Петр Гагарин - За голубым Сибирским морем
Заведующий складом приподнялся со стула, подал Павлу руку:
— Табуньков.
Это был мужчина средних лет и очень приятной внешности: полноватый, лицо широкое, улыбка простая, добрая, открытая; на нем был старый офицерский китель нараспашку и черная сатиновая косоворотка с белыми пуговицами. Табуньков так улыбался Грибанову, словно рад был этой встрече.
— Как идут дела? — переспросил он. — Теперь дела идут хорошо. Вон видите, полон двор машин с хлебом. Богатство!
— Вижу, что полон двор, — сказал Павел. — Но это же — преступление.
Тот перестал улыбаться, заморгал глазами. Но зато улыбнулся Павел:
— Что так смотрите? У вас же — огромные простои машин.
— Но без этого… у нас, понимаете ли… Да и почему это так вас удивило? Вот приезжал к нам фотокорреспондент, так тот так: подкопите, говорит, мне машин, подкопите, массовость нужна. Я так же думал. Полно машин, значит, изобилие, понимаете. Но тогда хлеб был сырой, и у нас этой «массовости» не было, а теперь вот…
— А теперь будете возиться до белых комаров.
— Но что я, батенька, поделаю. Штатов нет, а без людей куда. Школьники были, помогали, теперь в школу ушли. Домохозяек присылали — разбежались. Я же их не соберу.
Грибанов давал советы, убеждал, что надо срочно расширить лабораторию, возмущался, но Табуньков твердил одно — у него нет штатов, он бессилен.
— И в районе об этом не раз было говорено, — спокойно продолжал он, — все разводят руками, а то еще покрикивают: мобилизуй свои силы. А где они? Да вы не волнуйтесь, управимся с хлебом. Это на юге давно уж убрались, а у нас здесь всегда так.
Павел посмотрел на грузовики и вспомнил, что действительно на снимках всегда у элеваторов — хвост машин. «Массовость!» Какая глупость. Надо пропагандировать поток, автомобильный конвейер, а они — толкучку. Это все фоторепортеры, да и сами редакции…
«Но что же теперь предпринять? Пойти в райком, райисполком? А разве они не видят? Свыклись. Выставят массу объективных причин. Вон вчера как председатель исполкома вскипел: «Вам хорошо, а вы вот здесь попробуйте… Попробуйте»… Уехать, все так оставить? Нет, нельзя. Совесть будет мучить: хлеб под открытым небом».
Шел к райцентру и ломал себе голову: не принять решительных мер — плохо. Принять меры, сообщить, скажем, в область, тогда… Тогда статья в газете уже не нужна будет, редактор вскипит. Опять схватка.
«А если сообщить прямо в обком, первому? — подумал Павел. — Тогда и Ряшков… Отпадет необходимость в статье? Ну и черт с ней. Нам ведь хлеб нужен, а не статьи».
Он зашел на почту и на синем бланке аккуратно вывел:
«Обком партии Богунцову Шеловугинской глубинке простаивают машины зпт вороха хлеба открытым небом тчк Прошу вмешаться Грибанов».
Перечитал телеграмму, еще подумал: «Не будет статьи, не будет и гонорара, вся командировка — впустую. А что бы сказали ребята? Голубенко? Шмагин? Одобрят. Володя? Этот посмеялся бы… Э, э…»
Он решительно шагнул к окну и сдал депешу.
10Посыльный сельсовета на мотоцикле примчался в поле и вручил Богунцову телефонограмму.
У Богунцова был порядок, куда бы он ни уехал: на завод, в колхоз, на лесоучасток, — ему оперативно докладывали о всех особо важных делах, запросах, сообщениях. Со всех уголков области к нему как бы тянулись невидимые нити. Так делали командующие, генералы.
Секретарь обкома прочитал сообщение Грибанова, долго стоял молча, словно прислушивался к гудению молотилки. Потом от досады махнул рукой, прошептал: «Ах, черти, не понимают». Сунул телефонограмму в карман и заспешил к своей машине.
Из сельсовета он позвонил в Шеловугино. Секретаря райкома не нашли: был где-то в поле. На месте оказался председатель райисполкома.
— Да, да, слушаю вас, Семен Давидович!
— Вы дома?
— Знаете, тут… бумаги кое-какие в облисполком отправляем, подписать надо. Заскочил на минутку. А вообще-то в колхозах, там днюем и ночуем.
— Как с хлебом? Везут?
— Сейчас хорошо! Дороги подмерзли, машины идут.
— И простаивают у ворот склада.
— Гм… Тут у нас заминка. Людей не хватает.
— Людей? Сегодня же ночью вместе с райкомом подберите группу женщин. Между прочим, жены обкомовских работников — на элеваторе. Перелопачивают зерно. — Богунцов сделал небольшую паузу.
— Учтем, учтем, ясно, — послышалось из трубки.
— Так вот, подберите женщин, а утром их проводите на склад. Понятно? Они грамотные, смогут и пробу взять и зерно взвесить, — смогут. Ищете рабочую силу, а люди — под боком.
— Ясно, учтем. Семен Давидович, сделаем.
— Завтра в десять утра сообщите мне о принятых мерах.
…Утром около райисполкома Павел увидел толпу народа. Автомашины одна за другой, подпрыгивая на мерзлых кочках, уходили в сторону государственного зернового склада. Около машин, сердито покрикивая, суетился председатель райисполкома.
«Дошла телеграмма», — подумал Павел и довольно улыбнулся.
11Аня лежала на койке, преисполненная новых, не известных ей ранее, материнских чувств. Ей хотелось с каждым, даже вот с этой курносой быстроногой сестрой, молоденькой девчушкой, говорить о своем счастье.
Она посмотрела на соседку, уже пожилую женщину, тоже родившую сына, и спросила:
— А правду говорят, что первый всех дороже?
— Первый? Гм… Пока он один — он самый дорогой. А родится еще — будет два самых дорогих. У меня вот восьмой и… не налюбуюсь. Пальцев много, а какой ни укуси, все одинаково больно.
— Это верно, — согласилась Аня. На ее лице то появлялась, то исчезала улыбка. «Все-таки обидно, что нет Павла… Пришел бы, принес записку… Папаша! Где-то в Шеловугино… В Шеловугино? А если… в Озерках, у этой? Нет, теперь не пойдет. Я верю тебе, Павлуша, верю. Надо верить!»
Аня услышала, как в форточке посвистывает ветер, повернулась, посмотрела на небо: с севера на юг плыли беспокойные облака, ветер рвал их, гнал куда-то, а они сопротивлялись. Однако ветер осиливал их. Небо постепенно очищалось. «Видимо, мороз будет», — решила Аня. Она натянула повыше одеяло, закрыла глаза и снова стала думать о сыне, о муже, о том, что вот теперь бы поговорить с Павлом обо всем, обо всем.
Странно устроена жизнь. Полюбят люди друг друга, станут супругами и живут да радуются. «Хорошая семья», — говорят соседи. Но ведь и те ссорятся. Из-за чего? Чаще всего из-за пустяков. Не так посмотрел, не то сказал.
Аня это хорошо знала.
…Он «Правду» любит читать с красным карандашом в руке. Доберется до статьи и давай подчеркивать строку за строкой. Пока она посуду моет, со стола убирает, он всю газету разрисует. А потом она возьмет, посмотрит и… отбросит: неприятно читать такую…
Она любила слушать радио, особенно оперы, симфонические концерты. Он же, придя домой, любил отдохнуть в тиши или садился за книгу. Ну, а комната — одна!
Иногда Аня забирала динамик на кухню и слушала Москву до полночи. Часто под звуки приглушенной музыки засыпала на кушетке. А потом сквозь сон слышала, как Павел на цыпочках подходил к ней, накрывал ее чем-нибудь теплым, нежно целовал в лоб и, выключив свет, уходил к своему столу…
«И все-таки хороший он у меня, — продолжала размышлять Аннушка. — Горячий, порывистый? Да. Но ведь… Камень, тот спокоен да холоден… Теперь он совсем родной, без него нет тепла в доме. Но в сердце моем он не один: в нем теперь и второй Грибанов. Басовитым голоском заявил о своем праве на жизнь. Вошел в сердце и потеснил отца. Дорогие вы мои мальчишки!»
Аня вздохнула, обвела глазами палату и снова предалась своим мечтам:
«Вот жди теперь, думай. Нет, милый, теперь мы будем иначе жить, иначе. Лучше уж поговорить, объяснить все…»
Ах, эти перекосы молодых сердец! Иногда происходят они и по важным причинам, а иногда просто из-за мелочей.
Впрочем, весь домашний быт состоит из сотен и тысяч мелочей. Они рождаются в жизни, их масса; возникают или рассеиваются, исчезают или увеличиваются, растут, подобно комочку снега, пущенному с горы.
Значит, и в личной жизни нельзя быть мелочным. Надо самим свою жизнь делать не колючей, а радостной. Этому надо учиться у старших и именно у тех, которые в пылкой любви, а потом уж в спокойной супружеской жизни прошли свой большой путь, поддерживая, согревая друг друга заботой, добрым словом и ласковым взглядом.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Когда грузовик остановился, из райисполкома выбежал еще один пассажир — молодая женщина, инспектор облфинотдела. Ее лица Павел как следует не рассмотрел: оно было закутано пуховой шалью.
Грибанов сердито бросил в кузов свою туго набитую полевую сумку и сам полез на горку из мешков.
— Не замерзнете, товарищ? — спросил шофер.
