Владимир Мирнев - Нежный человек
– Вот где обитает беглянка! – весело проговорила Ирина, войдя в квартиру. – Здравствуй, Маришка!
– Здравствуй, Ира! – обрадовалась Мария, бросилась радостно к сестре, но, вспомнив обиду, нанесенную тетей Ларисой, остановилась, сдержанно поздоровалась и, потупив глаза, предложила раздеться.
– Вот где ты скрываешься, Маришка, – щебетала Ирина, оглядывая квартиру, в которой одна к одной стояли три кровати, платяной шкаф, тумбочки. В квартире чисто, хотя и тесновато, так как каждая хозяйка кровати старалась, чтобы у нее было не хуже, а лучше, чем у подруги. – Никогда не обитала в общежитии. У нас на Усачевке есть общежитие нашего института; такие, знаешь, там бывали вечера, приятно вспомнить.
– У нас же рабочее общежитие, – сказала Мария, помогая Ирине снять шубу. – А как же ты меня нашла?
– Да по справочному, дорогая. Даже адреса не оставила, спряталась у черта на куличках. Тебя не найдешь, а Москва – город, сама знаешь, большая деревня! Хорошо, Оболоков меня на своих «Жигулях» возил, а так бы я не нашла. Я, видишь, с Оболоковым.
– Да?
– Ну да. Он в машине сидит. Ты мне скажи, ты с Аполлоном из-за чего поссорилась?
– Плохо ты меня знаешь, – проговорила Мария сердито, села на стул и тут же услышала, как постучали, и в приотворенную дверь просунулась голова Оболокова.
– Можно к вам?
– Можно, можно, – нервно ответила Ирина, – входи, раз пришел, любопытный. Дверь закрывай, видишь, дует.
– Я могу и уйти, – отвечал, улыбаясь, он, все еще не закрывая дверь. – Здравствуйте, Маша. – Он вошел, поцеловал Машину руку и, задерживая ее в своей, чуть-чуть прищурил свои большие глаза, глядя ей прямо в лицо. – Как поживаете? А вы не изменились.
– Спасибо, – отвечала еле слышно Мария, и тот взгляд, в тот самый первый день знакомства с ним, когда Оболоков предложил ей место домработницы, те самые глаза посмотрели в ее глаза и вызвали прежние неопределенные чувства, предполагавшие нечто между ними, что могло быть радостью, но что по непонятной причине не состоялось.
– Ну, как мы живем? – спросил опять Оболоков, как бы стараясь заглушить то знакомое чувство. – Мой приятель, доктор наук, с ним Ирина знакома, говорит обычно в таком случае, что земля вертится с прежней скоростью и по прежней орбите – значит, ничего нового на земном шарике, потому что параметры скорости и орбит вызвали запрограммированные функциональные особенности биологического организма. Но англичане говорят: лучшая новость та, когда нет новостей. По сей причине я поздравляю с хорошей новостью.
Мария старалась не смотреть на Оболокова, присела к столу – коротенький халат разлетелся, оголив ее крепкие ноги. Поймав тот, прежний, взгляд Оболокова, брошенный на ее ноги, хозяйка вскочила.
– Ой, я забыла, чай будете?
– Я ничего не хочу, – холодно проговорила Ирина. – А он – не знаю.
– Я буду, – ответил Оболоков, возражая Ирине. Мария прекрасно поняла их обоих; слова эти должны были, по его предположению, вызвать чувство ревности у Ирины и определенную реакцию у Марии; «я буду», говорящее о самостоятельности и полной независимости Оболокова от Ирины, смутило Марию. Она не могла определить взгляд, в нем таилось нечто, будто приоткрывалась маленькая щелочка, из которой проглядывал истинный Оболоков, говорящий, что я – вот откуда смотрю, а остальное – не я, этот взгляд из щелочки как бы касался ее сердца.
Вскоре сели пить чай. Оболоков завел разговор о значении личности в наше космическое время, о том, что понятие личности приобретает новое наполнение, а следовательно, и новую форму.
Такой странный разговор, когда высказывался один Оболоков – будто читал лекцию, – продолжался примерно с час, пока не постучали. В дверях стоял мастер Коровкин – в кепке, своей извечной курточке, с длинным, обмотанным вокруг шеи шарфом. Он снял новенькие кожаные перчатки, приобретенные буквально вчера, посмотрел на Дворцову и спросил:
– Мария Викторовна тут живет?
– Да, – растерялась Мария. – Тут.
– Я на правах проверяющего списки по выборам.
– Заходите.
– Не могу, – отвечал несколько торжественно Коровкин. – Я при деле официальном. Эти товарищи у вас проживают? Вижу, что чужие. А Конова Вера Константиновна?
– Так заходите, – пригласила Мария.
– Не могу на многое время, а вот на минуточку – с вашего позволения и с разрешения дамы в штанах, если не возражают.
– Заходите. Шуриной нет, дежурит, – обрадовала его Дворцова.
– С жданными гостями чайку можно, если позволит дама в штанах, – манерно говорил Коровкин, проходя в квартиру, снял куртку, кепку и, не останавливаясь, небрежно швырнул в угол. – Чайку, если позволите, можно! Оболоков привстал и протянул руку, назвав себя, кивнула недовольно, внимательно присматриваясь к вошедшему, Ирина.
– Курите? – спросил Коровкин, присаживаясь за стол.
– Курим, – ответила с ехидненькой улыбочкой Ирина и протянула ему пачку американских сигарет. – Курите. Вы слесарь?
– Я не курю на данном этапе исторического развития, – ответил с вызовом Коровкин, скосивши глаза на пачку и отмечая ее необычность, но и виду не подал, что ему интересно. – Я между тем не слесарь, а мастер, я человек воспитанный и очень даже неплохой. А вы кто такая?
– Я учительница в школе, а он кандидат наук, преподает в вузе, – отвечала Ирина с нескрываемой гордостью.
– Ученые люди, – проговорил мастер, обращаясь к Марии. – За здорово живешь не обойдешь. Это дело, вот что я скажу. Это дело, очень даже. В моей последней беседе с министром он мне задал категорический и даже принципиальный вопрос сакраментального свойства, имеющий, может быть, я не стану с полной достоверностью утверждать, международное значение в молекулярном аспекте. Собираюсь ли я стать доктором наук? – вот большой вопрос. Я ответил: нет у меня времени на размышление, с моими четырьмя институтами.
– Ладно говорить, давайте чай пить, – сказала Мария, оживляясь. – А то Алеша Коровкин наговорит такое. Давайте пить.
– Ученые люди, Машенька, очень всегда вежливые, они меня послушают, а я поговорю, – смело отвечал Коровкин.
– Вот мы с женщинами рассуждали о личности, как таковой, – начал Оболоков, несколько насмешливо поглядывая на Коровкина, но сказал с той долей придыхания в голосе, что придавало его словам доверительность. – Как вас, кстати, звать?
– Алексей Титыч Коровкин.
– Алексей Титыч, как вы считаете, что означает «личность»? – Оболоков посмотрел вопросительно на Марию, перевел взгляд на Ирину, как бы спрашивая их разрешения вести разговор. – Есть личность ученого, рабочего и т. д.
– Нет личности, – отвечал мгновенно Коровкин. – Нету. Личность – это человек, а человек – носитель добра, так запрограммировано природой. А раз разрушитель, то не только нет личности, но нет и человека. Осталась оболочка человеческая, но человека нет. Пока горел огонек добра, он – человек, а потушен огонек, нет человека. У него другое имя. Но нечеловек он – ряженый под человека. Вот кто он.
– Как это? Алексей Титыч, объясните мне.
– Лично я не хочу вам объяснить. Но личности нет, раз нет человека, она сама уничтожилась, – отвечал Коровкин твердо, ехидно посматривая прямо в глаза Оболокову.
– То есть? Я хочу сказать, личность – это нечто оригинальное, наполненное информацией… Личность концентрирует творческие потенции человека. Так, очевидно, ближе к истине, точнее.
– Слушать не хочу, они самоуничтожались долгое время, ваши личности. Растеряли доброе зерно свое, а какая может быть личность, потерявшая зерно добра? Нет ее. Нету аплодисменту?
– Почему? Как?
– Время.
– Разъясните.
– А это я у вас спрошу, вы ученый! – воскликнул Коровкин высоким голосом. – А это чрезвычайный аспект! А вы мне лучше ответьте, как вы относитесь к человеку, который замыслил начать войну, проявить мерзопакостное конечное зло?
– Никак. Я его не знаю и знать не хочу, – отвечал Оболоков, всматриваясь в лицо Коровкина и прихлебывая чай из чашки, на какое-то время уйдя в себя, словно только там, внутри себя, мог найти стоящего собеседника, который даст ему правильный, с его точки зрения, ответ на любой поставленный им вопрос.
– Но вы же Муссолини лично не знали! Вы же Чингисхана не знали персонально! Но они же подлецы в историческом аспекте! – загорелся Коровкин. – Личность – это доброе начало в человеке. Добро – вот начало личности, а не прочитанные книжки. Зерно!
– Что из того следует? – удивился Оболоков, пытаясь проследить нелогическую, рваную нить рассуждений своего оппонента. – Я говорю о личности, кстати, и никто не посмеет сказать, что эти люди, имея злонамеренный ум, смогли бы стать известными личностями.
– Машенька, ты слыхала? – загорячился мастер Коровкин, отставил чашку и приподнялся, при этом спину выгнул так, что похож стал на кузнечика. Его сузившиеся зрачки нацеливались на ученого. Коровкин, когда горячился, то стремился выразить свои мысли впечатляюще, желая несколькими словами ошеломить противника. Он стоял в ожидании этих магических слов, долженствующих вот-вот прийти в голову, и чувствовал, как от висков к губам бежали тоненькие струйки пота, а в кончиках пальцев покалывало, а уж самой судьбой предоставленный ему момент посадить ученого человека в лужу, да еще перед Машей, он просто не мог упустить, не имел права, и если подобное не произойдет, то грош ему цена вообще.
