Сергей Сартаков - Гольцы
Может, чаю тебе скипятить, Петруха? — участливо тронув его за плечо, спросила Клавдея. — Прогреешься, скорей отойдешь.
— Согрей. И вы почаюете. Работа веселее пойдет. Клавдея набила снегом котелок и понесла в избушку.
Михаила помог Петрухе подняться. В избушке было холодно и грязно. Костер горел на каменушке посреди зимовья, дым уходил вверх, в волоковое оконце. Стены просмолились копотью. В углу, на козлах, были настелены из тесаного заплотника нары. С потолка свешивалась облепленная сажей, как инеем, толстая паутина. На полу щепки, птичьи кости, гнилая, трухлявая солома.
Клавдея несколько раз добавляла свежего снега в котел, пока он не натаял полный. Тогда она больше подбросила сучьев в огонь, и вода у стенок забелилась мелкими пузырьками.
Не доехать мне в Худоелань, — сказал Петруха, лежа навзничь на нарах, — да с этим чертом жеребцом. Захлестнет дорогой. Поезжай ты, Михаила. Дорогу знаешь?
Как не знать! — откликнулся Михаила. — Не впервой.
Отведешь жеребца Курганову. Благодарность мою передашь. Скажи: опять в нагул на лето Петруха просит.
Скажу.
А как же с сеном? — спросила Клавдея, откалывая ножом пласт кирпичного чая.
Подсоблю навьючить. Уеду потом, — сказал Ми-хайла.
Не доберешься к ночи, — заметил Петруха, — на зверя можно наскочить, волков за Мутом бродит уйма. Напугают коней — погибель. Без тебя наложим, с Клав-деей. На возу, может, устою.
Как хочешь, — согласился Михаила. — Мне-то днем лучше доехать. В сумерки, чего доброго, и тропу утеряешь, следу-то ведь по ней нет ни единого.
То и есть, — махнул рукой Петруха. — Ладно. Езжай сейчас. Обойдемся. Воза класть будем небольшие, дорога мягкая. Чаем согреюсь — подымусь.
Да мы-то успеем ли к вечеру домой вернуться? — засомневалась Клавдея. — Душа у меня не на месте. Очень уж Ильча утром был плох.
Вернемся, — успокоил Петруха. — Скоро там чай у тебя?
— Готов. Калачи подмерзли, растаю. Напились чаю. Петрухе полегчало.
Колет в боку, — жаловался он, — а тянуть перестало.
Михаила прикрутил "К задней луке своего седла курга-новского жеребца и сел на коня.
— Так и вали по мару, — показал ему Петруха. — На троне во мху глубокий провал. А там ельник обойдешь справа и краем болота езжай до Айнских кунгуруков.
Знаю, ездил, — кивнул головой Михаила и махнул поводом.
Позади подвод канавой рассыпался снег.
Ну, едем, что ли, к зароду? — спросила Клавдея.
Едем, — привалился боком к отводине саней Петруха.
Клавдея, натуживаясь, поддевала деревянными вилами лохматые пласты душистого сена и сбрасывала вниз, на сани. Петруха принимал.
Поменьше бросай, Клавдея, — просил он, едва перебирая руками, — видишь, поднять не могу. Потоньше рви пласты.
Мучительно долго накладывали первый воз. У Клавдеи зазябли ноги. Петруха, спустив бастрык в передок, чуть не выронил его из рук, пока Клавдея захлестывала
веревку.
Ну, наложим мы с тобой! — недовольно качнула головой Клавдея. — Лучше буду класть я одна, ты не мешайся.
Что ж, не от меня болезнь, — отозвался Петруха — Ильчу небось жалеешь, а меня нет.
А ты его жалел? Меня жалел? — гневно блеснула глазами Клавдея.
Не болел сам — в чужую болезнь не верил, — потупившись, сказал Петруха.
Вот то-то, — смягчилась Клавдея, — потому и говорю: сиди, не утруждайся. Справлюсь одна.
Петруха, согнувшись, ушел в зимовье.
Как ни спешила Клавдея, а тихо подвигалась работа. Сено нужно было сверху свалить на землю, и потом уже складывать на воза. В траве угодило много осоки, и воз под бастрыком сползал назад, как намазанный маслом. Приходилось распускать веревки и перекладывать наново. Когда Клавдея затянула последний воз и подгребла вокруг зарода натрушенное сено, на небе уже погас отблеск заката и затлелись далекие звезды.
Ну, выходи, Петруха, поехали, — сказала Клавдея, открывая дверь зимовья.
Ты в уме? — послышался его голос из угла. — В ночь ехать тайгой?
А как же? — удивилась Клавдея.
Выпрягай коней. Заночевать придется. Надумала: в безмесячную ночь без дороги ехать! Да еще я шевельнуться не могу. На гибель нам ехать?
Да как же Ильча-то будет ночь без меня?
Бог даст, — мягко ответил из темноты Петруха, — вернемся — на три дня отпущу. Не могу встать, пойми сама.
Клавдея закусила губу и пошла выпрягать лошадей.
Хорошо привязала? Сена дала? — спросил Петруха, когда Клавдея вошла в избушку.
А то как? Не маленькая.
Знаю. Подбрось огня, что-то знобит.
Клавдея нарубила топором покороче лежавшие у порога сухие сучья. Забегали на потолке серые тени. Дым заслонил в волоковом окошечке звезды. Ночь тянулась медленная, тоскливая.
Что не ляжешь, Клавдея? — ласково позвал Петруха. — Место есть.
Посижу. Не до сна, — в глубоком раздумье ответила Клавдея.
Измаялась ведь за день. Отдохни. Или ты меня боишься? Так я уйду. Ляг, а я посижу у огня.
Не боюсь я тебя. Так просто. Все думаю.
За дверью храпели кони, разжевывая крепкими зубами сухие стебли травы. По соломе, согретая неожиданным теплом, прокралась вдоль стены востроносая мышь. Петруха вздохнул.
Вспомнил я: позарился на тебя в покос, Клавдея. Совестно теперь. Ты, поди, сердишься?
Век буду сердиться, — жестко ответила Клавдея. — Чем тебе Зинка не баба?
Не люблю я ее.
Зачем. женился тогда?
Сына хочу, Клавдея, сына мне надо.
Поберег бы Зинку-то, девка еще молодая. Дай срок, выходится. Будет и сын у тебя. Не дашь расправиться, забил ее вовсе.
Не могу сдержаться. Злость на нее берет. Противная стала мне она. Виноват. Перекипит кровь — может, стихну.
Наступило молчание. Комариным писком зазудела в костре головешка. Треснул от жары камень. В избушке стало теплее. Клавдея сбросила опояску и расстегнула полушубок. Петруха повернулся на нарах и застонал.
Клавдея, — слабо позвал он, — погрей-ка тряпицу на грудь мне. Теснит. Не сдышу.
— Что ж тебе погреть? — задумалась Клавдея. Сняла с головы теплый платок и растянула в руках
над огнем. Волосы сползали ей на плечи.
Ну, давай, куда тебе класть? — влезла на пары со сложенным вчетверо горячим платком.
Петруха, лежа на спине, с усилием распахнул шубу.
Йеложп на грудь, — сказал он.
Клавдея склонилась к нему. Петруха вдруг приподнялся, больно заломил ей руки за спину и бросил в угол
на нары.
Волосы лезли Клавдее в глаза, она силилась высвободить руки. Это удалось. Она пригнула голову Петрухи и сильно ударила коленом в грудь. Петруха охнул, рванул Клавдею за плечи и, стиснув через спину в цепкий обхват, покатился вместе с ней на пол. С каменушки посыпались горящие головни. В углу задымилась солома. Клавдея больно ударилась головой о чурбан, на котором Рубили дрова, и бессильно раскинула руки. Петруха стиснул ей горло.
Мертвую, а воэьму, — сказал он, вглядываясь в потемневшее лицо Клавдеи. Солома вспыхнула, озарив ярким светом избушку. Петруха не оглядывался.
Трепещущие пальцы Клавдеи нащупали круглый камень. Она рванулась, кулаком ударила в локоть душившей ее руки, вскочила на ноги и подняла камень, занесла над головой.
Уйди!
В пазах избушки метались огненные мыши. Дым черной тучей клубился у потолка.
Петруха, отпрянув назад, ухватился за толстый стяг, стоявший у каменушки. И не успел размахнуться: Клавдея бросила камень вперед. Петруха без крика, боком, упал на солому. Клавдея выскочила за дверь. Следом за нею вырвался светлый лоскут пламени. Кони забились на привязи.
Небо вызвездилось. Бездонным провалом чернел вдали Муксутский бор. Неясными пятнами мутнели на снегу островки ельника. Ближние березы в комлях ожелти-лись заревом пожара, вершины их утонули, во тьме. Клавдея дрожала в испуге.
«Убила», — вдруг резнула мысль. Клавдея пригнулась и бросилась в огонь. Желтые вихри плясали по избушке. Горячие искры кололи шею, лицо. Сухие губы не находили воздуха. На затылке затрещали волосы. Клавдея схватила Петруху под мышки и выволокла па снег. Он хрипло вздохнул. Клавдея, не оглядываясь, торопливо запрягла беснующихся лошадей. Искры плавали между возами.
Запинаясь в глубоком снегу, Клавдея отводила в глубь леса один воз за другим. Кони вытягивались в оглоблях струной, спеша отскочить от пожара подальше. Оправив сбрую на них и проверив запряжку, Клавдея вернулась к избушке. Петруха сидел на снегу, диким взглядом уставившись в огонь.
Стервец! — сказала Клавдея. — Жив?
Она отвернулась, поправляя лоскутья изорванной одежды. Запахнула полушубок и подпоясалась вожжами. Опояска и платок сгорели в избушке. Мороз стискивал ей голову.
Поехали, — подошла к саням Клавдея. — На воз влезешь сам, подсоблять не буду.
До Кирейского луга Клавдея вела переднего коня в поводу. Таежная дорога ночью — не тракт. В промокших и непросушенных унтах коченели ноги, распухли пальцы ца руках — Клавдея не чувствовала боли. Она спешила домой.
