Владимир Санин - Старые друзья
Любимцем герцога был Тощий Жак, молодой шут, сопровождавший его во всех походах. Язык шута был острым, как клинок дамасской стали, с которым герцог никогда не расставался, ибо этим клинком разрубил на две равные части его прадеда нечестивый мусульманин, проткнутый за сей поступок пикой и пожаренный на оном вертеле, как куропатка. Когда герцог пировал, Тощий Жак стоял за его спиной, и его шутки были лучшей приправой к блюдам, в обилии поглощаемым за столом. Герцог говорил шуту:
— Хочешь, сделаю тебя бароном?
Тощий Жак притворно пугался:
— Сохрани тебя бог! Потеряешь и меня, и баронов!
— Почему? — спрашивал герцог.
— А потому, что они лопнут от злости, а я — от смеха!
— Может, назначить тебя главным хранителем сокровищ? — смеялся герцог.
Тощий Жак приходил в ужас.
— Не губи, государь! После твоих казначеев в сокровищнице нечего делать и мышам!
— Но чем же тебя наградить, мой верный шут? — спрашивал герцог.
— Разреши смеяться всегда, везде и над всеми!
— Да будет так! — решил герцог.
И Тощий Жак смеялся.
Особенно доставалось от него чванливому барону Альфонсу, потомку вторгшихся во время оно из какого-то горного края[2], в одной славной битве раненному стрелой пониже спины и потерявшему половину мякоти, без которой сидеть было до крайности неудобно и даже мучительно. С той битвы на лице барона словно застыла простокваша, и Тощий Жак изводил его насмешками, кои принимались герцогом с большим одобрением, ибо барона Альфонса он не любил и не верил ему [3].
Если у барона не было аппетита, Тощий Жак уговаривал:
— Обглодай задний окорок, барон, авось и у тебя отрастет задняя!
Если барон ел и пил за двоих, Тощий Жак подкрадывался к нему с портновским метром в руках и делал вид, что измеряет злополучное место, корча при этом самые забавные рожи. Или, кивая на жену барона, предлагал:
— Давай меняться, я тебе свою половину, а ты мне — свою!
Барон вытаскивал меч и клялся изрубить шута на куски, а Тощий Жак прятался за широкую спину герцога и кричал:
— Спасите! Он покушается на мой кусок, которого ему не хватает!
И тут же спрашивал:
— Отгадайте загадку: один барон и девять баранов — сколько всего будет баранов?
Герцог хохотал до слез и повелел вышить на костюме шута предмет его насмешек над взбешенным бароном Альфонсом.
С тех пор Тощего Жака возненавидели все бароны.
Государева шута в народе любили. Сопровождаемый веселой толпой, он расхаживал по городу, вмешивался в споры, поднимал на смех купцов и не оставлял без поцелуя ни одну пригожую девицу. В суде он донимал старого рогоносца, который застал молодую жену в объятиях юного кузнеца, и теперь требовал от любовника возмещения убытков.
— Когда у тебя не хватает сил тащить сундук, берешь ли ты слугу? — спрашивал рогоносца Тощий Жак.
— Беру, — отвечал тот.
— И платишь ему за работу?
— Конечно. Какой же дурак будет даром работать?
— Вы слышали, сеньоры? — торжествовал Тощий Жак. — У него не хватило сил побаловать жену, и благодетель кузнец пришел ему на помощь. Кто же кому должен платить за вспаханную ниву?
И развеселившийся судья взыскал с рогоносца два дуката в пользу кузнеца.
С тех пор Тощего Жака возненавидели все рогоносцы. Однажды богатый ростовщик приволок к герцогу Альберту понурого должника.
— Государь, — сказал ростовщик, — этот человек отдал мне долг, но не выплатил проценты. По закону я хочу забрать его виноградник.
— Молю о милосердии, государь! — возопил должник, падая на колени. — Как только виноград созреет, я продам его и расплачусь!
— Что скажешь, Тощий Жак? — спросил герцог.
— Ответь на такой вопрос, — обратился шут к ростовщику. — Ты остриг овцу, но шерсти на камзол тебе не хватило. Убьешь ли ты ее за это?
— Зачем? — удивился ростовщик. — Подожду, пока не вырастет новая шерсть, и остригу еще раз.
— Он сам дал тебе ответ, государь! — воскликнул Тощий Жак.
— Правильно, — засмеялся герцог. — Жди, пока у твоего должника не отрастет новая шерсть!
С тех пор Тощего Жака возненавидели все ростовщики.
В другой раз богатые купцы пожаловались, что простолюдины поют про них неприличные песни, которые сочиняет государев шут.
— Мы не хотим больше слышать этих оскорбительных песен, — потребовали купцы. — Из-за них народ теряет к нам почтение.
— Отвечай, — нахмурясь, сказал герцог шуту.
— Можно запретить морю шуметь? — спросил купцов Тощий Жак.
— Конечно, нельзя, — согласились купцы.
— Но шум моря можно не слушать, — воскликнул Тощий Жак. — Для этого следует заткнуть уши воском!
Герцог засмеялся и захлопал в ладоши, а жалобщики удалились ни с чем.
С тех пор Тощего Жака возненавидели все купцы.
А народ смеялся, и притчи о проделках Тощего Жака передавались из уст в уста.
Но вот перед большим сражением бароны предали своего герцога и увели войска. Герцог храбро дрался и трижды менял коня, но погиб в неравной сече. А изменники-бароны заключили мир с врагом и начали свару: кому садиться на престол.
Как часто бывает в таких случаях, выбор пал не на самого достойного, а на самого хитроумного. Барон Альфонс одним соперникам льстил, других подкупал, про третьих распускал дурные слухи, четвертых пугал, натравливал одних на других, и в результате благополучно оседлал опустевший престол.
Но едва успели выбравшие нового герцога провозгласить в его честь здравицу, как полетели их головы[4].
— Есть заповедь — прощать врагам нашим, но нет заповеди прощать друзьям, — провозгласил Альфонс. — Все равно рано или поздно станут предателями[5]. А теперь найти шута, живого или мертвого!
Но Тощего Жака не могли найти ни среди живых, ни среди мертвых.
Тогда новый герцог созвал на совет всех баронов, купцов, рогоносцев и ростовщиков. И вот что они решили:
«Казнить всех, кто смеется и шутит. Среди них в конце концов обязательно попадется проклятый шут. А в благодарность государю за его мудрость именовать его отныне горным орлом, соорудить его изваяния на всех городских площадях и обязать народ трижды в день возносить молитвы за его здравие» [6].
И по приказу герцога Альфонса стражники стали хватать всех, кто смеялся и шутил. Им отрубали на площади головы, а герцог смотрел из дворца: не рубят ли голову шуту?
Но Тощий Жак исчез.
Лазутчики шныряли по городу, ставя крестики на дверях домов, из которых доносился смех. Потом по улицам шли стражники и волокли на площадь отмеченных. И палач рубил им головы.
В страхе люди забивались в подвалы и зажимали ладонями рты младенцам, чтобы те случайно не засмеялись.
Прекратились свадьбы, потому что без шуток они были бы подобны поминкам.
Влюбленные объяснялись только глазами, потому что боялись улыбнуться.
По улицам люди ходили с перевязанными ртами, чтобы невзначай не сказать слово, которое можно счесть смешным.
Балаганные скоморохи и плясуны, бросив свое имущество, бежали в глухие леса.
И вдруг в одно прекрасное утро на крепостной стене горожане увидели большую надпись, сделанную белой краской:
Казни хоть собственного сына — Тим-тим, там-там!
Не отрастет вторая половина!
Тим-тим, там-там!
«Он жив!» — возликовал народ. И люди, запершись в своих домах, радостно улыбались друг другу.
Надпись замазали, но через день появилась другая:
Альфонс, покажем спозаранку:
Я — себя, а ты — изнанку!
Перевязав шарфами рты, сотни людей столпились на площади, глядя, как стражники замазывают очередное послание Тощего Жака.
—Закрыть все городские ворота и обыскать каждый дом! — приказал взбешенный герцог Альфонс.
Но шут словно сквозь землю провалился.
Обыскали все деревни и леса — но и там его не было.
Тогда герцог Альфонс, уверившись, что врага нет в живых, выехал с отрядом всадников из дворца в город. Впереди скакали глашатаи, которые выкрикивали:
— Слава герцогу, шут мертв! Славьте герцога! Слава самому великому и могущественному, горному орлу, и отцу народа![7]
А народ плакал от горя.
— Теперь больше никто и никогда не посмеет смеяться! — кричали глашатаи. — Шут мертв! Слава герцогу Альфонсу!
И вдруг с крыши высокого дома послышалась песня:
Никто такой награды
Не приносил с войны!
Врагов сражал он задом.
Альфонс, сними штаны!
— Он жив! — снова возликовал народ. — Беги, прячься, Тощий Жак!
— Взять его! — заревел герцог, размахивая мечом. — Вырвать его преступный язык!
Но Тощий Жак легко запрыгал по крышам, и тяжелые стражники никак не могли его догнать.
