Семен Бабаевский - Сыновний бунт
— Знаю, Ваня, знаю тебе нелегко. Но ты от батька не таись и скажи мне, почему не получается у тебя с тем дипломом?
— Сам ещё толком не знаю.
— Или плохо обучали?
— Учили-то нас, батя, хорошо. — Иван наклонился, пригоршней зачерпнул воды, плеснул себе на грудь. — Видно, пока ещё не под силу мне разработать генеральный план Журавлей, и разработать именно такой план, чтобы через него можно было уже теперь видеть будущее, чтобы те люди, что станут жить в новых Журавлях, помянули архитектора добрым словом. Хочется мне, батя, красоту села, его внешний облик соединить с удобствами жизни. Новые жилые дома в Журавлях должны быть похожи на городские. И в Журавлях нужны такие дома, чтобы они были и просты, и красивы, и удобны, а комнаты — светлые, радостные. Сколько дней я хожу по Журавлям и около Журавлей, приглядываюсь, думаю, думаю, а придумать ничего не могу! Не знаю, с чего начать и с какой стороны лучше всего подступиться к Журавлям. Важно не только найти именно тот тип жилого дома, какой лучше всего поставить в Журавлях, но и правильно, с учетом всех особенностей Журавлей разместить в них общественные постройки, определить места зелёных насаждений, сделать планировку улиц, площади, парка, стадиона. Когда я сюда ехал, мне это казалось простым.
— Погоди, Иван! — перебил Иван Лукич. — Слушаю тебя и удивляюсь. Неужели всурьез задумал переделывать Журавли? То говорил, что приехал составлять диплом, а теперь рассуждаешь так, будто уже завтра мы начнем ломать старые Журавли и воздвигать новые.
— Да как же иначе, батя? Иначе я не могу. — Помолчал, наклонясь и сгибая упругую спину. — Не всерьез я не могу. Не могу, батя, думать одно, а делать другое.
— Ты же приехал диплом готовить? Так? — Иван Лукич положил испачканную песком ладонь на мокрое плечо сына. — Так, а?
— Ну, так. И что?
— Вот дипломом и занимайся. Для наглядности бери Журавли, согласен, ничего в том плохого не вижу. Изобрази все дело и красиво и заманчиво, чтоб там, в Москве, были довольны и чтобы учителя твои тебя похвалили. А о том, как будут жить журавлинцы, удобно или неудобно, об этом, сыну, не думай и не мечтай.
— Почему?
— Молод ты, Ваня, жизнь тебя ещё не объездила, не научила. — Иван Лукич ласково потрепал Иванову чуприну. — Ведь на этот счет сверху никаких указаний ещё нет.
— А Ксаверовка на Украине? А Калиновка?
— Ну, то на Украине, и то Ксаверовка, а у нас Журавли. — Иван Лукич задумчиво поглядел на темную гладь воды. — Слыхал я и про Калиновку… В печати, верно, уже поговаривают насчет обновления сел. Читал, знаю. Но прямых указаний для «Гвардейца», Ваня, нету. — Иван Лукич наклонил голову и снова посыпал песок на свою вытянутую костлявую ногу. — Будут указания ломать — поломаем в два счета, за нами дело не станет, а пока такого указания нету, и самим нам рваться вскачь нет нужды. И ты не верь тем балачкам, будто приезжал к нам Хрущев и будто он приказал сломать старые халупки и на их месте воздвигнуть приличные домики. Нет, не навещал нас Никита Сергеевич. Все это досужие выдумки, говорю тебе авторитетно — и как председатель, и как батько. И я-то знаю, кто эти выдумщики! Есть у нас такие — кумовья из Птичьего. Настоящие сочинители, ей-богу! Без выдумки жить не могут. Скушно! — Усмехнулся, помял в ладони усы. — Так что я тебе, Ваня, даю точную установку главная задача «Гвардейца» была, есть и останется — это давать стране побольше хлеба, яиц, мяса, молока, шерсти, чтоб наши городские братья не были на нас в обиде. Так-то, Ваня. Именно в этом мы обязаны показывать пример, и мы его показываем успешно. — Посмотрел на сына, смутился. — Я понимаю, не маленький, что и жилища и там всякое удобство тоже, черт подери, важно, и к этому мы постепенно стремимся, но зараз, сыну, важнее всего хлеб и мясо. Надо богатеть, чтоб всех капиталистов опередить. Понятно?
— Может, с колхозниками поговорить, посоветоваться? — волнуясь, говорил Иван. — Послушать, что люди скажут!
— И слушать незачем, — спокойно ответил Иван Лукич. — Этой своей красивой жизнью только раздразнишь журавлинцев, как дите цац-кой; ты уедешь, а мне тут одному расхлебывать. ещё только ходишь по Журавлям, фотографируешь, рисуешь да приглядываешься, а уже сколько в селе народилось разных слухов и всяких небылиц! Только и разговору, что о новых Журавлях. Как-то пришла ко мне старуха Нефодьевна, есть тут такая вдовушка. И ты знаешь, что мне заявила? Хочу, говорит, пожить городской жизнью. Старуха и та вон чего пожелала! А молодежь ещё и не такое запоет. Даже. Шустов голову приподнял. Это неспроста! Ежели Шустов тобою, Ваня, так сильно заинтересовался, то лично для себя и для Журавлей я тут ничего хорошего не предвижу. Так-то сыну. Диплом свой ты составляй, только без реальности! Дело это для твоей учебы нужное, и ежели требуется какая помощь, говори, с радостью подсоблю. А людей наших, Ваня, не бунтуй, не вводи их в соблазн и жизню им райскую не обещай. Жизнь у нас нынче обеспеченная, заработок у людей есть, так что пусть люди трудятся себе да богатеют. Говори, Ваня какая тебе нужна от меня подмога?
— Доводы твои, отец, мне не нравятся, — сказал Иван. — Позже, возможно, я с тобой ещё поспорю, а сейчас хочу попросить.
— О чем? Излагай свою просьбу.
— Нужен мне конь или какой иной вид транспорта.
— Зачем?
— Хочу поездить по хуторам и поглядеть, как люди живут.
Вот и случилось то, о чем говорила Ксения. Иван сам пожелал осмотреть хозяйство «Гвардейца». А что? Правильно делает! Пусть поедет и своими глазами посмотрит на те успехи и те перемены, которые без него произошли на хуторах. В душе Иван Лукич радовался, а отвечать сыну не стал, умышленно промолчал. Сказал, что хорошо бы ещё разок поплавать, поднялся и, вытянув вперед руки, бросился в воду. Раздался такой сильный всплеск, что Василиса вздрогнула. Иван Лукич вынырнул почти на середине Егорлыка и, сам не зная почему, подумал, что вот так же, наверное, прыгнул в Егорлык Иван в ту памятную ночь… Иван плыл следом за отцом. С кручи Василиса видела на темной воде головы и не могла понять, какая голова Ивана, а какая Ивана Лукича. «Смешались так, что ничего не разобрать», — думала она, и на сердце у нее было покойно. Сын и отец плывут рядом — как же тут не порадоваться!
Иван Лукич тронул пяткой илистое, скользкое дно, остановился.
— Послушай, Ваня. — Мочил усы, крутил головой. — Мать не дает мне покоя, требует устроить гулянку в твою честь и в честь Алексея. Я говорю ей, что зараз нету времени для веселья, а она свое — устраивай. Как ты думаешь, Ваня?
— Думаю, что можно обойтись и без веселья. Стоять на илистом, мягком дне было трудно, вода заливала рот, и Иван Лукич, запрокинув голову, поплыл на спине. Теперь сын догонял отца. Они плыли наискось к тому месту, где лежала их одежда. Одевались не спеша. Покрякивая, Иван Лукич натягивал сапоги и думал о том, что Ксения, оказывается, каким-то своим особым чутьем угадала желания Ивана. «Правильный она давала мне совет, — думал Иван Лукич. — Пусть Иван увидят богатство там, где ещё вчера была одна бедность, и тогда он поймет, почему его отец в таком почете…»
— Так тебе, Ваня, требуется конь? — спросил Иван Лукич, подтягивая ремень. — Зачем же конь? Копытное животное у нас ныне не в моде. Поедешь, Ваня, на «газике»-вездеходе, чтобы ты смог проехать по любым дорогам и по широким, и по узким, и по сухим, и по мокрым. И повезет тебя Ксения!
— Я мог бы и сам поехать, — сухо сказал Иван. — У меня есть водительские права.
— Одному скучно. К тому же Ксения отлично знает все степные дороги. Непременно побывай в Сухой Буйволе, а от Сухой Буйволы до Маныча рукой подать. Возьми мое ружье. Отличная двустволка — работа тульских мастеров! А сколько на Маныче дичи — тьма! Так что, Ваня, в добрый путь! Побывай у моих бригадиров, погляди, как они живут. Славные ребята подобрались! Вот только у Подставкина зараз душевное ранение — на жену, чертяка, кулаки поднял. Будешь у Подставкина — побеседуй с ним, успокой. У Андрея Андреевича Гнедого побывай — отличный хозяин. Правда, изредка ещё поглядывает туда, на Шустова, но хозяйство ведет исправно. Гнедой — мужик хитрый, молчун, себе на уме. С ним не разговоришься. Если захочешь поговорить, поезжай к Кириллу Михайловичу Лысакову. Этот любит и похвастать и языком потрепать, веселый мужчина…
Иван не слышал голоса отца. Причесывал во лосы и в своем воображении видел Ксению. Кра- сивая, веселая, с блестящими глазами, она стояла перед ним, улыбалась и молчала. И Иван, любуясь ею, мысленно спрашивал «Неужели ты все степные дороги знаешь? А молчишь? Так, молча, мы с тобой и будем ехать? Тебе трудно сказать слово? Улыбаться нетрудно, а слово ска зать… Может, ты молчишь потому, что все то хо рошее, что, помнишь, радовало нас, в сердце твоем успело остыть и забыться? Так ты не молчи и скажи…»
V
