Альберт Мифтахутдинов - Спроси заклинателей духов
— Я б лучше сейчас пешком в Ольховку вернулся, — признался дед. — На черта мне эта купель?
— Я бы тоже вернулся, — улыбнулся Аникей. — Не паникуй, последний бросок — и все.
— Хорошенький пляж, — ныл дед. — Прямо Сочи.
— Да, — засмеялся Аникей. — Пальм и фикусов не хватает.
Он бросил сигарету.
— Сейчас попробуем, как они чувствуют воду. Ох, черт! Седла-то снять забыли. Сейчас я сниму, ты сиди. Их никак нельзя мочить. Мокрый войлок — коню беда, враз спину сотрет.
Аникей распустил подпруги, отнес седла к лодке. С трудом взобрался на Орлика.
— О-хо-хо! Совсем никудышный я кавалерист. — И, натянув поводья, легонько дал Орлику шенкеля и направил его к реке.
Орлик послушно, осторожно ступил в воду, вошел в реку по колена, Аникей повернул его и прошелся немного по воде вдоль берега.
— Этот пойдет. Давай теперь Серого.
Аникей залез на Серого, натянул поводья, но конь мотал головой и не хотел идти в воду.
— Дай прут, Афанасьич!
Аникей стукнул коня пятками по животу, хлестнул прутом и тот покорно пошел в воду.
— Поупрямится и пойдет как миленький! — сказал он деду. — Только не либеральничай, прут не забудь. Давай еще договоримся о сигналах — с того берега не докричишься. Руки скрещены над головой, — значит, «внимание»! Обе руки резко вверх и вниз — «пошел»! Обе руки в стороны — «возвращаюсь». Без сигнала не трогайся.
— Понятно, понятно.
— И пожалуйста, все время следи за мной, не отвлекайся. Ну, что ж, начнем с богом.
Аникей приладил к поясу сумку, положил туда три мотка капроновых линей, концы которых были закреплены на тополе, на лодке и на Афанасьиче. Сел на Орлика, попробовал, как будет стравливать веревки, все получалось.
— Пошел!
Орлик, как и раньше, осторожно вошел в воду.
— Давай, давай, Орлик, — шептал Аникей. Вода уже была коню по брюхо. Орлик поплыл, высоко держа голову. Аникей одной рукой вцепился в поводья, другой лихорадочно стравливал веревки. Волна сильно ударила лошадь, и ее начало сносить.
— Давай, давай, Орлик! Родной! — Выноси, родимый!
Веревки шли хорошо. Аникея залило по пояс, он чувствовал, как вода струйками течет и в штаны и в торбаса.
— Быстрей, Орлик! Быстрей! — Аникей со страхом смотрел, как Орлик тянул голову из воды. Он боялся, что вода попадет коню в уши, говорят, они после этого сразу тонут, он боялся, что волна хлестнет его в пасть и конь не выплывет.
— Давай, Орлик! Весь сахар тебе отдам, родимый, держись! Держись, Орлик! — шептал Аникей.
Аникей не чувствовал холодной воды, все его мысли были там, на берегу.
— Хорошо, Орлик! Хорошо! Не бойся!
Течение было сильным, но конь с ним справлялся, клубки разматывались. Еще немного… совсем немного.
— Есть! Есть! — заорал Аникей.
Конь почувствовал под ногами дно, течение ослабло, и Орлик быстро стал выходить на берег.
Аникей соскочил с Орлика, бросил сумку, прижался щекой к морде лошади.
— Молодец, Орлик! Молодчага!
Конь стоял, опустив голову, с него стекала вода, он подрагивал.
Аникей придавил камнями два тонких линя, а толстый канат взял с собой и пошел укреплять его на тополе. Затем так же, на всякий случай, сначала привязал тонкие веревки к деревьям, взял ту, что тянулась от лодки, и вышел на берег. Скрестил руки над головой — «внимание». Опустил резко обе вниз — «пошел»!
Афанасьич защелкнул карабин на тросе, столкнул лодку в воду, и Аникей быстро начал выбирать носовой линь.
Течение тащило лодку вниз, веревка образовала, угол, но Аникей быстро перебирал веревку, а карабин скользил хорошо. «Веревку надо натянуть повыше, провисает», — думал Аникей. И вот лодка царапнула гальку.
Аникей подбежал и подтащил ее повыше на берег и стал разгружать. Разгрузив полностью, — вытащил ее на берег, отцепив карабин. Нашел рюкзак с продуктами, достал сахар, захватил в каждую руку по полной горсти и понес Орлику.
— Ешь, Орлик! Ешь!
С сахаром конь управился быстро, и Аникей пошел разжигать костер. Когда занялся большой огонь, Аникей подумал, что надо бы сообщить деду, чтобы перевязал трос повыше, но кричать было бесполезно.
Тогда он вырвал из полевой книжки лист, написал деду записку, срезал карабин с веревки и примотал записку к карабину бинтом, спустился к воде и скрестил руки над головой.
Дед внимательно следил за Аникеем. Аникей нашел поувесистей гальку, швырнул в деда, но камень, немного не долетев, упал в воду. Тогда Аникей отступил немного назад, разогнался и высоко послал карабин. Карабин упал на берег. Дед подобрал его, разбинтовал, прочитал записку.
Аникей видел, Афанасьич полез на дерево, чтобы перевязать трос двумя метрами выше, как он писал. Когда дед спустился, Аникей со своей стороны полез на дерево, поднял трос на два метра и, как можно сильнее натянув его, завязал, несколько раз обмотав ствол тополя.
Дед уже сидел на Сером в ожидании команды. Мысленно он прощался с жизнью, а разумностью его поступков руководила безысходная обреченность.
— Пошел! — скомандовал Марков.
Афанасьич пристегнул веревку от пояса к тросу, карабин держал надежно, веревка не тянула — был еще припуск. Он хлестнул Серого, натянул поводья, крикнул на коня и снова его хлестнул. Серый видел, что Орлик уже на том берегу, он видел, как лошадь плыла, и понял, что от него ждут того же и это не страшно. Он спокойно вошел в воду и поплыл. Аникей тянул веревку, которой была обвязана грудь деда, сбрасывая метр за метром.
Лошадь сносило, трос сильно натянулся, но карабин крепко держал седока, да и Аникей потихоньку их подтягивал.
Серый высоко держал голову, как и Орлик, но с течением справлялся труднее. На середине реки он выбился из сил, вдруг развернулся спиной к течению, волна ударила его и понесла вниз, а трос вырвал Афанасьича с лошади, и тот ухнул в реку.
— А-а-а-а!!
Что было сил Аникей тащил старика, не чувствуя, как веревка впивается ему в руки. Несколько раз Афанасьич зарывался в воду с головой, и тут Аникей мгновенно повернулся спиной, перекинул линь через плечо и что было сил потянул его от реки к лесу.
Когда он оглянулся, дед уже лежал на мелководье.
Аникей подбежал, отцепил карабин, взвалил на себя старика и вытащил его на берег.
Дед был жив. Он стоял на коленях, и его рвало. Аникей вытащил нож и осторожно разрезал веревку. Он тяжело дышал и только сейчас почувствовал, как болят ладони. Кожа с них была сорвана.
— Наглотался, сердешный, Ты уж прости меня, Афанасьич! Прости!
Дед мотал головой, стонал, его выворачивало. И вдруг он затих, отполз в сторону, лег на землю.
— Живой, дед, живой, — шептал Аникей.
— А? — поднял голову старик.
— Живой! — заорал ему в ухо Аникей.
Он помог старику подняться, довел его до костра, усадил. Потом подбросил в огонь дров.
— Сушись, отогревайся. Я пойду Серого искать, может, он где-нибудь ниже по течению выплыл.
Аникей надел на Орлика седло, затянул подпруги, вставил ногу в стремя, тяжело взобрался на коня.
— Но-о, Орлик! Пошли!
…Вернулся Марков под вечер. Дед уже оклемался, обсушился, переоделся. Палатка была поставлена.
Аникей подъехал к самому костру. Сидел на Орлике, не слезая. Афанасьич вопросительно смотрел на него.
Аникей молчал. Потом выдавил:
— Нет нигде. Ни живого, ни мертвого. Может, прибит где-то под корягой. Может, унесло… не знаю… вот.
Он слез с коня, сел поближе к огню.
— Мокрый я весь, дай чаю, совсем мы обезлошадели. Что делать-то?
Глава девятая
Утром вышли рано и шли весь день, не разговаривая. Не о чем было разговоры вести — каждый со своими мыслями. Единственное, что еще согревало Аникея в пути, — воспоминания об Ольховке, о Мелании. Таким далеким сейчас все это казалось, что впору сомневаться, а было ли вообще?
В одном он был уверен, назло обстоятельствам, что сопровождают его в пути, — он скоро, обязательно скоро увидит Меланию. И чем быстрее и дальше уходил он от нее сейчас, тем скорее приближалась их встреча. Неосознанно он понял это еще тогда, при прощании, когда Мелания вернулась. И первый его шаг от нее был шагом к ней. Он не знал, как произойдет их встреча, но верил, ощущал это, как сейчас ощущает ночь, лежа в сыром спальном мешке, как ощущает холод и шелест снега, засыпающего палатку.
«Надо торопиться, — подгонял он себя, — надо торопиться».
Он боялся, что после случая в реке Афанасьич может заболеть, простудиться, например, или, что еще хуже, слегка повредиться умом. Но, как всегда в поле, необъяснимо сработали все защитные силы организма, дед даже не кашлял и вел себя как обычно, вот только больше, чем обычно, оба молчали.
