Петр Гагарин - За голубым Сибирским морем
Павел обрадовался и побежал в гостиницу, где лежали его вещи.
С вокзала он позвонил в редакцию.
В трубку кричала Люба:
— Завтра утром выписываем. Здоровы! Не беспокойтесь, нас здесь много, свои люди. Передам, передам сегодня же. Вот Дмитрий Алексеевич…
И мембрана заговорила снова:
— Ты что, друг, застрял там? Выбирайся побыстрее. Все ждут. Вот Голубенко на ухо шепчет, что сына обмывать надо. Понял, море зеленое. Ну пока, выбирайся, о семье не беспокойся.
«Раньше — о жене, а теперь уж о семье», — с радостью подумал Павел.
5Вагоны лязгнули буферами, остановились.
Вот и дома!
Грибанов вышел на перрон, вдохнул чистый, морозный воздух. Улицы и сопки, что левее, восточнее города, уже начали светлеть: всходило солнце.
Павел зашагал по тротуару, раздумывая: куда сначала — в редакцию или домой? Скорее на работу, дело не ждет. А если через час? Имеет же он право после командировки хотя бы помыться.
Домой, домой!
Он остановился, посмотрел: на какую бы машину сесть?
По шоссе сновали автомобили: грузовые, почтовые, новенькие, отливающие блеском легковые. А вот плавно прокатилась огромная белая цистерна с большими буквами на боках: «Молоко». Потом промелькнул голубоватый, разрисованный холодильник. С лицевой стороны улыбался мальчишка с эскимо в руках. Мальчишка! Павел даже улыбнулся ему.
На стоянке Грибанов сел в такси. Шофер спросил адрес и дал газ. Автомобиль бросился, словно взъяренный конь, пытающийся выскочить из-под слишком легкого всадника, резко повернул налево и вылетел на знакомую улицу. «Вот она, родная!»
Широкая магистраль огромным туго натянутым полотном постепенно поднималась в гору, уходила вдаль, к поселку электромеханического завода.
Под лучами солнца шоссе, отполированное шинами автомобилей, блестело. Одна за другой мчались автомашины.
А на тротуаре теснота. Шли, громко споря, студенты, торопливо двигалась стайка разрумяненных холодом школьников. Вот важно шагает пожилой инженер с блестящими молоточками в петлицах; музыкант с большим футляром; девушка с газетами и журналами; строитель в забрызганном комбинезоне.
Люди спешили на заводы, стройки, в учреждения, школы… На лицах — озабоченность, радость, улыбки.
Посматривая на них, радовался и Павел: он снова был в родном городе, он едет домой! И машина словно понимает это…
— Хорошо, — произнес Павел вслух и, сдернув шапку, поворошил волосы. Заметив, что шофер в недоумении покосился на него, добавил: — Здорово машина идет!
— Еще бы, по такому-то пути, — ответил шофер, не переставая смотреть вперед. — Хороша наша машина…
«Победа» на огромной скорости мчалась вперед, в гору.
Грибанов любовался бегом автомобиля, прислушивался к ветру, который пел за стеклом дверцы, — прислушивался и, улыбаясь, мысленно говорил себе: «Это тебе, товарищ, не бойкая тройка старой России. Нет!.. Это Советская Русь!»
6По лесенке бежал через ступеньку на вторую…
Крутнул звонок. Дверь открыла раскрасневшаяся Люба. Обрадовалась и затараторила:
— Быстрее, быстрее дверь… Холод не пускайте: сына купаем.
Павел в коридоре снял с себя пахнущую морозом одежду, пробежал в комнату, к батарее, чтобы скорее набраться тепла. На ходу скользнул взглядом по столу и… остановился: газета, его статья «Краеведческий музей — на ложном пути». Целых три колонки!
Побежал на кухню. Аня подала ему сына, укутанного в простыню.
— Это тебе, папаша, — и смущенно улыбнулась.
На столе она разостлала одеяло, на него — пеленочку, другую. Стлала да все разглаживала, проверяла, нет ли твердых швов, складок.
Павел боязливо держал Валерика, растерянно посматривая то на Аню, то на этот сверток.
Люба заторопилась:
— Теперь вы одни управитесь, я побегу.
— Спасибо, Любаша, — сказала Аня.
Завернув сына, Аня села на кушетку, дала грудь ему. Павел склонился, стал рассматривать своего сына.
— Какие же у него глаза? А носишко словно пуговица.
— Ну, ну, не просмеивай. — Аня слегка прижала сына к себе. — Смотри, папка, теперь нас двое.
— Ну, как он? — прошептал Павел.
— Спит. Пока не крикун.
— А ты не болеешь?
— Ничего. Прошло.
Он нежно, чуть дотронувшись, обнял ее.
— Спасибо тебе за сына.
А потом они долго стояли над детской кроваткой, не шевелясь, молча, прижавшись друг к другу.
Зачем говорить, о чем говорить! Сын, Валерка, который давно уже жил в их тихой и скромной квартире, здесь, с ними. Он спит. Спит новый Грибанов.
7Все уже было собрано, уложено в чемоданы: утром она покинет Озерки.
В углу комнаты, на полу, — стопка тетрадей. Уж в который раз стала перебирать их. Планы работы библиотеки, отзывы читателей, конспекты лекций…
Отобрала ненужные бумаги, затолкала в печку. Села.
«Ну, теперь, кажется, все, — подумала Ружена. — Вот только с письмом…» — Достала его из сумочки и снова начала перечитывать. Тусклые буквы, выведенные химическим карандашом, кое-где были залиты светло-фиолетовыми кляксами… Глаза быстро бежали по знакомым строчкам.
«…Много работала в библиотеке, ходила на животноводческие фермы, но как только выходила на дорогу, по которой мы шли в степь… мучитель ты мой, отрада моя…
Сколько слез утекло! Я об этом пишу, мне не стыдно. Потому, что это — правда, искренняя, чистая, как небо, девичья правда…
Быть может, еще встречу человека, но… я всю любовь отдала вам, Павлуша, навечно. Помните, гордитесь…»
Отвела взгляд от письма, подумала, прошептала: «Гордитесь? Гордитесь… Нет, не получишь!» — и разорвала, но тут же спохватилась, старательно сложила кусочки письма в свой маленький кулачок, прижала его к щеке и печально уставилась на лампу.
8Когда сын уснул, Аня сказала:
— Павлик, на рынок я сбегала, а обед сделать не успела. Давай готовить вместе.
Она принесла из коридора мясо, показала, как его надо изрезать, потом заставила мужа размачивать сухари, чистить лук, крутить мясорубку.
Павел работал с упоением.
Зазвонил телефон. Грибанов взял трубку.
— Здравствуйте, товарищ Богунцов. Ничего, спасибо. — Павел посмотрел на кроватку, улыбнулся. — Сына накупали, спит сейчас. Очень хороший.
Потом Аня заметила, как сияющая улыбка Павла сменилась сосредоточенностью. Складки меж бровей углубились.
— Завтра? — переспросил он Богунцова. — Хорошо, зайду.
Положил трубку, задумался: «Дело есть»… Что это за дело? О командировке, о письмах или опять о…
Не придется ли еще один бой выдержать?»
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
А ВПЕРЕДИ — БОРЬБА
Утром Ряшкову позвонили, что сегодня вечером — бюро.
«Какую избрать линию? — мучительно размышлял Ряшков. — Знать бы, кто о чем будет говорить?»
2Юрмаков встретил редактора без приветливой улыбки, как, впрочем, встречал всех, но заговорил с ним доброжелательно, спокойно.
— С чем это вы ко мне пожаловали?
— Да вот… — Ряшков смутился было, не находя, что сказать, но быстро оправился: — Вот зашел, может быть, какую индустриальную проблему поднимем в газете? С рудником ведь хорошо получилось. Толково!
— Верно, с рудником хорошо получилось. Идея передовых людей восторжествовала.
— А если еще что-нибудь такое?
— Надо подумать. Так, с маху не скажешь. Я подумаю.
Больше говорить было не о чем. Наступило неловкое молчание. Тогда Ряшков решил сказать о главном:
— Сегодня бюро. Неприятно…
— Неприятно, однако, не только вам. Сами понимаете.
— Да, конечно. Что-то мне запишут с этим Щавелевым…
— Бюро решит. Но это зависит не только от членов бюро. Иногда говорят: судьба человека в руках самого человека.
— Как?
— А так. Сам набедокурит, в тюрьму посадят — судьба. Заслужит почет и уважение, его поднимут на щит — тоже судьба.
— Я не совсем понимаю. При чем тут бюро и…
— От поведения коммуниста во многом зависит и решение. Сознание и совесть двигают человеком. Об этом редактор знает.
Ряшков вышел от него злым: разведка не удалась. То, что не следует лезть на рожон, он и раньше знал, а вот каково мнение членов бюро, как следует сегодня выступить, вот это…
Придя в свой кабинет, Иван Степанович перечитал тезисы защитительной речи, приготовленной им с утра, опять задумался, выискивая наилучший план действий.
После больших раздумий решил написать два варианта выступления: одно совсем короткое — признать все ошибки и только, чистосердечие, покорность смягчат удар; второе — последнее, на случай угрожающего положения, чтоб уж бить главным козырем.
