Владимир Битюков - Лесничиха
— Чок! — заорали Васькины.
Верблюд, храпя и разбрызгивая белую слюну, бежал мимо потолстевших телефонных столбов с обледенелыми, провислыми проводами. Его заносило на обочину, и он ломал серые сугробы, словно проваливался в замерзшие волны.
Срезав угол, повернули на другую дорогу — на Таловку, и опять неслись мимо залитых льдом низкорослых столбов. Никто ничего не говорил, все только орали на верблюда, а потом, когда он обессилел и стал спотыкаться, слезли с саней и побежали, осклизаясь, рядом. Дождя больше не было, только мокрый ветер гнал низкие всклокоченные облака куда-то в сторону Казахстана. Степь была цвета облаков — сумрачная, тусклая, свинцовая.
— Скорей, скорей! — торопил Витька.
Темнело, когда показалась Серегина деревня, такая же серая и раскидистая, как и Алексеевка. На ее улице стояла низковольтная линия с обвислыми, тянучими алюминиевыми проводами. Под проводами на земле валялись ледяные длинные обломыши.
Вдали, на другом конце села, ребята увидали Серегиных монтеров, которые подымали тяжелую жердь и сбивали с проводов остатки наледи. Рядом с ними стоял мастер.
Ухх!..
Верблюд остановился сам собой, и все: люди и животное — облегченно задышали, хватая губами тугой солоноватый ветер.
Вдруг Подгороднев громко лязгнул челюстью и замер, показывая пальцем в широкий прогал между избами. Там, на задах, возле подстанции, высилась огромная концевая опора. Она стояла как-то натужно, завалившись набок. С ее вершины на три стороны, как струи водопада, свисали толстенные провода. А дальше, насколько хватало глаз, лежали в снегу, головой под ветер, все три, предназначенные дальним бригадам, линии.
Витька резко повернул верблюда, и все помчались к рухнувшим опорам.
Комли первых Т-образок были приподняты над землей и чудом держались на волокнах обломанных пасынков. Траверсы вышибло ударом, и они висели на проводах, облитые льдом, обросшие сосульками. Дальше опоры лежали плашмя, поодаль от дубовых оснований, черневших в изломе больной сердцевиной.
Подгороднев опомнился первый и пробормотал:
— А еще доказывал: дуб нормальный… Клялся.
— Мы ведь тоже могли навернуться! — удивленно воскликнул Миша Васькин, знобко передергиваясь.
Якушев молчал, пораженный не столько катастрофой, сколько мыслью, что Серега тогда его не обманывал. Действительно, пасынки он не выбирал!..
— Ну что, ребятки?
Монтеры вздрогнули и обернулись. К ним размеренно, не спеша подходил Седов. Лицо спокойное, в улыбке, но в прищуренных глазах тревожились льдистые отблески. Ребята молчали, приоткрыв пересохшие рты.
— Насчет этого, — Серега махнул рукой вдоль опрокинутых линий, — не беспокойтесь. Работа ваша не пропадет. Свое получите… И даже больше. Завтра будем все это демонтировать.
Крепко-крепко стиснул вялую Витькину руку, близко глянул в глаза.
— Я же говорил тебе, что никогда не обманываю. Я ведь не сука… Правда, Подгороднев? — Он повернулся к Семе. — Как у вас их там называли? Ну тех, которые…
— Этими самыми, — буркнул Подгороднев.
— А насчет оплаты — не беспокойтесь, — снова начал Серега. — Все вы получите хорошо, еще и премии. И ты, Витя… Работы запроцентованы — и знаете, на сколько? — Он обвел всех торжествующим взглядом. — На 203 процента!.. И если два объекта считать за один, то все равно будет перевыполнение. Что и требовалось доказать.
— Да как же?.. — протянул самый нежный из Васькиных — Женя. И в испуге глянул на пеньки.
Седов полюбовался его наивным, как воздушный шарик, лицом, пояснил, улыбаясь:
— Всё, что сделали, запроцентовано. А на это, — мотнул головой, — уже составлен акт. На стихийное бедствие… Демонтируем — и опять запроцентуем.
— Что? — вздрогнул Витька, выходя из какого-то оцепенения. — На стихии хочешь отыграться? На природе?! Ты… — его затрясло. — Ты…
— Тише, тише, — хмуро улыбался Серега, слегка отступая. — Успокойся.
Витька напирал — бледный, с вытаращенными глазами.
Седов придержал его рукой и тихо-ласково спросил:
— Ты что же, выходит, радоваться приехал? Радоваться?.. — И вдруг рывком притянул его к себе, прошипел: — Ну, радуйся, пес!
Он был так близко, что Якушев откинул голову, уставясь в бледно-серое лицо с остатками загара на носу и около висков. В глазах метались беспокойство, ненависть, словно у Седова отнимали самое дорогое.
— Убирайся отсюда. Ну!
— Он на помощь приехал, не радоваться! — испуганно воскликнул Женя.
— Он? На помощь? Мне-е?! — Седов захохотал — раскатисто и громко, как тогда, в тумане. Будто бил по перепонкам молотком. — Ухходи! — крикнул он, отталкивая Витьку.
Тот снова подскочил.
— Пока не поздно!! — заорал Седов, брызгая слюной. — И Сопию свою теперь можешь забрать! Между прочим, имя у нее русское — Софья! И всё у нее такое, как у наших! Той же пробы…
Витька охнул, черпанул откуда-то звериной силы и с размаху ударил кулаком по квадратному серому пятну.
Удар был такой остервенелый, что Витьку отбросило назад и из глаз его посыпались искры. Будто не Серегу ударил — сам себя. А Седов лишь качнулся, поправил на голове сбившуюся шапку и — бледный-бледный — стал сымать перчатку с правой руки.
— Хорошо-о… — продохнул он с какой-то яростной радостью. — Вы, ребята, свидетели… Он первый… А теперь — моя очередь! — И шагнул к Витьке с огромным, приподнятым, белым на сгибах, кулаком.
Но в это мгновение ему под ноги бросился-катнулся кто-то из братьев. Седов пошатнулся, и кулак его просвистел мимо лица Якушева. Витька с запозданием отпрянул, упал на спину.
— Наших бьешь?! — может, не понял, а может, и воспользовался предлогом Подгороднев, до этого стоявший в стороне. Подскочил к Седову — худой, носастый. — Наших бьешь, гад?!
И другие ребята подступили, даже малознакомые Витьке Серегины монтеры.
Седов оторопело огляделся, сделал шаг назад:
— Что ты, Сема?.. Ребятки… — И словно вдавливался все глубже во мрак — отступал.
И вот он уже почти скрылся, повернувшись спиной, а вслед ему, уходящему, понеслось со скрежетом:
— Крроши из нашей Сельэлектры! Дешовка…
Сема потом долго успокаивался, выплевывал тягучую слюну. В углах его побелевших губ застыла пенная накипь.
— Я ж его, гада, порешу… — стонал он, чуть не плача. И покрутившись, побив ногами лед, громко, в последний раз пригрозил в темноту: — Тюрягу понюхаешь! Один! А нам хорошо и на свободе.
— Все вы — мразь, — как-то спокойно отозвался Седов. — С такими работать — лучше не работать… — И загремел из мрака: — А с тобой, щенок, я еще встречусь! Еще рассчитаюсь!..
Это были его последние слова. Он уехал в ту же ночь — успел к поезду. Но перед этим не забыл собрать процентовки и наряды и приложить к ним акт на стихийное бедствие…
С тех пор ни слуху о нем не было ни духу. И вот она, встреча спустя много лет…
Давно взрослые солидные мужчины, они стоят лицом к лицу напряженно-настороженно, один — в ожидании удара и в намерении тут же ответить на удар, другой — как бы в суровом раздумье: бить сейчас или чуть погодя? — и усмешливо-яростно смотрит на Якушева сквозь свои зеркальные очки.
— Ну давай, давай! — выкрикивает, не выдерживая, Виктор.
Седов шумно выдыхает набранный в грудь воздух и вдруг как-то удивленно разводит руками:
— А зачем? Разве я держу на тебя зло?.. — Снимает очки, вытирает залитые потом глаза и еще более удивленно мотает головой. — Это зачем мне на тебя злиться? Разве ты не помог мне убраться из этого паршивого Сельэлектра? Не уволился бы, — смеется, глядя прямо в глаза своими торжествующими, хоть и дрожащими какими-то, глазами, — если б не уволился тогда — до сих пор, может, мотался бы по командировкам. Как ты. — Оглядывает Якушева с каким-то обновленным презрением. И на газик его глянул вдобавок. — Все вот так и мотаешься? — спрашивает.
— Да, все так, — хмуро, забыв разжать кулаки, отвечает Виктор.
Седов с минуту молчит, потом мельком взглядывает на высоковольтную линию, спрашивает, улыбаясь:
— Твоя воздушка?
— Моя.
— Слыхал я о тебе, слыхал… — сочувственно вздыхает Седов, снова косо взглянув на висящие над головой провода. — Хорошо, давай рассказывай дальше. Здоровье, вижу, у тебя теперь ничего?
— Ничего.
— Степь, — кивает Серега, смеясь, — воздух. Чего-чего, а этого тут хватает. — Серьезнеет. — Ну а я — чего же не спросишь? — живу с тех пор в областном центре. На набережной. Прямо под окнами — Волга. Глянешь иной раз на тот берег, а берега не видать, все голубое. Но у меня глаз острый, все различаю на том берегу, и даже степь вроде бы вижу — притягивает она меня. Родина все ж таки… Вот, — кивает на свой ослепительный автомобиль, — не утерпел, съездил на выходной на Узень. Порыбачил. — Снова смеется: — Во живу! От Волги рыбачить ездил в сухую степь! — Озабоченно взглядывает на часы. — Полный багажник рыбы, как бы не протухла… Понимаешь? — поясняет, — Таловское водохранилище почти сплошь пересохло, омуток лишь остался, будто блюдце, зато рыбы-то в нем, рыбы! Так и кишит. Прямо сачком можно было черпать… Одним словом, провел время отлично.
