Алексей Бондин - Ольга Ермолаева
— Береги себя, Коля, слышишь...— тихо сказала Ольга.
— Я знаю это,— сказал он рассеянно, думая о чем-то.
Она еще раз обняла его.
— Ну, иди, бог с тобой, раз это надо.
Николай вскинул на плечо винтовку и пошел крупным шагом.
Через день Ольга испекла пирог и, завязав его в платок, пошла в монастырь к Николаю. По улице скорым шагом шел отряд красногвардейцев. Она остановилась, провожая его взглядом. B передней шеренге шел знакомый ей Яша Кулагин. Увидев Ольгу, он улыбнулся и, сняв картуз, махнул им.
Ольга помахала ему рукой, подумала: «И Яша тоже...»
Спустилась с горки к речке, за которой стоял на холме монастырь, высунув большой купол церкви из густой сосновой рощи. Небо было чистое, голубое. Издали время от времени долетали странные звуки, похожие на далекие раскаты грома. Направо, за заводом, стояли горы синие, молчаливые. В душе Ольги было тихо и настороженно. Каждый далекий, чуть слышный удар сотрясал ее сердце.
Монастырский двор поразил Ольгу необычным видом. Монахинь нигде не было видно. По двору ходили красногвардейцы.
У церковных коновязей стояли оседланные лошади.
Тут Ольга встретила Степаниду. Она была чем-то напугана.
— К Николаю пришла?.. Здесь он. На колокольне... А наши сестры все сбежали. Рабочие удрали в лес, на покосы. Я пошла к казначее, а ее и след простыл, и келья пустая, куда все девалось.
Николай был на колокольне. Увидев Ольгу, он крикнул:
— Отдай Степаниде Андреевне... Мне нельзя... Иди домой.
— Ты под вечерок приходи...—сказала Степанида.— Вечером как-то лучше, больше свободных. Хорошие ребята здесь. Надо мной все подтрунивают. А не обижают. Буду здесь жить, пока можно. Куда я пойду.
Ольга пришла под вечер.
Красногвардейцы собрались в келарне. Рыжий Федор, литейщик, веселый приземистый, лет тридцати, пошутил над Ольгой:
— Пришла?.. Не терпит ретивое... Скушно без мужика?.. То-то. Все как полагается.
Он растянулся на полу и, задрав ноги на лавку, попыхивал трубкой.
Миша Пермяков, румяный парень с густой шапкой золотистых кудрей, играл на баяне.
— Ну-ка, сыграй что-нибудь посмешнее,— сказал Федор.
Миша ухарски заломил фуражку набок и, прижавшись ухом к баяну, заиграл. Один из красногвардейцев, подняв руки вверх и пощелкивая пальцами, запел сиповато:
Ты-ы, сударка, лебедь бела,
Мне жениться не велела,
По головке гладила,
В офицеры ладила-а.
Федор вскочил с пола, неожиданно схватил Степаниду и закрутил ее. В дверях стоял Николай Сазонов и улыбался. Среди этих людей он был совершенно другим человеком. Ольга впервые услышала раскатистый смех его.
В келарню вошел командир отряда.
— Наряд!..—сказал он тихо.
Все поднялись, как один. Комната наполнилась глухой возней. Красногвардейцы выходили, постукивая винтовками.
— Ты иди,— мягко сказал Николай, тронув рукой Ольгу, и вышел.
Стафея Ермилыча дома не было — он ушел работать в ночную смену. Ольга пошла к матери. Лукерья, озабоченно посмотрела на дочь, тихо спросила:
— Ну, что, доченька?..
— Ничего.
— А что ты такая?.. Что-то тревожно сегодня...
— Ничего, мама, ложись, спи.
— А ты?..
— Я посижу...
— Разве уснешь. Спасибо хоть ты пришла. А то я все одна да одна. Тоскливо. К тебе ходила, тебя нет. У Коли была?..
— У него.
— Ну, что там?..
— Ничего...
Лукерья вздохнула и легла. Ольга открыла окно в огород. Тихая июльская ночь боролась с предрассветными сумерками. Заря, не потухая, зажигалась к востоку.
Не спалось. Тревога давила грудь. Молчал и сад в задах огорода; он будто скрывал какую-то тайну. Так тихо бывает перед грозой.
Ольга сняла с окна густо разросшийся ароматный жасмин, поставила его на стол и села на подоконник. Далеко на заводской башне заиграли куранты.
Тревога не покидала Ольгу. Она раздумывала о том, где сейчас Николай. Внезапно она вспомнила слова Степаниды о четырех подводах, приехавших ночью в монастырь. Тогда она не обратила на это внимания, а потом забыла.
«Что они могли прятать под церковь?» — думала Ольга.
Неясные подозрения вдруг вспыхнули в ее голове. «Надо бы сообщить туда, может быть, и найдут что-нибудь».— И Ольга решила, как настанет утро, идти в монастырь, в штаб.
Бледнорозовое зарево разгоралось и тушило далекие, одинокие звезды. Ночной сумрак таял.
Вдруг что-то грохнуло. Где-то глубоко, точно под землей, прогремел удар грома, и земля содрогнулась от сильного толчка, а в светлеющем небе прокатился раскат и упал далеко в горы.
Еще... И еще удар — но уже ближе.
«Началось»,— подумала Ольга.
Недалеко за городом затрещал пулемет. По соседней улице, было слышно, промчалась конница. Ольга отошла от окна.
Ночь, точно напуганная грохотом, стала быстро рассеиваться. Из-за гор доносились орудийные залпы, и после каждого где-то близко, тут и там, ответно потрясало оглушительное громыхание, точно земля лопалась и разрывалась на части.
Лукерья беспокойно завозилась, села на постели и перекрестилась.
— Господи исусе... Что это такое?!
— Началось.
— Господи!
— Мама, я пойду,— тихо сказала Ольга.
— Как ты пойдешь и куда пойдешь?
— Мне надо...— сказала Ольга. И, торопливо повязав голову тонким черным шарфом, вышла. С перил сеновала слетали куры. Возле них важно по-хозяйски ходил петух. Когда бухал выстрел, он вытягивал шею и протестующе кудахтал.
Ольга, держась ближе к строениям, спешно шла к монастырю. И каждый раз, как только вдали грохотал залп, по небу, как по булыжной мостовой, с грохом катилось что-то большое, невидимое и замирало далеким отзвуком у края земли. За прудом строчил пулемет. Она шла, не обращая ни на что внимания. Ее настойчиво гнала мысль — успеть дойти до монастыря.
Чем больше она об этом думала, тем быстрее шла. Она даже не замечала, что вокруг нее грохочет, трещит.
В монастырском дворе было пусто. Только двое красногвардейцев запрягали лошадей в телеги.
— Пропуск! — прозвучал строгий голос, когда она хотела пройти через открытые настежь ворота.
Перед Ольгой стоял незнакомый ей красногвардеец. На минуту она растерялась.
— Мне... мне Николая Сазонова... Я его...
— Пропуск!..— перебил ее красногвардеец более строго. Он выдернул из кармана свисток и свистнул.
Из маленького каменного здания выбежал человек в куртке цвета хаки. Мрачно смотря на Ольгу, он спросил:
— В чем дело?
— Мне кого-нибудь нужно увидеть...— сказала Ольга. — Сообщить очень важное...
— Пропусти,— сказал он часовому.— Идите за мной.
Он ввел Ольгу в небольшую комнату. Склонившись над столом, трое военных рассматривали раскинутую карту.
— Что там?..— подняв голову, спросил один из них.
Ольга узнала в нем командира отряда. Он смотрел на нее серьезным взглядом.
— Товарищ Суханов,— волнуясь и смущаясь под его взглядом, проговорила она,—я пришла вам сказать... Нужно обыскать церковь...
При этих словах другой человек, сидевший рядом с Сухановым, поднял голову. Ольга взглянула на него и остолбенела: за столом сидел Павел Лукоянович Добрушин.
Он почти нисколько не изменился. Та же мягкая темнорусая борода, те же светлые ласковые глаза. Только суконный пиджак, в котором она прежде привыкла его видеть, заменился кожаной курткой. Он в ней выглядел много старше и шире в плечах.
— Павел Лукояныч! — воскликнула она,— Вы меня узнаете?
— Что-то знакомое есть в вашем лице.
— Я... я... Ольга... Ермолаева...
— Оля?.. Вот не ожидал. Ну, в чем дело?..— проговорил Добрушин, протягивая ей руку через стол.
— Я... Нужно обыскать церковь...— Ольга торопливо начала рассказывать о том, что сообщила ей Степанида.
Добрушин схватил телефонную трубку.
— Алло... Это кто?.. Сейчас же пошли четырех бойцов... Ко мне...— Добрушин положил трубку и, ласково смотря на Ольгу, проговорил: — Вот ты какая стала! Встретился бы с тобой на дороге и не узнал бы.
— Но я бы вас узнала.
— Хорошо сделала, что пришла... Товарищ Суханов, вы идите и захватите с собой эту монахиню. Как бы хотелось с тобой поговорить, Оля, но некогда... Потом поговорим. Мы ведь еще встретимся с тобой.— И, будто позабыв, что разговаривал сейчас с ней, Добрушин вдруг стал серьезен и склонился над картой.
Ольга вышла с Сухановым во двор. К ним подошли четверо красногвардейцев с винтовками, среди них был Федор-литейщик.
— За мной,— коротко сказал Суханов и направился к церкви.—Шумков, идите и захватите с собой монахиню.
На кладбище упал снаряд, грохнул и поднял в небо черный сноп земли и дыма. Вместе с ними взлетели обломки киотов и памятников, по окнам келий точно ударил десяток рук — со звоном посыпались стекла.
