Альберт Мифтахутдинов - Совершенно секретное дело о ките
Накануне сторож гидробазовского имущества Антоша Машкин рисовал елку. А до этой злополучной елки весь год лоцмейстерско-гидрографический отряд базы и его промерная партия, в составе которой работал инженер Машкин, обследовали акваторию острова, вели топогеодезические и водомерные наблюдения, промеры глубин со льда с помощью бурстанка, установленного на вездеходе, вносили соответствующие коррективы в крупномасштабную карту шельфа и выполняли много других работ, связанных с навигацией в этом труднодоступном районе Арктики.
Работы закончились. Гидрографические суда ушли на юг. Партия сворачивалась. Все двенадцать человек ее собирались на материк. Кому-то одному надо было остаться на всю долгую полярную зиму, чтобы следить за имуществом и другим сложным хозяйством экспедиции.
Конечно, никто на Острове не похитил бы вездеход, трактор, домик мехмастерской, два балка, электростанцию, крохотную столовую на шесть посадочных мест, где обедали в две смены, баню и склад ГСМ, но порядок есть порядок, и инструкция в морских ведомствах всегда соблюдается до последней буквы.
Гидрографы стосковались в столь долгом отсутствии по детям, по женам, по теплу семейного очага, и добрейший Антоша Машкин понимал, что ему, единственному холостяку, нет никакого резона менять зимовку на Острове, прекрасную охоту и независимый образ жизни на общежитие в Поселке Городского Типа и ежедневный выход на работу к девяти ноль-ноль.
В центре кандидатура была согласована, утверждена, должность инженера за Машкиным сохранилась, все ребята экспедиции были ему благодарны за инициативу, — и Машкин остался один.
Кроме своего не очень сложного хозяйства в наследство Машкин получил несколько початых банок краски, аэрограф (пистолет-разбрызгиватель краски), кисти, картон и фанеру. Всем этим художник партии пользовался, для написания диаграмм, красочных таблиц и бодрых лозунгов, призывающих к досрочному выполнению плана по бурению скважин во льду.
В Новый год без елки грустно, а на Острове вообще не растет ни кустика, какая уж тут елка!
Антон Машкин аккуратно сшил две простыни, сделал из досок рейки и на этот огромный подрамник простыни натянул. Затем мелом наметил контуры будущего рисунка и включил аэрограф с зеленой краской. Елка получилась великолепной, огромной и ядовито-зеленой.
Рядом с елкой он намеревался поместить Деда Мороза, Снегурочку и белого медведя.
Медведь у него вышел быстро и легко. Достаточно было только углем провести по простыне, — медведь белый и краски не требовал. С Дедом Морозом и Снегурочкой дело оказалось более сложным.
Краски не хватило, и шубу деда пришлось превратить в весьма легкомысленную куртку, вместо брюк — ограничиться шортами, а унты вообще ликвидировать, таким образом оставив деда босиком.
Снегурочка по замыслу художника должна была быть в роскошной дубленке и на коньках этак лихо подъезжать к деду на предмет приглашения на танец.
Коньки еще получились кое-как, но затея с шубой и шапкой-магаданкой начисто провалилась, и Снегурочка залихватски подъезжала к деду на коньках в бикини.
Как ни пытался Машкин выжать из аэрографа хоть каплю краски, ничего не получалось. Даже на приветствие «С Новым годом!» краски не оставалось, пришлось израсходовать штемпельную тушь, благо печати у Машкина не было и ставить печать никому не нужно.
Втайне все же гордясь своим детищем, Антоша Машкин вытащил произведение искусства на улицу и прибил его рядом с крыльцом, на стене дома: тут громадное полотно круглые сутки хорошо освещалось в полярной ночи электрической лампочкой.
Со всех концов поселка к дому проторялись новые тропинки. Чукчи и эскимосы приветствовали шедевр и горячо хвалили художника.
Последним пришел председатель сельсовета Акулов. Он долго вынашивал свое отношение к полярному вернисажу и наконец решился.
Следует заметить, что вся власть на Острове сосредоточивалась в лице Акулова, так как ни партийной, ни профсоюзной организаций, ни представителей администрации совхоза тут не было — все это было на материке, за проливом, поскольку организовывать на Острове хотя бы отделение совхоза считалось нерациональным: тут оленей-то всего три тысячи, выпасаются вольно, без пастухов, никуда им с Острова не убежать. Да бригада охотников — зимой добывают песца, летом и осенью — моржа. Да двадцать овцебыков привезли ученые в экспериментальном порядке — тоже на вольном выпасе, никаких забот. Энергии одного Акулова было достаточно, чтобы на Острове соблюдался порядок.
— Вот что, Машкин, — сказал он, — ты эти художества брось.
— Пошто так? — спросил Машкин.
— Нехорошо это. На улице как-никак минус сорок, а они у тебя голые.
— Это вы уж зря, Иван Иванович. Просто краски не хватило. Они у меня вполне приличные, южные, скажем так, Мороз и Снегурочка.
— Южного Деда Мороза не бывает, — вздохнул Акулов. — Сними. Разврат это. Если делать нечего, рисуй себе островитян.
— Одетых?
Ничего не сказал Акулов, покачал головой и ушел.
Ночью тридцать первого декабря картина еще висела, но первого утром Машкин ее снял и поставил в коридоре, а затем перетащил в баню, поскольку в бане совсем никакой наглядной агитации не было.
…И не раз новогодней ночью люди выскакивали на улицу, запускали в небо ракеты, стреляли из всех видов оружия, благо в каждом доме есть охотничьи ружья, карабины, «мелкашки».
Новый год громкий, все были довольны, это особенно важно, если учесть, что во всем мире первыми Новый год отмечают на Острове. За Урал, в сторону Европы, Новый год придет только через десять часов, отметят его по московскому времени, а потому гуляй, пока москвичи за стол не сели, или выпей с ними, если тебя на десять часов хватит. Островитян обычно на десять часов веселья хватало — все почти дотягивали до боя курантов, выпивали по последней рюмке с Москвой и Европой и ложились спать. До обеда или уже до вечера, кто как. На спирт и шампанское в Новый год заведующий торгово-заготовительным пунктом никогда не скупился. По северному обычаю считалось, что если на Острове Новый год плохо отметить, то он плохим будет для всего материка. А этого нельзя допустить ни в коем случае. Вот такими глобальными категориями мыслили скромные северяне.
Дотянул до десяти утра первого января и Антоша Машкин. Решив проветриться, отнес картину в баню и, возвращаясь домой, вдруг обратил внимание на темные пятна возле бочек с горючим и маслом, которые кучей лежали у склада гидробазы.
Сначала он подумал, что это просто утренние тени от бочек, тем более что утро почти не отличалось от ночи и электросвет горел круглые сутки, значит, тени от ламп. Но, подойдя поближе, обнаружил, что из пяти бочек горючее странным образом вытекло. Некоторые бочки были почти совсем погребены под снегом, другие торчали на треть или наполовину, и вот те, что торчали наполовину, странным образом сочились, черня снег вокруг себя.
Машкин сильно толкнул одну бочку, она завалилась, и тут из нее вырвалась струя, струя тонкая, из небольшого отверстия. Тут только Машкин и заметил отверстие. Осмотрев бочку, обнаружил такое же на противоположной стороне.
«Навылет, — подумал он, — из карабина».
Вторая бочка, третья и четвертая — все были уже пусты наполовину.
Случайности быть не могло. Под прикрытием шума, веселых криков, салюта и новогодней пальбы кто-то вел прицельную стрельбу по бочкам. То, что они с горючим, известно было всем.
«Проверить карабины? Пустое… Они в каждом доме. Сообщить Акулову? Он устроит сходку и спугнет… Нет, лучше самому… Сделать вид, что ничего не случилось и быть внимательным… Детектив, черт возьми!»
Машкин выругался и пошел к дому.
«Может, кто по пьянке? Нет, тут на Острове знают всему цену. Злой умысел? Зачем? Кому выгодно? Ничего непонятно!»
Антон Машкин, небольшого роста человек, в толстом водолазном свитере и больших собачьих унтах (спецодежда гидробазы), стоял на земле прочно и никогда не торопился. Ему под сорок. В этом возрасте новые ошибки совершают редко, а старыми не тяготятся. А тут предчувствие каких-то неприятностей вдруг завладело им, и чем ближе он подходил к дому, тем больше портилось настроение.
Размышляя о бочках, он вспомнил случай минувшей осенью. Возвращаясь с промеров, вездеход завернул к навигационному знаку в устье реки Медвежьей, где находился небольшой запас горючего — три бочки на тот случай, если транспорту экспедиции придется, сменив маршрут, дозаправиться. Бочки стояли на том же месте, но все были пусты. Пробки на бочках аккуратно завинчены. Земля вокруг пропитана бензином.
— Не иначе как медведи, — пожал плечами вездеходчик.
— Цирковые, — усмехнулся Машкин. — Я еще не видел, чтобы наши умели завинчивать пробки.
