тут нюх урожденного горожанина бессилен…
Сзади заскулили собаки.
— Может, найдем где-нибудь незанесенный отпечаток? — предположила жена.
Мы направились влево, к Скрипучке, вышли со льда на пологий берег. Однако и там были лишь овалы. А у подножия сопки, на обдутых каменных осыпях, пропали и они.
— Только следы от следов, — сказал сын, показав на развороченные плитки сланца в одном месте.
— Дальше — бесполезно, — сказал я. — А в Волчий распадок всем вместе опасно. Вот если…
— Один не пойдешь, — решительно упредила жена.
— Тогда — пошли домой.
Слово «домой» прозвучало для собак как освобождение, вполне законное, от тяжелой повинности. Долг перед хозяевами — охрана в поиске — выполнен, и теперь есть разрешение возвращаться после ужасного маршрута. Завизжав на разные голоса, тесной лавой — так не столь страшно — они бросились вдоль берега к несокрушимой в их глазах крепости — дому.
— Может, Моква гулял с друзьями? — нерешительно предположила жена на обратном пути.
— С чего бы бурому мишке шататься среди зимы? Лето было сытое, спит Моква без задних ног. Кстати, его следы гораздо меньше. А эти ну прямо со сковородку. Даже если сбросить процентов тридцать на просевшие края наста.
— Выходит, только собачки наши знают, что за чудовища тут прошли?
— Да. И что это не Моква, лучше всего судить по собакам: его-то следов они никогда не боялись, а сейчас…
— Эти следы — Собачий Ужас, — объявил сын.
Мы вернулись домой. Обед протекал в молчании: перед глазами так и маячили редкостные отпечатки огромных лап. Да что — редкостные? Невообразимые!
— А вдруг это «Большой Медведь»? — отчетливо произнесла жена в конце обеда и посмотрела на затянутое сумерками окно.
— Кадьяк? — вспомнил я и вздрогнул, потому что сразу в голове, словно прорвав какую-то плотину, хороводом закружились легенды и рассказы об ужасном призраке тундры — огромном медведе, который не ложился на зиму спать. Размером он чуть ли не в три раза больше обычного, бурого. По окраске — темно-рыжий, а по некоторым свидетельствам — даже пятнистый: рыжий с бурыми пятнами.
Легенды местных жителей, как и положено, — фантастика, замешанная на правде. Они повествуют об огнедышащем фантастическом звере, похожем на медведя, что разорял древние стойбища и воровал женщин. Похоже на то, как нашу Василису Прекрасную похищал Змей Горыныч.
От геологов, летчиков и охотников-любителей я не раз слышал рассказы об огромном медведе. Его даже добывали, но всегда самым досадным образом исчезали шкуры, когти, черепа.
— А кто это — Кадьяк? — спросил сын.
— Да ходят слухи, что встречается в тундре медведь больше нашего Моквы в несколько раз. Бродит он по диким горам, где почти не бывает людей.
— Не только слухи, — сказала жена. — Сам-то что рассказывал?
— Есть и факты, — согласился я. — Только, если серьезно посмотреть, немного того… сомнительные.
Я замолчал, стараясь изгнать страх, как мне казалось, проникший в сознание ребенка. Но ребенок, досадливо вздохнув, сказал:
— Жа-алко. Вот бы посмотреть! А ты, правда, его видел?
— Вроде бы. Но что-то необычайное видел — это уж точно.
Жили мы тогда с одним приятелем на берегу, озера Эльгыгытгын, посреди самых дремучих чукотских гор. И накрыла нас там непогода. Задул кэральгын — затяжной западный ветер. Наволок в долину озера мокрые тучи и сыпал из них то дождь, похожий на снег, то снег, похожий на дождь. А тут кончилась у нас соль. Разыграли, кому идти за ней на другой конец озера, где стояла рыболовецкая бригада чукчей.
Идти надо было по плотно утрамбованному песку вдоль озера. И только в трех километрах от бригады вода размыла край сопки, и образовался береговой обрыв, изрезанный паводковыми ручьями. Живя в тундре, даже горной, привыкаешь, что видимость вокруг никак уж не менее сотни метров, а вот и в этом месте справа — только водная гладь озера, а слева, в нескольких метрах, — обрывистая стена, глухие распадки, песок, камни.
В походе за солью меня сопровождал Лёмульки, белоснежный крупный вожак из упряжки бригадира рыбаков — старика Вальгыргина. Вообще-то упряжных собак к осени сажают на привязь, дабы они вспомнили, для чего их держат. То же сделал и бригадир с шестью псами, но вожака держал пока на свободе, для охраны. И Лёмульки частенько прибегал к нам — что для хорошего упряжного пса пятнадцать километров? Прибежал пес и в то утро. Поэтому я и решился на безоружный маршрут. Вдвоем с опытным тундровиком не страшно, он и предупредит, и защитит.
Ну, шли мы и шли. Показался впереди огромный кекур под склоном крайней сопки у долины речки Энмываам, вытекающей из озера. Торчит этот кекур прямо из берегового обрыва, и в хороший шторм волны терзают его гранитные бока. Лёмульки принялся нюхать выступы, ниши, грани, а затем полез вверх, тычась носом в каждую трещину и возбужденно повизгивая. Видно, кекур был «клубом» зверей. В тундре встречаются места, куда постоянно приходят и ставят отметки самые разнообразные жители. Тут можно увидеть, если терпеливо понаблюдать, всю заполярную фауну. Даже птицы бывают: орланы, кречеты, вороны, совы. Чаще всего «клуб» помещается у таких вот останцов. Что-то вроде информационного пункта. Один зоотехник говорил мне, что такие пункты, весьма вероятно, находятся в узловых местах охотничьих территорий и по каким-то сложившимся условиям совпадают сразу для нескольких видов животных. Вполне возможно. Но мне кажется более правдоподобным объяснение, услышанное как-то от старика Вальгыргина:
![Николай Сухов - Донская повесть. Наташина жалость [Повести]](/uploads/posts/books/133680/133680.jpg)
