Александр Шмаков - Гарнизон в тайге
Политрук привык выражаться прямолинейно и сейчас, долго не раздумывая над словами Аксанова, отрубил:
— Как это неудобно обсуждать действия Овсюгова, если они ошибочны? Заменял политзанятия спецделом в твоем взводе? Заменял…
— Но это была вынужденная замена. Я не был готов к политзанятиям, — ответил Аксанов.
— Это из другой оперы. А мои распоряжения отменял? Как это назвать? Не подрыв ли это моего авторитета?
Все, что говорил сейчас политрук было правильно, неоспоримо. И если Аксанов высказался против, то не потому, что считал действия начальника связи правильными, наоборот, он сам возмущался ими. Однако направление разговора было не то. Он восстал против тона, в каком обсуждался этот вопрос, не подлежащий обсуждению на собрании, по его мнению.
— Товарищи, уместно ли говорить об этом на собрании? — как бы спрашивая коммунистов и настораживая их, вновь заговорил Аксанов.
Политрука такая настойчивость комвзвода огорчила.
— Мы, коммунисты, не должны стоять в стороне, — поставив полевую сумку на стол и положив на нее руки, как на спинку стула, продолжал Кузьмин. — Меня удивляет позиция Аксанова, оберегающего Овсюгова от партийной критики.
Это было уже обвинение, брошенное политруком. Аксанов не нашел слов, чтобы сразу ответить ему и яснее выразить свою мысль, и замолчал. «Может быть, я чего-то недопонимаю». Он посмотрел в окно. Все небо загустело синью, в нем ярко блестели звезды. «Какая темень вокруг».
Выступил Поджарый. Он жаловался, что начальник связи незаслуженно «отчитывает его за махонькие беспорядочки» в присутствии красноармейцев, которые потом и «насмехаются над старшинкой».
— Это уж слишком! Перехватили через край! — опять не вытерпел Аксанов.
Председатель собрания постучал карандашом по графину, призывая комвзвода не нарушать порядка.
Аксанов вскинул обе руки вверх, — мол, сдаюсь, но черные брови его хмуро и недовольно нависли над главами. Он молчал до конца собрания. Когда голосовали за предложения, подработанные Кузьминым, в которых тот проводил свою линию, Аксанов, единственный из коммунистов, не поднял руки.
— Против что ли? — спросили у него.
— Нет, воздерживаюсь, — ответил он.
Политрук только недоуменно развел руками.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
У маленького окна — письменный стол Шаева. Помполит наклонил голову. Волосы небрежно скатились на лоб. На столе фельетон, принесенный Светаевым, информационные материалы о путаных делах в роте связи. Над пепельницей, набитой окурками, шевелится струйка голубоватого дыма.
— Где политрук был? — Шаев хлопнул ладонью бумаги и посмотрел на отсекра партбюро Макарова, сидевшего рядом.
В дверь постучали.
— Войдите! — Шаев достал папиросу из портсигара карельской березы. Зажег спичку. Затянулся, зажав папиросу левым углом рта, пустил дым кольцами.
В кабинет вошли Кузьмин, за ним Аксанов, Ласточкин, потом Овсюгов. Прикрыв двери, комроты сделал несколько шагов на цыпочках. Аксанов увидел на столе знакомые продолговатые листы бумаги и тронул локтем Ласточкина.
— Садитесь, дорогие связисты, — обратился Шаев и пустил снова густое облачко табачного дыма.
Политрук прошел к столу помполита. Аксанов с Ласточкиным присели на стулья, стоящие у стены. Ближе к дверям устроился Овсюгов. Помполит встал. Прошелся по кабинету, словно забавляясь вьющимися кольцами дыма. Казалось, он забыл о присутствии командиров в его кабинете. Только по сосредоточенному лицу, собравшимся в гармошку морщинам на лбу можно было понять, что Шаев над чем-то размышляет. Политруки, групповоды политзанятий привыкли к этой его отличительной черте.
Кузьмин, Аксанов, Ласточкин спокойно ожидали той минуты, когда заговорит комиссар. Овсюгову тягостно было напряженное молчание и безмолвное хождение Шаева.
— Разрешите закурить?
Помполит кивнул головой. Овсюгов закурил, хватая частыми глотками дым, словно человек, страдающий одышкой. Он пытался сократить томительные минуты молчания: чувство неизвестной боязни охватило его. Начальник связи был напряжен так, что даже вспотел.
— Начнем что ли? — как бы спрашивая, спокойно сказал помполит. — Надо разобраться в ваших делах…
Шаев остановился, бросил пристальный взгляд на командира роты. Он заметил, как тот при этом вздрогнул. Повысив голос, сердито спросил:
— Что делать с вами? — Он увидел, как сжались складки губ, опустошенно взглянули серые глаза Овсюгова. — Мне стыдно говорить, но молчать невозможно. Болячка появилась на здоровом теле. С таким организмом, как у вас в роте, работать да радоваться! Партячейка, комсомол, сильные ряды актива. Вместо делового руководства ротой, вы обросли коростой казенщины. Послушаю, что скажете о себе. Начну с тебя, — обратился Шаев к Аксанову.
Комвзвода встал и в первое мгновенье растерялся. Тот уловил заминку.
— Не колеси, выводи все на чистую воду.
Аксанов, справившись, начал говорить о жизни роты. Надо было полнее передать правду. Он смело заговорил о помощи молодому командиру, об инструктаже, руководстве через служебные записки, о несработанности начальника связи с политруком и, если бы взглянул в этот момент на Овсюгова, то заметил бы, как удивленно и непонимающе смотрел на него начальник связи.
— Все? — спросил помполит, когда командир взвода, расстегнув шорку, присел на стул и тут же добавил: — Ну, а Ласточкин что скажет?
Комроты, пока Ласточкин откашливался, подумал: «Он опровергнет Аксанова» — и ожидал встретить от него поддержку. Но надежды Овсюгова не оправдались. Ласточкин только подкрепил выступление Аксанова.
Очередь была за политруком. Пока говорили Аксанов и Ласточкин, тот успел набросать на бумажке вопросы. Без конспекта он не умел выступать. Кузьмин рассчитывал говорить длинно, много. Когда вызвал комиссар, он заговорил о том, что у него нет контакта в работе с Овсюговым. На шее его мелко задергались надувшиеся жилки.
— О бумажном руководстве ничего не знаю, — Кузьмин развел руками. Шаев подбежал к столу и схватил бумажки, поднял над головой и потряс.
Кузьмин замялся. Он взял карандаш и несколько вопросов вычеркнул. Конспект наполовину сократился. Он сбивчиво заговорил о том, что Овсюгов не хочет слушать и понимать его.
— Не обвиняй Овсюгова, скажи лучше о себе.
Кузьмин сел. Шаев покачал головой.
— Выходит, о себе нечего говорить? Послушаем Овсюгова.
Комроты вскочил, прокашлялся и, заморгав, начал:
— Я очень доволен, что вызвали нас. Я работаю 13 лет, но такого недоразумения еще не было…
— Условия другие, обстановка изменилась, — напомнил Шаев, скривил губы и насмешливо улыбнулся.
— Конечно, я много ошибался. Но помогали ли мне, беспартийному специалисту, политрук, ячейка?! Я, товарищ комиссар, сам приходил к парторгу…
— Слезы не лей. Как руководил, по-бумажному? Были служебные записочки? Так и говори — были. Роту передал политруку? Передал. Любил по телефону говорить? Срывал политзанятия? Вот об этом и расскажи…
— Да, да, да! — твердил начальник связи.
Шаев раздраженно бросил:
— Хватит! Крокодиловы чудеса творили в роте. Начну с тебя, Овсюгов. Так не руководят делом…
Шаев бил не в бровь, а в глаз. За это побаивались его командиры, но ценили, с уважением отзывались о нем. А помполит знал время и меру: когда нужно было бить иронией — беспощадно бил, а иногда ограничивался товарищескими замечаниями и советами.
— Мягкотел ты по натуре, Овсюгов. Ведь знаешь — в аттестате записано: слабо руководишь ротой, свои функции передал в руки других. Тебе партия дала роту, сказала: командуй ею, руководи! Рота дана! А ты: «меня затирают, беспартийного специалиста»… Ты — комроты и хозяин! А то получилось: занимайся, политрук, стройкой, а я командую ротой. Американский наблюдатель, а не комроты!..
Шаев закурил. Макаров молчаливо слушал и пристально наблюдал за каждым, словно пронизывал связистов своим острым взглядом. — И твое выступление, Кузьмин, об ошибках комроты на партсобрании. Кто позволил тебе нарушать военную субординацию? Имеешь ли ты право подвергать обсуждению на партсобрании то, что касается только командира, а не политрука? Демократия не в этом, товарищ Кузьмин. Кто разрешил тебе разводить дискуссию об авторитете командира в присутствии красноармейцев?
— Они члены партии.
— Члены партии! Подумал, что говоришь? Партия не командует — это грубейшая ошибка. Партийная организация в подразделениях призвана помогать командованию. Разница, как видишь, огромная… Беритесь дружнее за дело. Указаний не делаю. Продумайте сами…
Помполит кончил. И сразу все вздохнули облегченно. Овсюгов привстал и виновато улыбнулся Шаеву. Глаза его снова заблестели, губы еще заметно вздрагивали, и с них сорвалось:
